Revista Arheologică, vol. VI, nr. 1. (S.N.)

ser ie nouă _ vol. VI _ nr. 1

Chişinău 2010

ISSN 1857-016X

ACADEMIA DE ŞTIINŢE A MOLDOVEIINSTITUTUL PATRIMONIULUI CULTURALCENTRUL DE ARHEOLOGIE

REViSTA ARhEOLOGiCă

Colegiul de redacţie

Redactor şef: dr. hab. Oleg Leviţki (Chişinău)Redactor responsabil: dr. Vlad Vornic (Chişinău)Secretar de redacţie: Larisa Ciobanu (Chişinău)

Membrii colegiului de redacţie: dr. hab. Igor Brujako (Odesa), dr. Valeriu Cavruc (Sfântu Gheorghe), dr. hab. Valentin Dergaciov (Chişinău), prof. dr. Svend Hansen (Berlin), dr. Maia Kaşuba (Chişinău), prof. dr. Eugen Nicolae (Bucureşti), prof. dr. Petre Roman (Bucureşti), dr. hab. Sergej Sanžarov (Lugansk), dr. hab. Eugen Sava (Chişinău), dr. hab. Sergej Skoryj (Kiev), dr. Nicolai Telnov (Chişinău)

Manuscrisele, cărţile şi revistele pentru schimb, precum şi orice alte materiale se vor trimite pe adresa: Colegiul de redacţie al "Revistei Arheologice", Centrul Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001 Chişinău, Republica Moldova

Рукописи, книги и журналы для обмена, а также другие материалы необходимо посылать по адресу: редакция "Археологического Журнала", Центр археологии, Институт культурного наследия АНМ, бул. Штефан чел Маре 1, MD-2001 Кишинэу, Республика Молдова

Manuscripts, books and reviews for exchange, as well as other papers are to be sent to the editorship of the "Archaeological Magazine", the Institute of Cultural Legacy of the Academy of Sciences of RM, bul. Ştefan cel Mare 1, MD-2001 Chisinau, the Republic of Moldova

Toate lucrările publicate în revistă sunt recenzate de specialişti în domeniuВсе опубликованные материалы рецензируются специалистамиAll the papers to be published are reviewed by experts

© AŞM, 2010

CUPRINS — СОДЕРЖАНИЕ — CONTENTS

STUDII — ИССЛЕДОВАНИЯ — RESEARCHES

НИКОЛАЙ АНИСЮТКИН (Санкт-Петербург), К ВОПРОСУ О ВРЕМЕНИ И МЕСТЕ ПОЯВЛЕНИЯ НАЧАЛЬНОГО ВЕРХНЕГО ПАЛЕОЛИТА В ЕВРОПЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5СЕРГЕЙ КОВАЛЕНКО (Кишинэу), МЕЗОЛИТ ПРУТО-ДНЕСТРОВСКОГО МЕЖДУРЕЧЬЯ . . 13EUGEN UŞURELU (Chişinău), CRONOLOGIA COMPLEXELOR CE ŢIN DE PRELUCRAREA METALELOR ÎN PERIOADA TÂRZIE A EPOCII BRONZULUI DIN SPAŢIUL CARPATO-DUNĂREANO-NORD-PONTIC I . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24OLEG LEVIŢKI, GHENADIE SÎRBU (Chişinău), DATE REFERITOARE LA PRELUCRAREA BRONZULUI ÎN AŞEZAREA TRINCA „IZVORUL LUI LUCA” . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71НИКОЛАЙ ТЕЛЬНОВ (Кишинэу), ОБ УРОВНЕ ЭКОНОМИЧЕСКОГО И СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ПЛЕМЕН ПЕНЬКОВСКОЙ И ПРАЖСКО-КОРЧАКСКОЙ КУЛЬТУР В МОЛДАВИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89СВЕЛАНА РЯБЦЕВА (Кишинэу) КРЕСТЫ — РЕЛИКВАРИИ В КОНТЕКСТЕ КУЛЬТУРНО–ИСТОРИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ ПРУТО-ДНЕСТРОВСКОГО РЕГИОНА В XI — XVI ВВ. . . . 98

DISCUŢII — ДИСКУССИИ — DISCUSSIONS

ADRIAN PELIVAN (Chişinău), CERCETAREA PALEOLITICULUI ÎN SPAŢIUL PRUTO-NISTREAN (1923-1973) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108СЕРГЕЙ КУРЧАТОВ (Кишинэу), ПЕРЕЖИТКИ ЗООЛАТРИИ У БЕССАРАБСКИХ МОЛДОВАН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 125

MATERIALE ŞI CERCETĂRI DE TEREN — МАТЕРИАЛЫ И ПОЛЕВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — PAPERS AND SURVEYS

ВАСИЛИЙ ХАХЕУ, СЕРЖИУ ПОПОВИЧ (Кишинэу), РАСКОПКИ КУРГАНОВ У С. ЖЮРЖЮЛЕШТЬ В НИЖНЕМ ПОПРУТЬЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 130СЕРГЕЙ АГУЛЬНИКОВ, АЛЕКСАНДР МАЛЮКЕВИЧ (Кишинэу/Одесса), РИТУАЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС ПЕРИОДА ПОЗДНЕЙ БРОНЗЫ С ПОСЕЛЕНИЯ МОЛОГА-II В НИЖНЕМ ПОДНЕСТРОВЬЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151СЕРГЕЙ ФИДЕЛЬСКИЙ, ВИТАЛИЙ СИНИКА (Тирасполь), ДВА НОВЫХ СТЕПНЫХ КИММЕРИЙСКИХ ПОГРЕБЕНИЯ (К ВОПРОСУ О СЕВЕРОКАВКАЗСКИХ ВЛИЯНИЯХ НА ЮГО-ВОСТОЧНУЮ ЕВРОПУ В ПРЕДСКИФСКОЕ ВРЕМЯ) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164ALEXANDRU POPA, SERGIU MUSTEAŢĂ, VEACESLAV BICBAEV, KNUT RASSMANN, OCTAVIAN MUNTEANU, GHEORGHE POSTICĂ, GHENADIE SÎRBU (Frankfurt am Main/Chişinău), CONSIDERAŢII PRIVIND SONDAJELE GEOFIZICE DIN ANUL 2009 ÎN REPUBLICA MOLDOVA . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 171LILIA DERGACIOVA (Chişinău), MONEDE MEDIEVALE MOLDOVENEŞTI DIN COLECŢII PARTICULARE DIN REPUBLICA MOLDOVA (V) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180

CERCETĂRI INTERDISCIPLINARE — МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — INTERDISCIPLINARY SURVEYS

ROMAN CROITOR, VLAD VORNIC (Chişinău), THE ARCHAEOZOOLOGICAL COMPLEX FROM THE DACIAN SETTLEMENT NEAR PRUTENI (FĂLEŞTI DISTRICT, REPUBLIC OF MOLDOVA) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 188

RECENZII ŞI PREZENTĂRI DE CĂRŢI — РЕЦЕНЗИИ И КНИЖНОЕ ОБОЗРЕНИЕ — PAPER AND BOOK REVIEW

Sergey Bocharov, Victor Cojocaru (ed.), North and West Black Sea Area during Antiquity and the Middle Ages, Ed. Tavriya, Simferopol, 2009, 316 p., ISBN 978-966-435-290-8 (LUDMILA BACUMENCO-PÎRNĂU, Chişinău) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 192О.В. Гопкало, Бусы и подвески черняховской культуры [Mărgele şi pandantive în cultura Černjachov], Kiev 2008, 252 pag., 21 tab., 72 fig., 9 planşe foto, ISBN 978-966-02-49-39-4 (VLAD VORNIC, Chişinău) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195

IN HONOREM

ARHEOLOGUL SERGHEI COVALENCO LA 50 DE ANI (VITALIE BURLACU, Chişinău) . . . . . 201

IN MEMORIAM

OMAGIU BUNULUI PRIETEN ŞI COLEG (VASILE CHIRICA, Iaşi) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 204GAVRILĂ SIMION (18 noiembrie 1928—28 aprilie 2010) (TUDOR ARNĂUT, Chişinău) . . . . . . . . 207ПАМЯТЬ О ДРУГЕ (СЕРГЕЙ АГУЛЬНИКОВ, Кишинэу) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 209

LISTA ABREVIERILOR — СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ — LIST OF ABBREVIATION . . . . . . . 211

INFORMAŢII ŞI CONDIŢIILE DE EDITARE A REVISTEI ARHEOLOGICE . . . . . . . . . . . . . . . . 213

ИНФОРМАЦИЯ И УСЛОВИЯ ИЗДАНИЯ АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО ЖУРНАЛА . . . . . . . . . 215

INFORMATION AND CONDITION OF PUBLICATION IN THE ARCHAEOLOGICAL MAGAZINE . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 217

LISTA Instituţiilor de profil de peste hotare cu care Centrul de Arheologie al IPC AŞM întreţine relaţii de colaborare ştiinţifică şi efectuează schimb de publicaţii . . . . . . . . 219

STUDII — ИССЛЕДОВАНИЯ — RESEARCHES

ПРОБЛЕМЫ НАЧАЛЬНОГО ВЕРХНЕГО ПАЛЕОЛИТА В ЕВРОПЕ

Николай АНИСЮТКИН, Санкт-Петербург

Problemele paleoliticului superior timpuriu în Europa. Paleoliticul superior timpuriu a început în Europa apro-ximativ la 43 000 ВР în Würm-ul mijlociu (OIS 3), precedând nemijlocit interstadiul Hengelo. Cele mai timpurii complexe aparţinând acestui orizont au fost descoperite în Peninsula Balcanică (staţiunile de peşteră Bacho Kiro şi Tem-nata) şi pe litoralul mediteranean al Spaniei, Italiei, Franţei, precum şi în zona centrală a Câmpiei Ruse. În ultimul caz este vorba despre ultimele descoperiri de la Kostenki, unde s-a identificat un strat de cultură (Kostenki 14/IVб) cu unelte şi podoabe tipice paleoliticului superior cu data absolută mai mare de 40 000 ВР. Toate aceste complexe străvechi ale paleoliticului superior nu au legătură cultural-genetică cu musterianul regional. Până în prezent noi nu dispunem încă de date sigure despre locul de origine a acestui paleolitic superior vechi, ipotezele exprimate în literatura de specialitate nefiind confirmate prin materiale sigure şi convingătoare.

Начальный верхний палеолит появился в Европе примерно 43 000 ВР в среднем вюрме (OIS 3), непосред-ственно предшествуя интерстадиалу хенгело. Наиболее ранние комплексы найдены на Балканском полу-острове (пещерные стоянки Бачо Киро и Темната) и на Средиземноморском побережьи Испании, Италии и Франции, а также в центре Русской равнины. В последнем случае речь идет о последних открытиях в Костенках. Здесь обнаружен культурный слой (Костенки 14/IVб) с орудиями и украшениями типичного верхнего палеолита с абсолютной датой свыше 40 000 ВР. Все эти древнейшие комплексы верхнего палео-лита не имеют культурно-генетической связи с региональным мустье. До настоящего времени у нас нет достоверных данных о месте происхождения данного начального верхнего палеолита. Имеющиеся до сих пор гипотезы не подтверждены надежными материалами.

The problems of initial stage of Upper Palaeolithic in Europe. New materials indicate that the ancient Upper («true») Palaeolithic almost without elements of the Middle Palaeolithic appears in Europe somewhere around 36-40 thousand years ago. In some European regions it coexisted with Mousterian industries. As for «transition» industries with pronounced elements of the Middle Palaeolithic, it appears at different areas at different times, often before «true». The earliest industries of the initial Upper Palaeolithic known in the Balkans, Spain, in Mediterranean Italy and France, as well as in the center of the Russian plain. Where begun the forming of the earliest Upper Palaeolithic and whether he was single? We have no clear answer on this question today.

Key words: Upper Palaeolithic, Wurm, cave sites, Regional Mousterian, Europe, Kostenki.

ВведениеПроблема перехода от среднего палеолита к

верхнему и формирование фундамента культуры Homo sapiens представляла и представляет значи-тельный научный интерес. Изучению этого про-цесса особенно способствуют важные новые на-учные открытия, сделанные за последние четверть века, коренным образом изменившие многие наши представления, казавшиеся незыблемыми еще в 70-е годы XX века. Прежде всего выявлены су-щественные доказательства глубокой древности человека современного физического облика, по-явившегося в Африке более 120.000 лет назад, а на

территории Ближнего Востока несколько позднее - около 100.000 лет тому назад (Вишняцкий 2004). Проникнув в Европу в среднем вюрме (или в сред-невалдайском мегаинтерстадиале), сапиентные формы ископаемых людей в течение достаточно долгого времени сосуществовали здесь с коренны-ми жителями континента – неандертальцами. Для иллюстрации этого положения использую данные из монографии, специально посвященной неан-дертальской проблеме, где этот вопрос рассмотрен весьма обстоятельно и для подтверждения приве-дена серия абсолютных дат (Aufferman, Orschiedt 2002).

Revista Arheologică, serie nouă, Vol. Vi, nr. 1, 2010, p. 5–12

6 Николай АНИСЮТКИН

Из приведенной таблицы следует, что на тер-ритории Европейского континента индустрии верх-непалеолитического и среднепалеолитического облика сосуществовали не менее 15.000 лет. Наи-более ранние стоянки "подлинного" (начального) верхнего палеолита, где мустьерские формы орудий отсутствуют или единичны, сейчас обнаружены на Балканах и на территории Восточной Европы, а также в северном Средиземноморье. Памятники с индустриями "переходного" типа (шательперро-ньен, улуциен, селет, богунициен) распространены более широко во времени и пространстве. Однако, что важно подчеркнуть особо, все они связаны с отложениями так называемого среднего вюрма (ин-терпленигляциала европейских исследователей), соответствующего кислородно-изотопной стадии 3. В абсолютных датах этот отрезок верхнего плей-стоцена начинается по одним исследователям где-то 65.000 В.Р. (Kozlowski 2003), а по другим — 55.000 В.Р. (Hoffecker 2002) и завершается 25.000 В.Р. Именно в это время в Европе появился верхний па-леолит и закончилась эпоха мустье.

Вопреки представлениям ряда исследователей палеолита о несоответствии комплексов каменных орудий и типов ископаемых людей, мною, как и рядом иных исследователей палеолита (Степанчук 2005), поддерживается другая точка зрения, соглас-но которой неандертальцы были творцами мустьер-ских индустрий, а Homo sapiens – верхнепалеоли-тических. Этот вывод справедлив, на мой взгляд, для Европы. В данном случае анализ мустьерских погребений, обнаруженных на территории Евро-пейского континента, указывает на то, что все кости принадлежали только неандертальцам (Смирнов 1991). Известная находка частей скелета типично-го неандертальца из Сен-Сезер с шательперронской индустрией происходит из того временного отрезка, который следует считать пограничным, где инду-стрии начального верхнего палеолита и финально-

го мустье сосуществуют. В это время происходила смена эпох. Следовательно, данный пример, как и зубы из Арси сюр Кюр, никак не может служить бесспорным доказательством отсутствия прямой связи между формами ископаемых людей и типами каменных индустрий, как об этом уверенно пишут некоторые исследователи палеолита (Соффер 2000). В предлагаемой статье я исхожу из того, что носи-телями древнейшего начального верхнего палеоли-та ("прото-ориньяка") являлись люди современного физического типа, и уделяю данному технокомплек-су особое внимание, пытаясь установить время и место его появления на территории Европы. Здесь, тем не менее, необходимо указать на то, что твор-цами селетоидных индустрий, образовавшихся, как считают некоторые исследователи палеолита, в ре-зультате аккультурационного процесса, могли быть (на начальном этапе развития) также и неандерта-лоиды.

Ареал древнейшего верхнего палеолитаОсновополагающие памятники подлинного

верхнего палеолита, который описывается либо как "прото-ориньяк", либо как "L'Aurignation initial” (Bazile 2002), выявлены прежде всего на Балканах. Так в слое 11 известной пещерной стоянки Бачо Киро (северная Болгария), которая исследовалась Д. Гаррод еще в 1938 году, в достаточно ранних от-ложениях, лежащих непосредственно на подстила-ющем его мустьерском слое 12, найден комплекс с абсолютно преобладающими каменными орудиями верхнепалеолитического облика. Эта индустрия, представляя своеобразный вариант архаичного верхнего палеолита, была описана как "бачоки-риен» (Kozlowski 1982). Абсолютные даты, полу-ченные для этого слоя, указывали на его глубокую древность: самая ранняя из них превышает >43.000 (GrN-7545) В.Р. (Там же 168), поздние – 38.500 + 1750 В.Р. (OxA-3213) и 37.650 + 1450 В.Р.(OxA-3183

Таблица 1. Палеолитические культурные группы и единства на территории Европы в среднем вюрме.Позднейший средний палеолит:Мустье ашельской традиции Франция 60—35.000 ВР.Позднейшее мустье Испания 60—28.000 ВР.Позднейший микок Германия 50—38.000 ВР.Вариант с листовидными остриями Средняя Европа 39—36.000 ВР.Переходные индустрии (самый ранний верхний палеолит):Шательперрон Франция >38—33.000 ВР.Селет Средняя и юго-восточная Европа 43—35.000 ВР.Богунициен Средняя Европа 44—38.000 ВР.Улуциен Италия >34—31.000 ВР.Древнейший (начальный) поздний палеолит:Прото-ориньяк Средняя и юго-восточная Европа 40.000 (?) ВР.Ранний ориньяк Средняя Европа 38—33.000 ВР.

7Проблемы начального верхнего палеолита в Европе

(Kozlowski 2003, 200-201). Из лежащего ниже му-стьерского слоя 13 получена радиоуглеродная дата >47.000 (GrN-7570) (Mook 1982) В.Р. Найденные здесь же 8 фрагментов обломка нижней челюсти человека, несмотря на недостаточную диагностич-ность, принадлежат современному человеку. Среди каменных изделий преобладают различные конце-вые скребки, включая на ретушированных пласти-нах и пластинчатых отщепах. Резцы малочисленны и атипичны. Обнаружено несколько выразительных долотовидных орудий, в их числе Pieces escaillees. Найдено небольшое количество среднепалеолити-ческих форм, включая остроконечники, скребла, выемчатые и зубчатые орудия. Многочисленны пла-стины и отщепы с ретушью, но нет микропластинок типа Дюфур. Ориньякоидные формы представлены единичными предметами.

Хорошо согласуются с приведенными выше данными материалы позднее открытой пещерной стоянки Темната (Ginter, Kozlowski et al. 2000). Комплекс из слоя IV, Sektor TD-II, который имеет абсолютную дату, как минимум, 38.000 лет назад, представлен переходной индустрией с мустьер-скими (леваллуазскими остриями и скреблами) и верхнепалеолитическими (скребками на пластинах и резцы) формами. Однако среди последних нет ти-пичных ориньякских орудий. Следующий комплекс из этой же пещеры – слой 4 в секторе TD-1 – пред-ставлен "чистым" верхним палеолитом. Отложения, в которых найдены каменные орудия, формиро-вались вероятно в течение значительного отрезка времени, и были подразделены на три горизонта (А,В,С). Из нижнего горизонта С по обожженному кремню получена TL-дата, которая равна 45.000 лет назад, три AMS даты из следующего горизон-та В варьируют в пределах 38.000-39.000 лет назад, но TL-дата из этого же слоя оказалась значительно древнее - 46.000 + 8.000 л.н. В верхнем же горизонте А имеется всего одна радиоуглеродная дата – 32.000 л.н. (Там же) . Каменная индустрия этого слоя прак-тически лишена среднепалеолитических элементов. Она представляет из себя, как и слой 11 Бачо Киро, подлинный верхний палеолит с немногочисленны-ми ориньякскими формами, среди которых однако отсутствуют килевидные скребки и резцы. В насто-ящее время "бачокириен" рассматривается в каче-стве предшественника типичного ориньяка Балкан (Bolus 2004).

Вполне сопоставимые датировки, наиболее древние из которых соответствовали 35.000-40.000 л.н. (Op. Cit. S. 12), получены для ряда пещерных стоянок начального верхнего палеолита южной ча-сти Германии. Новые абсолютные даты, установ-ленные для ориньякских слоев такого известного памятника как Фогельхерд (Бозински, 2002), оказа-лись древнее 36.000 л.н., в то время, как прежние ва-рьировали в пределах 30.000-34.000 л.н. (Hahn 1977).

Однако наиболее интересные датировки (TL,14С и AMS) были получены для нижних горизонтов (АН III) пещеры Гейссенклостерле (Geissenklosterle). Са-мая ранняя из них, установленная по обожженному кремню, соответствовала 40.200 + 1500 л.н. Весьма древние даты, отдельные из которых соответствуют 44.000 л.н., приведены для ориньяка пещерной сто-янки Холенштайн-Штадель (Hohlenstein-Stadel).

Если обратиться к данным по соседним с Бал-канами странам, расположенным в бассейне Дуная, в частности Румынии, то можно констатировать от-сутствие здесь очень ранних верхнепалеолитиче-ских индустрий, хронологически сопоставимых с "прото-ориньяком". В частности, наиболее древний памятник верхнего палеолита с данной территории – Миток-Малу Галбен – имеет возраст 31.850 + 800 л.н. (GrN-12637) (Bolus 2004, 24), указывая на отно-сительно позднее время рассматриваемого раннего ориньяка, хотя известный румынский исследова-тель палеолита Александр Пэунеску допускает, что переход от мустье к верхнему палеолиту происхо-дил в румынской Молдове где-то около 35.000 л.н. (Paunescu 1988). Однако данному заключению не со-ответствует общий вывод румынского палеогеогра-фа Мариана Кырчумару, согласно которому в пер-вой половине верхнего плейстоцена "от рисс-вюрма и до интерстадиала Арси (паудорфа или брянского межстадиала) на территории Румынии существо-вала лишь одна культура: мустьерская культура" (Cârciumaru, 1985). Более древний верхний палео-лит происходит с территории Австрии, где возраст Виллендорфа II,3 соответствует примерно 38.000 лет назад. К ранним ориньякским памятникам от-носится известный Кремс.

В это время (от 50.000 до 30.000 лет назад) в Центральной Европе преимущественно отмечаются так называемые "переходные" каменные индустрии, где наряду с орудиями верхнепалеолитического и мустьерского облика, постоянно присутствуют би-фасиальные формы, включая листовидные острия. Известный в настоящее время древний верхний палеолит (ориньяк), который мог бы быть хроноло-гически сопоставлен с "прото-ориньяком", имеет либо относительно поздние абсолютные даты, либо представлен подъемным материалом.

Интересные данные получены для территории северного Средиземноморья, где архаичный ори-ньяк (ориньяк 0 по Г. Лапласу) или "прото-ориньяк" с датами 40.000-37.000 лет назад, выявлен в ряде пещерных стоянок средиземноморской Италии, Франции и Испании. Эти находки указывают на то, что начальный верхний палеолит или "прото-ориньяк" занял на данном отрезке среднего вюрма территорию от Тосканы до Гибралтара. Для этого технокомплекса характерными являются микро-пластинки с ретушью краев типа Дюфур, скребки и резцы каренэ, но отсутствуют типичные для клас-


сического ориньяка формы, в частности пластины с ориньякской ретушью краев. Этот факт, если учесть особенность "бачокириена", где среди орудий пре-обладают ретушированные пластины, но нет ни ми-кропластинок типа Дюфур, ни типичных скребков каренэ (Onoratini 2004), представляет значительный интерес.

Очень ранние верхнепалеолитические инду-стрии, обнаруженные на территории Восточной Ев-ропы заставляют по-новому отнестись к рассматри-ваемой нами проблеме. Прежде всего, речь идет о таких известных памятниках, как Костенки 12 (Вол-ковская), Костенки 14 (Маркина гора) и Костенки 17, где основные раскопки были проведены еще в 1950-60-е годы. Результаты исследований преж-них лет опубликованы их авторами (Рогачев 1957; Борисковский 1963). Новые раскопки древнейших памятников Костенковско-Борщевского района ве-дутся с 1998-1999 гг. двумя экспедициями. Костен-ки 12 исследовались М.В. Аниковичем, Костенки 14 – А.А. Синицыным. В 2001-2004 гг. обе экспедиции проводили свои работы в тесном сотрудничестве с Дж.Ф. Хоффекером (США). В этот период к ис-следованиям в Костенках оказался привлечен ши-рокий круг ученых-смежников из различных стран Европы и Северной Америки. Результатом этих ис-следований явились открытие новых культурных слоев с ранними индустриями, более основательное определение абсолютного возраста комплексов, су-щественное уточнение стратиграфии и палеогеогра-фии среднего вюрма. Удалось обнаружить и опре-делить время наиболее ранних верхнепалеолитиче-ских слоев, которые имеют возраст более 40.000 лет назад (Аникович и др. 2004; Синицын и др. 2004). Как отметил М.В. Аникович, "нижняя хронологи-ческая граница раннего верхнего палеолита Костен-ковско-Борщевского района определяется началом Среднего Валдая; в "абсолютном" исчислении (по ISRL датам) – 45 т.л.н." (Аникович 2004). Выявле-ны два варианта верхнего палеолита, из которых один, представленный слоем III стоянки Костенки 12, относится к стрелецкой культуре, соответствуя селетоидному технокомплексу, а второй (Костенки 14/IVб) - к типичному верхнему палеолиту с много-численными костяными изделиями и некоторыми архаичными формами орудий (Синицын 2000). По-следний весьма специфичен и не имеет аналогий в верхнем палеолите Восточной Европы . Индустрия этого слоя, если принять наиболее раннюю дату (>40.000 лет), может быть по времени сопоставлена с европейским "прото-ориньяком". Возможно, если учесть наличие двусторонних форм, аналогичных тем, которые обнаружены Синицыным в слое слое IVб, каменная индустрия нижележащего слоя IV стоянки Костенки 12 может рассматриваться как ва-риант архаичного верхнего палеолита отличного от стрелецкой культуры.

В этой связи можно указать на такой памятник конца среднего палеолита, как Шлях, расположен-ного в Волгоградской области, где в технологии расщепления камня хорошо прослеживаются чер-ты верхнего палеолита, позволяя рассматривать индустрии слоев 8-9 в качестве "переходных" (Не-хорошев 1999, 2004). Эта своеобразная каменная индустрия, которая имеет возраст 40.000-44.000 лет назад, дает представление о непосредственной трансформации регионального среднего палеолита в верхний посредством, прежде всего, технологи-ческих инноваций, в то время, как набор каменных орудий остается преимущественно среднепалеоли-тическим. Правда, по настоящему назвать эту инду-стрию переходной сложно по той причине, что нам сегодня неизвестны ни исходный, ни заключитель-ный этапы конкретного процесса трансформации регионального среднего палеолита в верхний, т.е. неизвестны пока ни "предки", ни "потомки"..

Время и место появления верхнего палеолита в ЕвропеВ данной связи можно поставить вопрос о причи-

не появления переходных и древних ориньякоидных индустрий именно в среднем вюрме. Важно подчер-кнуть, что наиболее древние из них обнаружены на Балканах, в центре Восточной и отчасти в Централь-ной Европе, а также на северо-западном и западном побережье Средиземного моря (Каталония, Прованс, Лигурия). Они указывают на достаточно раннее по-явление здесь подлинного верхнего палеолита. Если опираться на абсолютную хронологию, то это про-изошло преимущественно в период средневюрмско-го интерстадиала хенгело, хотя отдельные наиболее древние даты (свыше 40.000 лет назад) указывают на то, что данный процесс, вероятно, начался несколько раньше. В этот период на территории практически всей Европы все еще продолжали существовать раз-нообразные мустьерские варианты.

В течение интерстадиалов среднего вюрма кли-мат был умеренный и относительно влажный. На-против, во время предшествующей кислородно-изо-топной стадии 4, которая отождествляется отече-ственными геологами с Калининским оледенением, а западными – с ранним пленигляциалом, климат был очень холодным и сухим. Этот относительно кратковременный (длился примерно 10.000 лет) от-резок вюрма по причине существенного ухудшения климата представляется нашими геологами как пе-риод серьезной природной катастрофы (Лаврушин и др. 2002). На значительной части Восточной и Центральной Европы преобладали тундро-степь и холодная перигляциальная степь с отдельными островками лесов вдоль речных долин.

В среднем вюрме отмечено некоторое потепле-ние, леса получили более широкое распростране-ние. В спорово-пыльцевых спектрах появились в


небольшом количестве широколиственные породы деревьев, включая дуб, граб, вяз, липу (Болиховская 1995), а также орешник. Наиболее теплыми были более поздние интерстадиалы – хенгело и паудорф. Для понимания особенностей изменения природ-ных условий в этот отрезок плейстоцена очень важ-ны новые данные геологического, палинологиче-ского и палеозоологического изучения разреза сто-янки Костенки 12, соответствующего (по А.Н. Рога-чеву) уровню "нижней гумусированной толщи", где вскрыты отложения значительной части среднего вюрма, относящиеся к хронологическому интерва-лу 55.000 - 40.000 лет назад (Левковская и др. 2005). Здесь удалось установить, что в течение всех интер-стадиалов, представленных ископаемыми почвен-ными горизонтами, существовали благоприятные климатические условия для обитания первобытных людей. Во время кратковременных холодных ста-диалов, которые прослеживаются в основании и в верхней (слой III) части разреза, широколиственные породы деревьев не исчезали целиком. В целом, в среднем вюрме, по сравнению со ранним пленигля-циалом (кислородно-изотопная стадия 4), климати-ческие условия были весьма благоприятными для расселения древнейших сапиентных форм людей в пределах Европы.

Почему же так называемый "переходный" про-цесс совпал в Европе с этим временем, достигнув апогея где-то 40.000-38.000 лет назад, то есть в пе-риод относительно теплого интерстадиала хенге-ло? На этот вопрос пока нет убедительного ответа. Можно предложить лишь следующую, пока слабо обоснованную, гипотезу, если принять широко рас-пространенное ныне положение, согласно которому верхний палеолит в чистом виде, представленный ориньякским ("прото-ориньякским") технокомплек-сом, проник в Европу из неизвестных пока областей Среднего Востока, где предполагается формирова-ние очень древнего преориньяка (Bolus 2004, 37).

Наиболее благоприятные условия для подобно-го продвижения сложились еще (или уже!) во время раннего пленигляциала (кислородно-изотопная ста-дия 4), когда в результате начавшейся новой фазы вюрмского оледенения и очень значительного похо-лодания уровень Мирового океана резко понизил-ся. Причем, если говорить о позднем плейстоцене, то наиболее масштабная регрессия соответство-вала именно этому времени (Веклич 1989). В тот период Черное море стало практически закрытым водоемом. По образовавшемуся перешейку между Малой Азией и Балканами сапиентные формы лю-дей – предполагаемые носители ориньякоидного технокомплекса – могли свободно проникать через Балканы на территорию Европейского континента. Другой "перешеек" вероятно представлял собой остров Сицилия. Аналогичную роль мог играть и Гибралтар, через который первобытные люди на-

чали проникать из Северной Африки в Европу, как считал Франсуа Борд, еще в середине ашельской эпохи (Bordes 1966).

Во время раннего пленигляциала и, позднее, в среднем вюрме, как можно предположить, начались разнообразные контакты с жившими здесь неандер-тальцами, которые были аборигенным населением, прекрасно адаптированным к разнообразным био-топам Европейского континента. Эти контакты, имевшие разные проявления, через некоторое вре-мя привели к появлению архаичных селетоидных индустрий. Последние, как справедливо отметил М.В. Аникович, несмотря на наблюдаемую культур-ную специфику, проявлявшуюся в разных регионах Европы, представляли своеобразное "европейское единство", исторический смысл которого состоял в аккультурации и ассимиляции местных мустьерцев пришлым населением, принесшим сложившиеся традиции верхнего палеолита (Аникович 2004, 90). Однако начать интенсивное освоение этой терри-тории стало возможно лишь значительно позднее, в условиях более благоприятного климата средне-вюрмских межстадиалов, ибо в предшествующее время природные условия были очень суровыми. Отсюда следует, что пришельцам был необходим определенный период адаптации к новым, экстре-мальным экологическим условиям. В интерстадиа-лах среднего вюрма и особенно хенгело, напротив, условия для жизни людей становятся более благо-приятными, что связано с распространением тепло-любивых форм растений, включая дуб, граб и ореш-ник (Болиховская, Пашкевич 1982), увеличивших возможности собирательства – дополнительного источника пищи. Одновременно появилась возмож-ность более широкого выбора пригодных для оби-тания биотопов. В это время началось движение в глубину материка, причем для этой цели использо-вались, как долина Дуная, так и кромка северного побережья Средиземного моря.

В свою очередь, существенные различия "про-то-ориньякских" каменных индустрий Балкан и северного Средиземноморья позволяют предполо-жить, что эти территории заселялись не из одного источника. Кроме балканского "моста", могли быть, напомню еще раз, и другие – Сицилия и Гибралтар. По ним древние "прото-ориньякцы" проникали в Европу. Затем, при благоприятных климатических условиях, расселение шло либо вверх по Дунаю в центральную часть континента, заняв последова-тельно южную Германию, возможно Нижнюю Ав-стрию, либо вдоль побережья Средиземного моря, захватив северную Италию, южную Францию и Испанию (Bolus 2004, 37). Одновременно в ряде европейских регионов, представляющих из себя своеобразные "неандертальские рефугиумы", про-должало обитать коренное население – европейские классические неандертальцы – творцы каменных


индустрий мустьерского типа. Возможно, это были те популяции, которые в силу ряда причин остались за пределами аккультурационного процесса.

В этой связи встает вопрос о месте ("прароди-не") формирования ранней верхнепалеолитической индустрии нижних слоев Костенок 14 и 17, рас-положенной далеко на северо-востоке от предпо-лагаемых исходных точек "миграции". Во всяком случае следует обратить внимание на то, что этот начальный верхний палеолит сложно увязать с бал-канским "прото-ориньяком" не только по причине удаленности и типологического различия. Доста-точно указать на то, что на территории Восточного Прикарпатья, включая юго-западную часть Русской равнины, которая расположена непосредственно севернее ареала "бачокириена" и по которой могла проходить вероятная миграция древнейшего "про-то-ориньяка", не найдено ориньякоидного верхнего палеолита древнее 35.000 лет. Так наиболее ранняя эдесь каменная индустрия – верхний слой стоянки Стинка 1, которая может рассматриваться, как пере-ходная или даже начальная верхнепалеолитическая, относится к одному из вариантов специфического селетоидного технокомплекса ("молдавский се-лет"), где ориньякоидные скребки сочетаются со среднепалеолитическими орудиями и бифасами листовидных форм (Анисюткин 2005). Памятники же региона, которые описаны как "ориньякские" (слои 1a,1b стоянки Рипичени-Извор, нижние слои Миток Малу Галбен), имеют более поздний возраст. К их числу можно отнести и комплекс Кулычивки. Параллельно здесь же сосуществовали позднейший "микок" слоя 5 Рипичени-Извор, а также леваллуа-мустьерская индустрия, выявленная в средневюрм-ских слоях стоянок Молодова 1 (слои 1-3) и Моло-дова 5 (слои 11а, 11б, 10а, 10б, 10в), самые верхние из которых определены как "постмустье" (Черныш 1982, 1987). Таким образом "проход" в центр Рус-ской равнины не был востребован: на Юго-Западе Русской равнины нет следов соответствующего по времени "чистого" древнего верхнего палеолита. К тому же территория Крыма, по которой могла бы гипотетически проходить вероятная миграция, яв-лялась неандертальским рефугиумом, представлен-ным многочисленными мустьерскими памятниками с поздними абсолютными датами (Степанчук 2002).

ЗаключениеИтак, можно сделать общий вывод о том, что

подавляющее большинство стоянок начального верхнего палеолита (или "прото-ориньяка") извест-ны в Европе с середины среднего вюрма, т.е. 40.000-36.000 лет назад, соответствуя интерстадиалу хенге-ло. В это время индустрии данного технокомплекса уже освоили определенные европейские террито-рии. Можно предполагать, что начальная фаза про-никновения имеет более ранний возраст, соответ-

ствуя одному из более ранних средневюрмскомих интерстадиалов. Так называемые "переходные" ин-дустрии, соответствующие селетоидному техноком-плексу (Аникович 2004), являются несколько более древними. В частности, слой III Костенок 12 связан с отложениями, которые формировались в умерен-ном климате, соответствуя началу межстадиала хен-гело, а нижележащие слои IV-V сопоставимы даже с интерстадиалом моерсхофд (Левковская и др. 2005, 114). Этому же времени могут соответствовать та-кие "переходные" индустрии Европы как богуниси-ен и селет (Svoboda 1990).

Что касается мест, откуда древнейший верхний палеолит смог бы проникнуть на территорию Ев-ропейского континента, то здесь выявляются суще-ственные трудности, которые, учитывая состояние имеющихся источников, не позволяют сделать бо-лее или менее обоснованный однозначный вывод. Здесь мы имеем дело с загадкой, для решения ко-торой у нас пока нет необходимых данных. Может быть следует согласиться с Л.Б. Вишняцким, кото-рый считал гипотезу поисков азиатских корней ев-ропейского палеолита малоправдоподобной (Виш-няцкий 2000).

Возможно только материалы Бачо Киро и Тем-ната оставляют какие-то призрачные надежды по-лагать, что именно здесь первые "прото-ориньяк-цы" проникли на север Балкан, а затем по Дунаю прошли далее в Европу. Однако, если принять во внимание некоторое различие между индустрией бачокириена и раннеориньякскими каменными ин-дустриями Кремса и Фогельхерда, то и эта гипотеза имеет мало шансов на признание.

Что касается "прото-ориньяка" европейского Средиземноморья, то миграция его предшествен-ников из Северной Африки весьма сомнительна. Здесь до сих пор вообще неизвестны ориньякоид-ные индустрии, что естественно находится в пря-мой зависимости от степени изученности данной территории. Необходимо помнить, что самые не-ожиданные открытия могут быть даже на хорошо изученных территориях, к числу которых трудно отнести Северную Африку. Тем не менее, следует принимать во внимание расположение стоянок сре-диземноморского "прото-ориньяка" вдоль морского побережья, а также использование их обитателями "импортного" кремневого сырья, которое не было известно аборигенному мустьерскому населению. Последние использовали только местные породы камня (Onoratini 2004, 241). Это возможно указыва-ет на то, что "прото-ориньякцы" еще плохо знали ту территорию, на которую они пришли.

К тому же нельзя исключать и иных интерпре-таций. В данной связи укажу на то, что еще в му-стьерскую эпоху на рассматриваемой приморской территории Средиземного моря отмечен лишь один вариант – "мустье типичное, обогащенное скребла-


ми", которое ранее было описано как Charantien atenue. Для этого варианта характерно преоблада-ние леваллуазской технологии расщепления камня, обилие остроконечных форм, включая остроконеч-ники леваллуазские и мустьерские, единичные ли-масы, скребла конвергентные и угловатые (dejetes). Памятники этого варианта преобладали преимуще-ственно в прибрежной зоне, а в расположенной по соседству гористой части побережья были выяв-лены и иные мустьерские варианты (Lumley 1969; Анисюткин 1994). Этот пример может указывать на

то, что наблюдаемое единообразие не обязательно следует связывать только с культурно-генетическим фактором.

Таким образом, если время появления и распро-странения в Европе начального верхнего палеолита может быть сегодня установлено в пределах 45.000-38.000 лет тому назад, то вопрос о месте формиро-вания начального "прото-ориньякского" техноком-плекса остается открытым. Необходимы дополни-тельные данные, которые позволят выявить более обоснованные варианты решения этой проблемы.

БиблиографияАникович 2004: М.В. Аникович, Ранняя пора верхнего палеолита Восточной Европы. В сб.: Костенки и ранняя пора верхнего палеолита Евразии (Воронеж 2004), 86-91.Аникович и др. 2004: М.В. Аникович, Дж.Ф. Хоффекер, В.В. Попов, И.Е. Кузьмина, Г.М. Левковская, Г.А. Поспелова, С. Форман, В.Т. Холлидей, Новые данные о многослойной стоянке Костенки 12 (Волковская). В сб.: Костенки и ранняя пора верхнего палеолита Евразии (Воронеж 2004), 18-38.Анисюткин 1994: Н.К. Анисюткин, Проблема трансляции культуры в раннем и среднем палеолите. В сб.: Культур-ные трансляции и исторический процесс (палеолит-средневековье). Тематический сборник научных статей. Санкт-петербургский государственный университет (Санкт-Петербург 1994), 20-37.Анисюткин 2005: Н.К. Анисюткин, Палеолитическая стоянка Стинка 1 и проблема перехода от среднего палеолита к верхнему на Юго-Западе Восточной Европы (Санкт-Петербург 2005).Бозинский 2002: Г. Бозинский, Верхний палеолит Германии в структуре палеолита Европы. В сб.: Верхний палеолит-верх-ний плейстоцен: динамика природных событий и периодизация археологических культур (Санкт-Петербург. 2002), 8-19.Болиховская, Пашкевич 1982: Н.С. Болиховская, Г.А. Пашкевич 1982, Динамика растительности в окрестностях стоянки Молодова 1 в позднем плейстоцене. В сб.: Молодова 1. Уникальное мустьерское поселение на Среднем Днестре (Москва 1982), 120-145.Болиховская 1995: Н.С. Болиховская, Эволюция лессово-почвенной формации Северной Евразии (Москва 1995) .Борисковский 1963: П.И. Борисковский, Очерки по палеолиту бассейна Дона. МИА № 121 (Москва-Ленинград 1963).Веклич 1989: М.Ф. Веклич, Этапы развития природы Черного и Азовских морей в четвертичное время и их корреляция с континентальными обстановками. В сб.: Четвертичный период. Палеогеография и литология (Кишинев 1989), 102-118.Вишняцкий 2000: Л.Б. Вишняцкий, «Верхнепалеолитическая революция»: география, хронология, причины. Stratum plus 1, 2000, 245-271.Вишняцкий 2004: Л.Б. Вишняцкий, Человек в лабиринте эволюции (Санкт-Петербург 2004).Лаврушин и др. 2002: Ю.А. Лаврушин, Е.А. Спиридонова, Г.В. Холмовой, Календарно-событийная стратиграфия позд-него неоплейстоцена. В сб.: Третье Всероссийское совещание по изучению четвертичного периода. Материалы совеща-ния. Том 1 (Смоленск 2002), 143-145.Левковская и др. 2005: Г.М. Левковская, Дж.Ф. Хоффекер, М.В. Аникович, С.Л. Форман, В.Т. Холлидэй, Г.А. Поспе-лова, В.В. Попов, Л.А. Карцева, В.Я. Стеганцева, А.Ф. Санько, Климатостратиграфия древнейших палеолитических слоев стоянки Костенки 12 (Волковская). В сб.: Проблемы ранней поры верхнего палеолита Костенковско-Борщевско-го района и сопредельных территорий. Труды Костенковско-Борщевской археологической экспедиции. Вып. 3 (Санкт-Петербург 2005), 93-130.Нехорошев 1999: П.Е. Нехорошев, Технологический метод изучения первичного расщепления камня среднего палео-лита (Санкт-Петербург 1999).Нехорошев 2004: П.Е. Нехорошев, Стоянка Шлях - памятник финала среднего палеолита на Русской равнине. В сб.: Костенки и ранняя пора верхнего палеолита Евразии (Воронеж 2004), 115-117.Рогачев 1957: А.Н. Рогачев, Многослойные стоянки Костенковско-Боршевского района на Дону и проблема развития куль-туры в эпоху верхнего палеолита на Русской равнине. Палеолит и неолит III. МИА № 59 (Москва-Ленинград 1957), 9-134.Смирнов 1991: Ю.А. Смирнов, Мустьерские погребения Евразии (Москва 1991).Синицын 2000: А.А. Синицын, Нижние слои Костенок 14 (Маркина гора) в контексте проблематики раннего верхнего палеолита. Stratum plus 1, 2000, 125-146.Синицын и др. 2004: А.А. Синицын, Дж.Ф Хоффекер, Г.В. Синицына, Е.А. Спиридонова, Е.Г. Гуськова, С. Форман, А.К. Очередной, А.А. Бессуднов, Д.С. Миронов, Б. Рейнолдс, Костенки 14 (Маркина гора). В сб.: Костенки и ранняя пора верхнего палеолита Евразии: общее и локальное (Воронеж. 2004 ), 39-59.Соффер 2000: О. Софер, Неандертальские рефугиумы и архаичный образ жизни. Stratum plus 1 2000, 236-244.Степанчук 2002: В.Н. Степанчук, Поздние неандертальцы Крыма. Киик-кобинские памятники (Киев 2002).Степанчук 2005: В.Н. Степанчук, Вопросы перехода к верхнему палеолиту в свете новых данных по Крыму и югу Вос-точно-Европейской равнины. В сб.: Проблемы ранней поры верхнего палеолита Костенковско-Борщевского района и сопредельных территорий (Санкт-Петербург 2005). С. 193-233.Черныш 1982: А.П. Черныш, Многослойная палеолитическая стоянка Молодова 1. В сб.: Молодова 1. Уникальное му-стьерское поселение на Среднем Днестре (Москва 1982), 6-102.Черныш 1987: А.П. Черныш, Эталонная многослойная стоянка Молодова V. Археология. В сб.: Многослойная палеоли-тическая стоянка Молодова V. Люди каменного века и окружающая среда (Москва 1987), 7-93.


Aufferman, Orschiedt 2002: B. Aufferman, J. Orschiedt, Die Neandertalen. Eine Spurensuche. Archaologie in Deutschland (Stuttgart 2002).Bazile 2002: F. Bazile, Le premier Aurignacien en France mediterraneenne. Un bilan. UNED. Espacio, Tiempo y Forma. Serie 1, Prehistoria y Arqueologia 15, 2002, 215-236.Bolus 2004: M. Bolus, Der Ubergang vom Mittel- zum Jungpalaolithikum in Europa. Germania 82, 1, 2004, 1-54.Bordes 1966: F. Bordes, Acheulian cultures in Southwest France. In: Studies in Prehistory (Calcuta 1966), 49-55.Cârciumaru 1985: М. Cârciumaru, La relation Homme-environnement element important de la dynamique de la Societe Humaine au cours du Paleolithique et de l’Epipaleolithique sur la territorie de la Roumanie. Dacia N.S. XXIX, 1-2, 1985, 7-34.Hahn 1977: J. Hahn, Aurignacien. Das altere Jungpalaolithikum in Mittel- und Osteuropa. In: Fundamenta A 9 (Koln-Wien 1977).Ginter et al. 2000: B. Ginter, J.K. Kozlowski, J.L. Guadelli, H. Laville. Temnata Cave. Excavations in Karlukovo Karst Area, Bulgaria. Bd. 2,1 ( Krakow 2000).Hoffecker 2002: J.F. Hoffecker Desolate landscapes. Ice-Age Settlement in Eastern Europe (New Brunswick, New Jersy and London 2002).Kozlowski 1982: J.K. Kozlowski (Ed.), Excavation in the Bacho Kiro (Warszawa 1982). Kozlowski 2003: J.K. Kozlowski, The first half of the last Interpleniglacial chronology environment and cultures. In: Chronologiques geophysiques et archeologiques du Paleolithique Superieur. Comptes-rendus du Colloque international de Ravello (3-4 Mai 1994) (Bari 2003), 197-204.Lumley-Woodyear 1969: H. Lumley-Woodyear, Le Paleolithique inferieur et moyen du Midi Mediterraneen. Gallia Prehistoire (Paris 1969).Mook 1982: W.G. Mook, Radiocarbon dating. In: Excavation in the Bacho Kiro. (Warszawa 1982), 168.Onoratini 2004: G. Onoratini, Le Protoaurignacien: premiere culture de l’Homme moderne de Provence et Ligurie. L’Antropologie 108, 2004, 239-249.Păunescu 1988: A. Păunescu, Chronologie du Paleolithique moyen en Roumanie dans le contexte de celui de la Europe Centre-Orientale et Meridionale. In: Le Homme de Neandertal. Vol. 1. La Chronologie (Liege 1988), 73-86.Svoboda 1990: J. Svoboda, The Bohunician. In: Feuilles de Pierre. Les industries a pointes foliacees du Paleolithique superieur europeen. Actes du Colloque de Cracovie 1989. ERAUL 42, 990, 199-211.

Николай Анисюткин, доктор исторических наук, Институт истории материальной культуры Российской Академии наук, Дворцовая набережная 18, Санкт-Петербург, Россия.

МЕЗОЛИТ ПРУТО-ДНЕСТРОВСКОГО МЕЖДУРЕЧЬЯ

Сергей КОВАЛЕНКО, Кишинэу

Mezoliticul din interfluviul Prut-Nistru. Studierea artefactelor de silex şi a resturilor faunistice descoperite în situ-rile datate în holocenul timpuriu din spaţiul pruto-nistrean permite evidenţierea în evoluţia mezoliticului a două etape principale. Începutul fiecărei etape coincide cu migrarea unei populaţii alohtone. În etapa timpurie pătrund dinspre vest în stepele nord-pontice purtători ai tradiţiilor culturale Beloles’e, influenţa cărora se resimte şi în zona Prutului de Mij-loc. În etapa târzie se constată o migraţie a populaţiei dinspre răsărit. Iniţial în zona de silvostepă apar monumente de tip Kukrek, apoi în regiunea de stepă apar staţiuni ale culturii Grebenniki şi ulterior, pe baza simbiozei a două industrii, se formează o comunitate sincretică nouă. Un loc aparte îl ocupă zona Nistrului Mijlociu, unde tradiţiile epipaleolitice s-au dovedit atât de puternice, încât ele s-au păstrat până la sfârşitul mezoliticului. Continuarea unor tradiţii mezolitice se observă în câteva aşezări protoneolitice.

Изучение кремневых артефактов и остатков фауны со стоянок раннего голоцена Пруто-Днестровского междуречья позволяет наметить два основных этапа в развитии мезолита. Начало каждого из них со-впадает с миграцией инородного населения. На раннем этапе в причерноморские степи с запада проникают носители традиций белолеского типа памятников, влияние которых прослеживается и в Среднем Попру-тье. На позднем этапе отмечена миграция населения с востока. Вначале в лесостепной зоне появляются кукрекские памятники, затем в степных районах возникают стоянки гребениковской культуры, а в даль-нейшем на основе слияния двух индустрий формируется новая синкретическая общность. Особое положение занимает Среднее Поднестровье, где эпипалеолитические традиции оказались настолько сильными, что со-хранялись вплоть до конца мезолита. Продолжение мезолитических традиций наблюдается на нескольких протонеолитических поселениях.

Mesolithic of Prut-Dniestr interfluve. The study of stone artifacts and faunal remains from Early Holocene sites of Prut-Dniester interfluve allows recognizing of two major stages of the development of Mesolithic. The beginning of each stage coincides with migration of alien population. At the early stage, Belolessian tradition bearers enter the North Black Sea steppe area. Their cultural influence is recognizable in the middle stream area of Prut. A migration wave from the East is characteristic of the late stage. The older Kukrek monuments occur in the forest-steppe zone; settlements of Grebeniki culture appear some-what later in the steppe zone. The further fusion of those two cultures formed a new syncretic community. The region of Middle Dniester represents a special case, since its Epipalaeolithic traditions were particularly strong and preserved until the middle of Mesolithic. The maintained Mesolithic traditions were observed in some Protoneolithic settlements.

Key words: Mesolithic, Epipalaeolithic, Belolessian tradition, Kukrek monuments, Grebenniki culture

Зависимость первобытных сообществ от изме-нений природы и климата не вызывает сомнений. По этой причине совершенствование способов адап-тации к среде обитания выступает как одна из глав-ных составляющих развития человеческой культуры в каменном веке. На каждом этапе взаимодействия природы и общества вырабатывалась своя особая модель поведения, связанная с определенным ти-пом хозяйства, материальной культуры, образом жизни (Смынтына 1997). В этой связи кардинальная перестройка среды обитания в раннем голоцене, вы-

званная неуклонным потеплением, исчезновением холодных перигляциальных степей, широким рас-пространением древесно-кустарниковой раститель-ности, казалось бы, должна была предопределить быстрый переход к новой модели экономики. В дей-ствительности из-за различной палеогеографиче-ской зональности и ландшафтного окружения такое происходило не сразу, не синхронно, и все тот же природный фактор мог активизировать или тормо-зить процесс. Двойственный характер этого явления может быть продемонстрирован на примере нашего


14 Сергей КОВАЛЕНКО

Рис. 1. Карта размещения мезолитических стоянок: 1 — Оселивка 1 и 3; 2 — Атаки 6; 3 — Кормань 4, Молодова 1 и 5; 4 — грот Брынзень, слой 1; 5 — Хараска 3; 6 — Бэдражий Векь; 7 — Рипичень-Извор; 8 — Костешть 5; 9 — Ербичень; 10 — Фрумушика; 11 — Александровка 4; 12 — Ивановка 1-2; 13 — Гура-Каменка 6; 14 — Варваровка 9; 15 — Рогожень 11; 16 — Сенатовка 1-2; 17 — Подойма 3-4; 18 — Вермитка 4; 19 — Гиржево; 20 — Гребеники; 21 — Заим; 22 — Белолесье; 23 — Мирное; 24 — Твардица; 25 — Кириет-Лунга; 26 — Зализничное; 27 — Дудулешты 2; 28 — Берешть Дялул Таберей; 29 — Бэняса 2; 30 — Сэрэтень; 31 — Таксобень; 32 — Кишкэрень (Лазо) 5; 33 — Биличений Векь 12; 34 — Сакаровка 4.

15Мезолит Пруто-Днестровского междуречья

региона. На юге, в зоне равнинных пространств при-черноморской и буджакской степи, культурно-исто-рическое развитие проходило быстро и спонтанно, в результате чего мезолитические культуры появились достаточно рано. На севере, в зоне холмисто-ували-стого ландшафта и распространения лесостепи, где палеоэкологическая обстановка позволяла сохра-нить прежний уклад хозяйства и кризис охотничьего хозяйства еще не стал дестабилизирующим факто-ром, традиции верхнего палеолита сохранялись до-статочно долго. Неравномерность темпов развития в степи и лесостепи, ускоренный ход на юге (в частно-сти, на Нижнем Днестре) и его запаздывание на се-вере (на Среднем Днестре), не являлось чем-то осо-бенным. Сходные процессы проходили и в других регионах, и в более позднее время. Так, в начале не-олита на территории Пруто-Днестровского между-речья отмечено сосуществование двух сообществ с разной системой ведения хозяйства. На степном юге продолжал доминировать уклад охотников-собира-телей, мезолитический по своей сути, в то время как на лесостепном севере наблюдалось распростране-ние первых общин, в хозяйстве которых примитив-ное земледелие и скотоводство начинало играть все более заметную роль.

Отсутствие синхронности в ходе культурно-исторических преобразований делает определение нижней границы мезолита по археологическим критериям неоднозначной. Это объясняет, почему в желании найти некую грань между палеолитом и мезолитом археологи вынуждены прибегать к про-ецированию исторических событий на геологиче-скую временную шкалу. Это упрощает поиски са-мой грани и во многом обусловлено представлени-ем о существовании опосредованной связи между началом мезолита, с одной стороны, и переходом от плейстоцена к современной геологической эпохе – голоцену, с другой. Если это так, то начало мезолита может быть очерчено исходя из данных палеоклима-тологии, самые последние из которых основаны на изучении гренландских ледниковых кернов (Вино-градова, Киосак 2010). Они служат базой для совре-менных климатических реконструкций на европей-ском континенте и в северной Атлантике. Эти дан-ные не оставляют сомнений, что переход к раннему голоцену и связанная с ним перестройка климата произошла сравнительно быстро. Кардинальные из-менения могли свершиться не более чем за 40 лет, а их начало может быть обозначено датой в 8300 ВС. С этого рубежа и на протяжении последующей ты-сячи лет, уже по данным археологии, наблюдалось сосуществование и синхронное развитие эпипалео-литических и раннемезолитических культур.

К востоку от Карпат и, прежде всего, в Среднем Поднестровье получили распространение эпипалео-литические памятники. К их числу относятся стоян-

ки с сохранившимся культурным слоем Оселивка I и III, Атаки VI, горизонт «А» Кормани IV (рис. 1, 1-3), местонахождения Подойма IV, Вермитка II (рис.1, 17,18) и ряд мелких пунктов находок микролити-ческих изделий (Черниш 1975). По своему страти-графическому положению, залеганию в слое бурых суглинков, они отличны от лёссовых стоянок верх-него палеолита. Напротив существенных изменений в наборе кремневого инвентаря этих стоянок не на-блюдается. Судя по кухонным остаткам, основным промысловым видом по-прежнему оставался се-верный олень, который доживает в Прикарпатье до конца пребореала и может считаться индикатором древности в рамках мезолита. К числу охотничьих трофеев также относились лошадь (возможно тар-пан) и представители типично раннеголоценового териокомплекса – благородный олень, лось и тур.

Происхождение днестровского эпипалеолита сомнений не вызывает. Он явился прямым продол-жением местной позднемолодовской археологи-ческой культуры (Телегiн 1982, 158), относимой к постграветтскому технокомплексу. Этим объясня-ется доминирование призматической техники рас-калывания кремня и характерной для финального палеолита структуры орудийного набора (рис. 2, 25-38). Ведущие позиции в коллекциях занимают круп-ные односторонние нуклеусы, боковые и угловые резцы, концевые скребки на широких пластинах и отщепах, граветтские пластинки и микроострия с притупленным краем. Встречаются конусовидные и ладьевидные нуклеусы, проколки, вкладыши в виде «прямоугольников» на удлиненных пластинках. Инновации прослежены в некотором уменьшении средних размеров используемых заготовок, в срав-нительно большом числе микролитов-вкладышей, распространении боковых и подокруглых форм скребков, подготовленных на небольших отщепах.

На инородное влияние указывает появление в составе эпипалеолитического инвентаря острий с дугообразно подретушированной спинкой, напоми-нающих сегменты шан-кобинского типа, и так назы-ваемых архаичных удлиненных трапеций осокоров-ского типа (Залiзняк 1998, 122), обработка которых не выходит за рамки традиций верхнего палеолита. Это могло быть результатом контакта с восточны-ми племенами, в одном случае крымского, в другом нижнеднепровского происхождения. Нет пока ос-нований отказываться и от версии проникновения вкладышей-сегментов из Среднего Попрутья, где та-кого рода изделия встречались еще в верхнем палео-лите и составляли неотъемлемую часть орудийного комплекса в раннем мезолите. Другим направлени-ем культурного взаимодействия явились контакты с северными племенами свидерско-аренсбургского круга (Черниш 1975, 97). В подтверждение этого обычно приводятся редкие находки наконечников с


Рис. 2. Кремневый инвентарь с раннемезолитических стоянок Белолесье (1-24), Молодова 5 и 1, слой 1 (25-38). По материалам В.Н. Станко и А.П. Черныша.


Рис. 3. Кремневый инвентарь со стоянки Таксобены (1-15) и памятников кукрекской культуры (16-43). По материалам И.А Борзияка и Д.Я. Телегина.


черешком, обработанным плоской вентральной ре-тушью, и рубящие орудия типа транше. И, наконец, на самом позднем памятнике днестровского эпипа-леолита – стоянке Атаки VI – зафиксирован особый тип вкладышей с вентральной подтеской, знамену-ющих собой проникновение традиций кукрекской культуры.

Несколько иной была ситуация на юге в зоне сте-пей, где на этапе становления мезолитической куль-туры наблюдались кризисные явления в охотничьем хозяйстве, связанные со снижением плотности био-ресурсов, вызванной исчезновением бизона, главно-го промыслового вида в эпоху верхнего палеолита. Следствием этого стало резкое уменьшение числа стоянок, рассредоточение охотничьих общин по кор-мовой территории, расселение их мелкими группами по берегам мелких рек и балок. После относительной стабилизации природного окружения с появлением на степных просторах тура, восстановлением попу-ляций лошади и сайгака, сюда продвигаются мезоли-тические охотники со Среднего Подунавья (Станко 1972, 255; 1985, 44), известные по памятникам Куи-на-Туркулуй II, Бэйле Херкулане II, Сексард Паланк. Не исключено, что в контакте с редким населением аборигенов, возникают первые памятники типа Бело-лесье (рис. 1, 22), чей радиоуглеродный возраст укла-дывается в диапазон 8550-7550 ВС. Они отличались своеобразием, свойственным романелло-азильскому технокомплексу Южной Европы, к которому не без основания относят и шан-кобинскую культуру Кры-ма (Бибиков, Станко, Коен 1994, 151).

Для белолеского типа памятников характерно сохранение верхнепалеолитической техники раска-лывания кремня и внедрение в обиход геометриче-ских вкладышей (Станко 1985). Кремневый инвен-тарь приобрел более микролитичный облик (рис. 2, 1-24). Небольшие по размерам плоские нуклеусы использовались для получения грубых утолщенных пластинок. Правильно ограненные сколы и микро-пластины производились редко. Большинство из-делий с вторичной обработкой составляют скребки на укороченных пластинах и утолщенных отщепах, включая округлые, подокруглые и миниатюрные формы. Встречаются резцы, косые острия, прокол-ки, сверла. Особый колорит всему комплексу прида-ет выразительная группа геометрических микроли-тов, основную часть которых составляют сегменты разнообразных форм. Среди них особое внимание привлекают мелкие сегменты сюреньского типа и переходная форма от сегментов к трапециям с об-работанной вершиной. Единичны находки трапе-ций с отлогой противолежащей ретушью по краям, равнобедренные треугольники и прямоугольники с крутой притупляющей ретушью.

Сходный характер кремневой индустрии имеют памятники раннего мезолита Среднего Попрутья.

На стоянках Хараска III и Таксобень (рис. 1, 5,31; Борзияк 1982, 86-95) собраны небольшие, но по-казательные коллекции, отражающие специфику белолеских памятников. Версия о проникновении среднедунайских традиций не только в междуре-чье Дунай-Днестр, но и на Средний Прут, находит подтверждение в составе кремневых изделий обоих комплексов. Легко уловимое сходство заметно по преобладанию призматических нуклеусов с упло-щенным фронтом скалывания, при доминировании мелких скребков и присутствию геометрических вкладышей, в частности сегментов. Есть и более точные индикаторы в виде сегмента-микролита и переходной формы от сегмента к трапеции с подра-ботанной вершиной в Таксобень (рис. 3, 1-2), круп-ной симметричной трапеции с отлогой ретушью по краям в Хараске III. При этом колорит среднепрут-ских памятников дает основания для их рассмотре-ния в качестве самостоятельного явления, как от-дельного варианта раннемезолитической культуры. Убедительным аргументом в пользу такого видения, можно считать появление в технике раскалывания кремня признаков применения ручного отжима, на что указывают негативы от снятия узких пластинок на единичных нуклеусах. На этих памятниках отме-чена более весомая доля мелких пластин и сечений, резцов и пластинок с притупленным краем, а среди скребков – боковых разновидностей. В более разви-том комплексе Таксобень нашла отражение связь с носителями традиций кукрекской культуры, прони-кающих на Прут в конце раннего мезолита.

На позднем этапе развития мезолитических культур в Пруто-Днестровского междуречье, начи-ная с бореала, природно-климатическая обстановка несколько улучшилась. Это не замедлило сказаться на росте плотности населении, появлении базовых поселений, интенсификации хозяйственной дея-тельности. Возросшая конкуренция за биоресурсы стимулировала распространение прогрессивных технологий и способов ведения охоты. С одной сто-роны, это привело к угасанию эпипалеолитической культуры на Среднем Днестре, с другой, к усложне-нию этнокультурного развития на остальной терри-тории. На Средний Прут и Реут проникают кукрек-ские мигранты, а степную зону активно осваивают представители гребениковской культуры, полно-стью сменившие своих предшественников.

Появление кукрекских традиций на левом бе-регу Прута известно по материалам со стоянки Бэ-дражий Векь (Старые Бедражи) (рис. 1,6; Chetraru, Covalenco 1999). Продвижение инородцев не носи-ло массового характера и к тому же они располага-лись на границе лесостепи и степи. Почему они не осваивали привычные для своего проживания степ-ные районы, остается загадкой. Представление о ку-крекской культуре можно составить по памятникам


Каменная Могила в Приазовье, Игрень 8 в Днепров-ском Надпорожье, Абузова Балка на Южном Буге. Для них характерно использование микропластин-чатой техники скалывания, основанной на кониче-ских и карандашевидных нуклеусах, и внедрение особых типов вкладышей (рис. 3, 16-43). Среди последних выделяются сечения пластинок с приту-пленным краем, пластинки со скошенным концом и собственно кукрекские вкладыши на сечениях ши-роких пластинах с плоской подтёской. Другие типы микролитов, в частности трапеции, встречаются в виде исключения. На этих стоянках распространены многочисленные подокруглые скребки и плоские аморфные резцы, подготавливаемые из массивных отщепов, сколотых с дисковидных нуклеусов.

Распространение кукрека до Прута связано с широкой экспансией из Поднепровья, где известна группа ранних памятников этой культуры. Это дви-жение на запад в сходные по своим экологическим условиям районы, но отличные по сырьевой базе, привело к инверсии некоторых технических параме-тров кремневого инвентаря. В коллекции Бэдражий Векь (Старые Бедражи) (Chetraru, Covalenco 1999, 25-28) в меньшей степени заметна микролитизация, свойственная более развитым индустриям кукрека. Раскалывание кремня велось не столько при помо-щи отжимной техники с конических и карандаше-видных нуклеусов, сколько в ударной технике с пло-ских ядрищ. Предпочтением в изготовлении орудий пользовались пластины и отщепы средних разме-ров. Число микропластин в этом комплексе крайне мало. Среди скребков встречаются чаще концевые и боковые формы, чем подокруглые. Вкладыши-пластинки с притупленным краем не характерны, но представлены в большом количестве типичные кукрекские вкладыши с плоской чешуйчатой и ла-мелярной подтёской.

Кукрекские охотники на тура из пограничья ле-состепи и степи активно контактировали со степны-ми охотниками гребениковской культуры. Но если вначале бореала они обитали раздельно, то с середи-ны VII тыс. до н.э. начинается процесс интеграции этих культурных сообществ (Коваленко, Цой 1999, 259). Особый импульс такому развитию придало со-вместное освоение дунай-днестровского междуречья и переход на правобережье Прута. При этом облик нового синкретического образования определяли традиции гребениковской культуры. В это же время проходило проникновение гребениковцев в малоза-селенную долину р. Реут, где они присоединились к редкому кукрекскому населению, в преддверии про-никновения туда раннеземледельческих племен.

Гребениковская культура была распространена на большой части Северо-Западного Причерномо-рья, а её прародиной традиционно считается дне-стровско-бугское междуречье. Именно здесь про-

слежены истоки этой культуры, тут же выявлены ранние памятники, в инвентаре которых нет ку-крекского влияния или оно сведено к минимуму. На стоянках Гребенники (рис. 1,20; Григорьева 1960), Познанка и в мезолитическом комплексе Гиржево (рис. 1,19; Станко 1967) достаточно четко выражена микролитизация кремневого инвентаря, в развитой форме представлена вкладышевая техника. Показа-тельно сочетание коротких плоских и уплощенных нуклеусов, восходящих по технике раскалывания к памятникам типа Царинки (Смольянинова 2002, 90-108), а также конических и карандашевидных форм, в раскалывании которых использовался руч-ной отжим. Из производимых полуфабрикатов для изготовления скребков преимущественно отбира-лись отщепы, а для выделки вкладышей-трапеций пластинки. Количество мелких пластин без вторич-ной обработки сравнительно не велико, но среди них достаточно много сечений трапециевидной и прямоугольной форм. Половину от всех орудий в коллекции этих памятников составляют скребки на небольших отщепах. Часто это округлые, боковые и миниатюрные экземпляры. Резцы не характерны. Четвертая часть орудий приходится на средневысо-кие симметричные трапеции, реже низкие трапеции и параллелограммы.

Последующее освоение новых земель к западу от Днестра нашло отражение в хозяйстве и наборе кремневого инвентаря. Этот процесс проходил по-этапно и очерчивается несколькими радиоуглерод-ными датами, полученными для стоянок Мирное (рис. 1,23; Станко 1982) из Дунай-Днестровского междуречья и Сэрэтень (рис. 1,30; Кетрару 1973, 153-155; Covalenco, Chetraru 1996; Коваленко, Ке-трару 1997) из Нижнего Попрутья. В первом случае, новые калиброванные даты из лаборатории Гро-нингема определяют интервал времени в 6400-6000 ВС, во втором, данные из Киевской лаборатории указывают на возраст 5630-5230 ВС (Бiaджi, Стан-ко, Кiосак 2008). Вероятно, запрутские памятники Бэняса I и II, Берешть Дялул Таберей (рис. 1, 28,29; Brudiu 1974, 131-137), а также реутские памятни-ки Фрумушика (рис. 1, 10; Черниш 1975, 100-106), Варваровка IX (Кетрару 1969, 83) и мезолитический комплекс Кишкэрень (Лазо) V (рис. 1, 32; Борзияк, Бикбаев 1981; Ларина и др. 1997), датируются этим же временем или еще позже.

На осваиваемых территориях формируется новое образование – синкретическая гребениковско-кукрек-ская позднемезолитическая культура. Для кремневой индустрии памятников этой культуры характерно из-менение соотношения между плоскими и карандаше-видными нуклеусами в пользу последних, значитель-ное увеличение доли пластинок и микропластинок в составе заготовок-полуфабрикатов, появлении массы микроскребков, включая боковые, округлые, ногте-


Рис. 4. Кремневый инвентарь со стоянки Сэрэтень.


Рис. 5. Кремневый инвентарь со стоянки Биличений Векь 12.


видные. Среди микролитов-вкладышей, помимо тра-пеций, получают распространение мелкие пластинки с притупленным краем, косые острия, кукрекские вкладыши и пластинки с подтёской. Каждый из па-мятников, при всей унификации инвентарного набо-ра, имеет свои особенности. К примеру, в Сэрэтень (рис. 4) сохраняют свое значение плоские нуклеусы, раскалываемые уже с помощью ручного отжима, на-блюдается исключительно высокая степень микро-литизации кремневого инвентаря, в котором много мелких пластинок и их сечений, получают широкое распространение ногтевидные скребки, миниатюр-ные трапеции, но встречаются также выразительные кукрекские вкладыши и микропластинки с приту-пленным краем. Во Фрумушике, напротив, много карандашевидных и конических ядрищ, которые со-четаются с неправильно призматическими нуклеуса-ми, наблюдается доминирование пластин-заготовок над пластинками, а среди вкладышей прослеживается преобладание кукрекских форм.

Продолжение традиций гребениковской культу-ры заметно по материалам протонеолитических па-мятников Биличений Векь (Старые Биличены) XII (рис. 1,3; Коваленко 2004) и Сакаровка IV (рис. 1,34; Ларина и др. 1997, 63-68), исследованных на право-бережных притоках Реута. В индустрии этих памят-ников гребениковский компонент выражен доста-точно четко через плоские нуклеусы, обилие мелких пластинчатых сечений, миниатюрные симметричные трапеции, округлые и боковые микроскребки. Своео-бразие этому комплексу (рис. 5) придают микрорез-цы, микропластинки с одним-двумя притупленными краями, а в Сакаровке IV несколько вкладышей ку-крекского типа. О позднем времени функционирова-ния стоянки Биличений Векь (Старые Биличены) XII свидетельствуют находки мелких фрагментов лепной керамики ранненеолитического облика и присутствие среди кухонных остатков костей свиньи и быка, зани-мающих промежуточное место между мелкими дики-ми и крупными домашними формами. Если связь ке-рамики с основным комплексом стоянки может быть оспорена, так как она была найдена не в культурном слое, то находки костей животных с признаками до-местикации кажутся симптоматичными.

Несколько иная линия индустриального разви-тия в позднем мезолите прослежена на правобере-жье Среднего Прута. На известном многослойном памятнике Рипичень-Извор (рис. 1,7) выявлен ми-кролитичный комплекс, сопоставимый исследова-телями с поздним тарденуазом (Păunescu 1993, 172-178). В его составе представлены карандашевидные и конические нуклеусы с исключительно правиль-ной круговой огранкой, концевые скребки на от-щепах и пластинах, резцы, пластины типа rectangle, разнообразные вкладыши – симметричные средне-высокие и высокие трапеции, низкие трапеции с от-

ретушированной вершиной, крупные сегменты, се-чения пластинок с притупленным краем. По сохра-нению пережиточных форм орудий мезолит типа Рипичень-Извор тяготеет к эпипалеолиту Днестра, а по многоликости микролитов близок памятникам белолеского круга.

В целом, при рассмотрении характера изме-нений кремневых индустрий и мезолитических культур в Пруто-Днестровского междуречье мож-но констатировать как поступательность процесса развития, так и его прерывистость, во многом обу-словленного изменениями природного окружения. В раннем мезолите, в связи с заметным потеплением климата и сокращением числа промысловых живот-ных, наблюдается резкое снижение плотности насе-ления. На равнинных просторах буджакской степи происходит полная смена населения и появление белолеского типа памятников, чье происхождение определялось миграцией со Среднего Подунавья в направлении Крыма, где известна индустриально близкая шан-кобинская культура. Предполагается, что носители этих традиций проникают и в Среднее Попрутье. В Среднем Поднестровье, напротив, при сохранении на протяжении пребореала остатков по-пуляции северного оленя, прослеживается непре-рывное развитие эпипалеолитических индустрий постграветтского типа. В позднем мезолите, когда природно-климатическое окружение древнего чело-века становится более стабильным, мелкие группы охотников-собирателей осваивают практически всю территорию нашего региона, проникая на ранее не заселенные пространства водоразделов крупных рек. Численность населения возрастает по мере про-движения с востока носителей традиций двух куль-тур – гребениковской и кукрекской. Совместное ос-воение новых территорий было мирным, что объяс-няет гармоничное соединение в индустриях нового сообщества технических инноваций обеих культур. Распространение гребениковских памятников про-ходило поэтапно, прежде всего, в степной зоне, а ку-крекских – по границе степи и лесостепи. Появление кукрекских мигрантов, вероятно, несколько опере-жало по времени массированное проникновение гре-бениковского населения. На заключительной фазе развития отмечено максимальное рассредоточение стоянок с микролитичным инвентарем. Они извест-ны не только в Нижнем Поднестровье, приморской зоне Дунай-Днестровского междуречья и Буджаке, но и в Нижнем Попрутье, включая правобережье, а также на Реуте и его многочисленных притоках. В верховьях Рэута, на его притоках Чулукул Маре (Большой Чулук) и Солонец, открыты протонеоли-тические поселения, кремневый инвентарь которых имеет явно выраженный гребениковский облик, что позволяет ставить вопрос об участии местного на-селения в процессе неолитизации нашего региона.


БиблиографияБiaджi и др. 2008: П. Бiaджi, В.Н. Станко, Д.В. Кiосак, Новi радiовуглецевi дати поселення Мирне. Науковi працi (Нико-лаевского государственного гуманитарного университета им. Петра Могилы) 83 (96) (Миколаïв 2008), 33-37.Бибиков и др. 1994: С.Н. Бибиков, В.Н. Станко, В.Ю. Коен, Финальный палеолит и мезолит Горного Крыма (Одесса 1994).Борзияк 1982: И.А. Борзияк, Новые мезолитические стоянки на левобережье Прута. АИМ в 1977-1978 гг., 1982, 86-95.Борзияк, Бикбаев 1981: И.А. Борзияк, В.М. Бикбаев, Мезолитическая стоянка Лазо V. АИМ в 1974-1976 гг., Кишинев 1981, 24-35.Виноградова, Киосак 2010: Е.И. Виноградова, Д.В. Киосак, Календарная хронология заселения Северо-Западного При-черноморья в первой половине голоцена (9700-5400 лет до н.э.). Stratum plus 1, 2010, 211-232.Григорьева 1960: Г.В. Григорьева, Новые данные о тарденуазской стоянке Гребенники в Нижнем Поднестровье. ЗОАО 1, 1960, 226-230.Кетрару 1973: Н.А. Кетрару, Памятники эпох палеолита и мезолита. Археологическая карта Молдавской ССР. Вып.1. (Кишинев 1973). Кетрару 1969: Н.А. Кетрару, Палеолитические и мезолитические местонахождения в бассейне р. Реут. В сб.: Антропоген Молдавии (Кишинев 1969), 24-88.Коваленко 1990: С.И. Коваленко, Мезолитические памятники Северной Молдавии. В сб.: Археологические исследова-ния молодых ученых Молдавии (Кишинев 1990).Коваленко 2004: С.И. Коваленко, Раскопки мезо-неолитической стоянки Старые Биличены 12. В сб.: Cercetări arheologice în Republica Moldova (2000-2003) (Chişinău 2004), 5-16.Коваленко, Кетрару 1997: С.И. Коваленко, Н.А. Кетрару, Новые данные о мезолитической стоянке Саратены на Нижнем Пруте. In: Vestigii arheologice din Moldova (Chişinău 1997), 36-59.Коваленко, Цой 1999: С.И. Коваленко, В.Б. Цой, К вопросу о развитии позднемезолитических индустрий в Карпато-Дне-стровском регионе. Stratum plus 1, 1999. Ларина и др. 1997: О.В. Ларина, К.-П. Вехлер, В.А. Дергачев, С.И. Коваленко, В.М. Бикбаев, Новые полевые исследова-ния памятников мезолита и неолита Молдовы. In: Vestigii arheologice din Moldova (Chişinău 1997), 62-110.Смольянинова 2002: С.П. Смольянинова, Техника расщепления кремня позднепалеолитических и мезолитических па-мятников Побужья (Одесса 2002).Смынтына 1997: Е.В. Смынтына, Некоторые аспекты культурно-исторической адаптации мезолитического населения Украины. В сб.: Археология и этнология Восточной Европы: материалы и исследования (Одесса 1997), 113-122.Станко 1967: В.Н. Станко, Некоторые вопросы позднего мезолита Северо-Западного Причерноморья (по материалам раскопок стоянки Гиржево). ЗОАО 2 (35), 1967, 155-168.Станко 1982: В.Н. Станко, Мирное. Проблема мезолита степей Северного Причерноморья (Киев 1982).Станко 1985: В.Н. Станко, К проблеме западных связей мезолита Степного Причерноморья (по материалам поселения Белолесье). В сб.: Новые материалы по археологии Северо-Западного Причерноморья (Киев 1985), 31-45.Станко 1986: В.Н. Станко, К проблеме сложения гребениковской культуры. В сб.: Исследования по археологии Северо-Западного Причерноморья (Киев 1986), 13-26.Телегiн 1982: Д.Я. Телегiн, Мезолiтичнi пам'ятки Украïни (IX–VI тисячолiття до н. е.) (Киïв 1982).Черниш 1975: О.П. Черниш, Стародавне населення Поднiстров´я в добу мезолiту (Київ 1975).Brudiu 1974: M. Brudiu. Paleoliticul superior şi epipaleoliticul din Moldova (Bucureşti 1974).Chetraru, Covalenco 1999: N. Chetraru, S. Covalenco, Bădragii Vechi – complex mezolitic de tip Kukrek din regiunea Prutului de Mijloc. Tyragetia VIII, 1999, 23-28. Covalenco, Chetraru 1996: S. Covalenco, N. Chetraru, Aşezarea mezolitică de la Sărăteni. Tyragetia III, 1996, 85-106.Păunescu 1993: Al. Păunescu, Ripiceni-Izvor. Paleolitic şi mezolitic (Bucureşti 1993).

Сергей Коваленко, доктор истории, Центр археологии, Институт культурного наследия, Академия Наук Молдовы. бул. Штефан чел Маре 1, МД-2001, Кишинэу, Республика Молдова

CRONOLOGIA COMPLEXELOR CE ŢIN DE PRELUCRAREA METALELOR1 ÎN PERIOADA TÂRZIE A EPOCII BRONZULUI DIN SPAŢIUL CARPATO-

DUNĂREANO-NORD-PONTIC2

I

Eugen UŞURELU, Chişinău

Studiul abordează problematica cronologiei relative şi absolute a complexelor ce ţin de prelucrarea metalelor în perioada târzie a epocii bronzului din spaţiul carpato-dunăreano-nord-pontic. În cadrul acestuia sunt efectuate: analiza istorio-grafică a schemelor de ordonare cronologică şi cultural-arheologică a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din zona nord-pontică, spaţiul carpato-nistrean şi de la Dunărea de Jos; analiza tipologico-combinatorie şi determina-rea cronologiei relative a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din aceste regiuni, datate în conformitate cu schemele tradiţionale în fazele BzD-HaA1 (sec. XIII-XII a.Chr.); corelarea grupelor de complexe evidenţiate cu forma-ţiunile cultural-arheologice sincrone şi datările absolute ale acestora.

Хронология комплексов связанных с металлообработкой в карпато-дунайско-нордпонтийском регионе в эпоху поздней бронзы (I). Статья включает: историографический анализ существующих схем по хроно-логическому и культурно-археологическому упорядочению комплексов литейных форм и кладов бронзовых изделий Северного Причерноморья, Карпато-Поднестровья и Нижнего Подунавья; типологическо-комбина-торный анализ комплексов литейных форм и кладов бронзовых изделий этих регионов, датированных BzD-HaA1 или XIII-XII вв. до н.э., согласно традиционным схемам; соотношение выделенных групп комплексов с синхронными культурно-археологическими образованиями и их нынешними абсолютными датировками.

Chronologie der spätbronzezeitlichen Komplexen im Zusammenhang mit der Metallverarbeitung im Karpaten-Donau-Schwarzmeergebiet (I).Der Artikel enthält: historiographische Analyse der chronologischen Schemas und kulturell-archäologischen Zuweisun-gen von Gußformkomplexen und Depotfunden nördlichen Schwarzen Meer, den Karpaten-Dnjestr und unteren Donau; typologisch-kombinatorische Analyse und Bestimmung der relativen Chronologie der Gußformkomplexen und Depot-funden aus dem Untersuchungsgebiet, die im Einklang mit traditioneller chronologischer Schemas BzD-HaA1 Phasen (XIII-XII Jh. v.Chr.) datiert sind; korrelation von Gruppen der Komplexen mit synchronen kulturell-archäologischen Formationen und ihren absoluten Datierungen.Schlüßelworte: Karpaten-Donau-Schwarzmeergebiet, Spätbronzezeit, Metallverarbeitung, Chronologie, Gußformkom-plexen, Depotfunden.

1 Expresia prelucrarea metalelor este utilizată în cadrul lucrării de faţă din următoarele considerente. În literatura de specialitate de limbă rusă noţiunea de metalurgie este definită drept „întregul complex al operaţiilor de producere a metalelor, începând de la extragerea acestora din zăcăminte de minereu şi terminând cu obţinerea pieselor finite”. Totodată, în cazurile când sunt constatate numai unele din componentele acestei activităţi, cele de „producere a inventarului în baza metalelor importate”, este utilizată sintagma prelucrarea locală a metalelor (Черных 1967, 297).

Cu referire la perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre, în literatura de specialitate este utilizată anume aceas-tă din urmă noţiune. Fiind întemeiată această opţiune în baza unor realităţi obiective – lipsa minereurilor în această regiune (cu excepţia unor zăcăminte neînsemnate) şi producerea pieselor de bronz în baza metalelor importate din regiunea volgo-uralică şi spaţiul carpato-balcanic, confirmată de rezultatele analizelor metalografice (Черных 1976, 26-27). Situaţia în acest sens în spaţiul carpato-dunărean este total diferită, ceea ce îndreptăţeşte utilizarea noţiunii de metalurgie în sensul larg, enunţat mai sus. Dar, în cadrul demersului în cauză, oricum sunt abordate complexele ce ţin anume de componentele „de producere a inventarului în baza metalelor”, nu neapărat şi importate. Deaceea, în cadrul de faţă este preluată şi respectată aceeaşi delimi-tare de conţinut şi terminologică, similară celei din literatura de specialitate de limbă rusă.

2 Includerea în cadrul prezentului studiu a unei serii de date a fost posibilă datorită accesului avut de autor la bogatele fonduri ale bibliotecii Secţiei Eurasia a Institutului German de Arheologie (Berlin) în perioada stagiului ştiinţific. Îmi exprim recunoş-tinţa şi pe această cale Directorului Secţiei Eurasia a Institutului German de Arheologie, prof.dr. Svend Hansen, şi d-lui dr. T. Soroceanu, pentru susţinere şi ajutor, de asemenea şi colaboratorilor secţiei, dr. N. Boroffka, dr. I. Motzenbäcker, V. Ioseliani, Ph. Rott. Sincere mulţumiri le adresez Serviciului German de schimb academic (DAAD) pentru bursa acordată, şi personal lectorului Jan-Peter Abraham şi d-nei Angelika Engels.


25Cronologia complexelor ce ţin de prelucrarea metalelor în perioada târzie a epocii bronzului...

IntroducereSchemele de ordonare cronologică a complexe-

lor de tipare şi a depozitelor de bronzuri ce aparţin perioadei târzii a epocii bronzului din spaţiul carpa-to-dunărean (Rusu 1963; Petrescu-Dîmboviţa 1977; 1978; Дергачев 1975; 1986), elaborate în anii 60-80 ai secolului XX, au avut ca reper schema cronologică a lui H. Müller-Karpe (Müller-Karpe 1959), întocmi-tă pentru zona alpină. Acestei din urmă scheme, prin intermediul celor din regiunea carpato-dunăreană, au fost racordate şi schemele complexelor din nordul Mării Negre (Черных 1976; Bočkarev, Leskov 1980; Leskov 1981).

Adoptării fără rezerve a cronologiei absolute a schemei lui H. Müller-Karpe pentru realităţile arheolo-gice din spaţiul carpato-dunărean i s-a obiectat în mai multe rânduri, argumentul principal constând în faptul că legăturile dintre Egeea şi Carpaţi sunt mai scurte de-cât acelea avute în vedere de H. Müller-Karpe cu Egip-tul, Sicilia şi Italia până în sudul Germaniei (Hänsel 1976, 27; Petrescu-Dîmboviţa 1987, 16-17).

Date concludente în acest sens au fost oferite de discrepanţele între cronologia schemelor complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri, enunţate mai sus, şi datările obţinute în baza altor categorii de izvoare arheologice sau a analogiilor egeice din unele comple-xe din spaţiul carpato-dunărean (Дергачев 1975, 80; Petrescu-Dîmboviţa 1977, 30), de la Dunărea de Jos (Hänsel 1976, 45; 1982, 15; Черных 1978, 254-261) şi din nordul Mării Negre (Черных 1981; Гершкович, Клочко, Евдокимов 1987, 156-157).

Aceste neconcordanţe au fost accentuate şi de date-le 14C din ultimii ani, care au sugerat o coborâre radicală a cronologiei absolute a unei serii de culturi euro-asi-atice (Кузнецов 1996; Трифонов 1996; 1996a; 1997; 2001; Gerškovič 1999) şi carpato-dunărene (Popa, Boroffka 1996; Palincaş 1996; 2000; Gogâltan 1999; 2001; Sava 2002; Vulpe 1996; 2001).

Semnificative în această ordine de idei sunt şi rec-tificările recente ale cronologiei relative şi absolute a complexului cultural Sabatinovka-Noua-Coslogeni (Gerškovič 1999; Sava 2002), care au reliefat şi mai mult divergenţele existente între datările acestui feno-men cultural-arheologic şi datările grupelor de comple-xe de tipare şi de depozite de bronzuri sincrone acestuia (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 30; Черных 1981; László 2006a, 43-49; 2006b, 124-134).

În afară de aceasta, rectificările cronologice enunţa-te şi rezultatele unor cercetări recente au pus într-o nouă lumină unele procese legate de debutul perioadei târzii a epocii bronzului în spaţiul carpato-dunăreano-nord-pon-

tic. Dintre acestea trebuie menţionate evidenţierea ori-ginii nord-pontice a apariţiei topoarelor-celt (Бочкарев 2002, 118; Дергачев 1997; Dergacev 1997; Dergačev 2002; Uşurelu 2005a; 2005b; 2005c; Ушурелу 2010), secerilor cu cârlig (Дергачев, Бочкарев 2002, 188-237; Dergačev, Bočkarev 2006, 229-286) şi a altor catego-rii de piese (Leskov 1981; Савва 1987; Boroffka, Sava 1998, 66; Boroffka 1997, 564-566.570) în spaţiul car-pato-dunărean, a apartenenţei fondului cultural de bază al complexului cultural Sabatinovka-Noua-Coslogeni comunităţilor arhaice ponto-caspice, confirmată de ana-liza şi a altor categorii de izvoare, cum ar fi habitatul, ritul funerar etc. (Sava 1998; 2002; 2004).

Astfel, toate aceste date determină necesitatea rec-tificării nu numai a cronologiei absolute a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din zona nord-pontică, spaţiul carpato-nistrean şi de la Dunărea de Jos, datate în conformitate cu schemele tradiţionale în fazele BzD-HaA1 (sec. XIII-XII a.Chr.), dar şi a cronologiei relative a acestora.

În vederea atingerii acestor deziderate, în articolul de faţă vor fi efectuate: analiza istoriografică a scheme-lor de ordonare cronologică şi cultural-arheologică a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din zona nord-pontică, spaţiul carpato-nistrean şi de la Du-nărea de Jos; analiza tipologico-combinatorie şi deter-minarea cronologiei relative a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din zona nord-pontică, spaţiul carpato-nistrean şi de la Dunărea de Jos, datate în con-formitate cu schemele tradiţionale în fazele BzD-HaA1 (sec. XIII-XII a.Chr.); corelarea grupelor de complexe evidenţiate cu formaţiunile cultural-arheologice sincro-ne şi datările absolute ale acestora.

I.1. Analiza istoriografică a schemelor de ordonare cronologică şi cultural-arheologică a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din nordul Mării NegreO primă sistematizare şi ordonare cronologică, în

concordanţă cu stadiul cercetărilor de la acea vreme, a tiparelor şi a bronzurilor din zona nord-pontică, este efectuată de către A.M. Tallgren (1926). Acesteia îi ur-mează lucrarea lui V.A. Gorodcov3 (1928), în care este abordată şi problema atribuirii culturale a pieselor de metal, o serie de bronzuri din această regiune fiind puse în legătură cu cimerienii (Черных 1976, 6).

O altă contribuţie în acest domeniu aparţine lui A.A. Iessen. Pentru caracterizarea activităţii de prelu-crare a metalelor din nordul Mării Negre, acest autor include în circuitul ştiinţific noţiunea de „focar de pre-lucrare a metalelor”4 (Черных 1976, 8).

3 Transliterarea terminologiei, a numelor proprii, denumirilor de localităţi slave s-a efectuat conform normelor: Transliteration slawischer kyrillischer Buchstaben. DIN 1460.

4 Această noţiune a fost preluată, nuanţată şi dezvoltată în literatura de specialitate. Totodată, deşi schemele de ordonare cronolo-gică şi cultural-arheologică a artefactelor ce ţin de activitatea de prelucrare a metalelor în perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre au la bază noţiunea de focar de prelucrare a metalelor, conţinutul acesteia este diferit de la o schemă la alta.

26 Eugen UŞURELU

7 Denumirea Golourov utilizată într-o lucrare redactată în limba germană (Bočkarev, Leskov 1980, 7-9), cât şi cea de Golovurov folosită în literatura de specialitate de limbă rusă (inclusiv şi în studiul de faţă), semnifică aceeaşi denumire de localitate sau complex de tipare.

Sistematizarea descoperirilor şi a rezultatelor cer-cetărilor arheologice efectuate până la începutul anilor 50 ai secolului XX în nordul Mării Negre i-a permis O.A. Krivcova-Grakova definirea principalelor caracte-ristici ale perioadei târzii a epocii bronzului din zona de stepă a acestei regiuni (Кривцова-Гракова 1955). O.A. Krivcova-Grakova delimită monumentele perioadei târzii a epocii bronzului din această zonă în monumente de tip Belozerka şi cele de tip Sabatinovka5, considerate a fi două etape cronologice în evoluţia culturii Srubnaja în regiunea nord-pontică6.

În ceea ce priveşte majoritatea descoperirilor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din nordul Mării Negre, acestea au fost sincronizate cu monumentele de tip Sabatinovka, celor de tip Belozerka fiind atribuite numai câteva descoperiri izolate (Кривцова-Гракова 1955, 132-150).

Următoarea etapă importantă în cercetarea proble-maticii complexelor legate de prelucrarea metalelor în perioada târzie a epocii bronzului din această regiune cuprinde anii 60–80 ai sec. XX. În acest interval de timp sunt efectuate o serie de studii speciale, care au drept subiect ordonarea cronologică şi cultural-arheologică a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din zona nord-pontică. Toate aceste demersuri pot fi delimi-tate în două grupe distincte.

Primei grupe îi aparţin contribuţiile lui A.M. Leskov (Лесков 1967; Leskov 1981) şi V.S. Bočka-rev (Бочкарев 1975), cât şi lucrarea comună a acestor autori, consacrată tiparelor din perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre (Bočkarev, Leskov 1980). În lucrările acestor cercetători este susţinută ace-eaşi consecutivitate a grupelor de complexe ce ţin de activitatea de prelucrare a metalelor în bronzul târziu din nordul Mării Negre. Sunt diferite numai denumirile grupelor, atribuirea cultural-arheologică şi cronologia absolută a acestora.

Astfel, cele mai timpurii artefacte ce ţin de activi-tatea de prelucrare a metalelor din nordul Mării Negre din bronzul târziu, în conformitate cu schema lui A.M. Leskov, sunt cele atribuite perioadei timpurii a culturii Srubnaja, datate în sec. XV-XIV a.Chr., urmate de cele ale etapei Sabatinovka, plasate în sec. XIII-XII a.Chr. (Лесков 1967, 154-178).

Acestea constituie complexele Ul’janovka şi re-spectiv cele ale focarului Kabakovo-Golovurov (sec. XIII—XII a.Chr.), conform schemei lui V.S. Bočkarev (Бочкарев 1975, 9-14). Iar, în corespundere cu contri-buţiile consacrate tiparelor şi depozitelor de bronzuri, acestea formează grupa de tipare Golourov7, datată în sec. XIII a.Chr. — prima jumătate a secolului XI a.Chr. (Bočkarev, Leskov 1980, 69.80.82) şi respectiv prima

5 Сonsecutivitatea cronologică a acestora, susţinută de O.A Krivcova-Grakova numai în baza observaţiilor tipologice, este inver-sată în rezultatul săpăturilor de la Uškalka din bazinul Niprului (Телегiн 1961), unde a fost identificată suprapunerea stratului cultural cu materiale de tip Sabatinovka de cel aparţinând monumentelor de tip Belozerka.

6 Începând cu anii 60, în literatura de specialitate este susţinut caracterul de sine stătător al culturii Sabatinovaka faţă de mo-numentele culturii Srubnaja (Погребова 1960; Рыбалова 1961; Шарафутдинова 1968; 1982; Черняков 1985), formarea acesteia fiind pusă în legătură cu cultura ceramicii cu multe brâie (termenul echivalent în literatura de specialitate rusă este „kul’tura mnogovalikovoj keramiki”, sau abrevierea KMK. Aceeaşi cultură mai este numită şi Babino III (Березанская 1960), Babino (Литвиненко 2002) sau blocul cultural Babino (Литвиненко 2009)). Cu toate acestea, opinia O.A Krivcova-Grakova este susţinută şi de alţi specialişti (Лесков 1967; 1970; Череднiченко 1977; Бочкарев, Лесков 1978; Отрощенко 1978). Este exprimată şi opinia cu privire la caracterul mixt al monumentelor culturii Sabatinovka, în care un rol important este acordat elementelor vestice, carpato-dunărene (Телегiн 1961; Черняков 1985; Gerškovič 1999).

Astfel, în studiul lui A.M. Leskov, noţiunea de focar are conţinut similar celei utilizate de A.A. Iessen, şi caracterizează în gene-ral activitatea de prelucrare a metalelor din nordul Mării Negre în perioada târzie a epocii bronzului. În acelaşi timp, în cadrul acestuia sunt evidenţiate etape de dezvoltare, delimitate sub aspect tipologico-cronologic şi cultural-arheologic (Лесков 1967). În schimb, în lucrările lui E.N. Černych (Черных 1976) şi V.S. Bočkarev (Бочкарев 1975), noţiunea de focar este asociată cu grupele de complexe care au un cadru temporal şi cultural-arheologic bine determinat, similar etapelor din schema lui A.M. Leskov. În ceea ce priveşte problematica raportului focar – cultură arheologică, în cazul metalurgiei din regiunea Volga-Ural, noţiunile de focar metalurgic şi de focar de prelucrare a metalelor, sunt utilizate de E.N. Černych pentru a exprima activitatea metalurgică şi de prelucrare a metalelor a unor comunităţi culturale (Черных 1970, 13). În schimb, pentru nordul Mării Negre, acelaşi autor admite că focarul metalurgic (de prelucrare a metalelor), putea să concorde cu o cultură arheologică, sau să depăşească arealul acesteia şi să fie în legătură cu populaţiile şi a altor culturi. Caracterizând astfel activitatea de prelucrare a metalelor din această regiune, nu în calitate de activitate a purtătorilor unei sau altei culturi arheologice, ci drept activitate a unui grup (clan) de meşteri. Se admite chiar că aceştia puteau fi străini, sub aspect cultural, populaţiei în mediul cărora activau (Черных 1976, 149). Aceste din urmă concluzii ale lui E.N. Černych sunt combătute de V.S. Bočkarev, care argumentează în baza dovezilor concludente că deşi în multe cazuri legăturile focarului pot fi variate şi arealul acestuia poate să nu coincidă cu cel al culturii arheologice, totuşi, raporturile determinante ale acestuia corelează cu o anumită cultură (Бочкарев 1994, 69). Totodată, V.S. Bočkarev defineşte şi noţiunea de focar de prelucrare a metalelor, acesta reprezentând “grupul de complexe, care manifestă o îmbinare constantă a tipurilor unui gen de izvoare”. În afară de aceasta, în opinia aceluiaşi autor, în cadrul procedurii arheologice, focarul de prelucrare a metalelor şi cultura arheologică pot fi evidenţiate separat, fapt pus la îndoială de E.N. Černych (Черных 1976, 167), iar determinarea caracte-rului raportului între aceste entităţi constituie o sarcină de cercetare suplimentară (Бочкарев 1975, 6).


grupă cronologică de depozite de bronzuri, încadrată în secolul XIII a.Chr. (Leskov 1981, 96).

Urmate de etapa Belozerka, datată în sec. XI-IX a.Chr. (Лесков 1967, 145-154), focarele Novo-Aleksan-drovka (sec. XII-X a.Chr.) şi Zavadovka (sec. X — în-ceputul secolului VIII a.Chr.) (Бочкарев 1975, 12-14) sau grupele de complexe de tipare Novo-Aleksandro-vka (mijlocul sec. XI — mijlocul sec. X a.Chr.) şi Za-vadovka (mijlocul sec. X — prima jumătate a sec. VIII a.Chr.) (Bočkarev, Leskov 1980, 71-74.83.85), şi depo-zitele de bronzuri de la Socoleni şi Melnikovka (mij-locul sec. XI — mijlocul sec. X a.Chr.), Medvedovka (mijlocul sec. XI — mijlocul sec. IX a.Chr.), Kalantajev (mijlocul sec. X — prima jumătate a sec. VIII a.Chr.) (Leskov 1981, 96).

Sub aspect cultural-arheologic, unele complexe de tipare şi depozite de bronzuri, atribuite iniţial perioadei timpurii a culturii Srubnaja (Лесков 1967, 161-167), complexele focarului Kabakovo-Golovurov (Бочкарев 1975, 12), înglobate în grupa de complexe de tipare Golourov (Bočkarev, Leskov 1980, 71-74)8 şi respec-tiv prima grupă cronologică de depozite de bronzuri (Leskov 1981, 96), sunt sincronizate cu etapa culturii Sabatinovka.

Respectiv etapa Belozerka (Лесков 1967, 145-154), depozitele de bronzuri de la Socoleni şi Mel-nikovka, Medvedovka, Kalantajev (Leskov 1981, 96), focarele Novo-Aleksandrovka şi Zavadovka (Бочкарев 1975, 12) sau grupele de tipare Novo-Aleksandrovka şi Zavadovka (Bočkarev, Leskov 1980, 71-74), sunt atri-buite etapei culturii Belozerka, ultimele respectiv faze-lor timpurie şi târzie.

În ceea ce priveşte cronologia absolută a acestor scheme, aceasta nu mai este actuală9, deoarece a fost rectificat atât cadrul cronologic al culturii Sabatinovka, plasat între sec. XVI-XIII a.Chr. (Gerškovič 1999; Sava 2002), cât şi cel al culturii Belozerka, datat în sec. XII-X a.Chr. (Отрощенко 1986, 149; Ванчугов 1990, 110-122)10.

Cea de-a doua grupă de contribuţii consacrate ordo-nării cronologice şi cultural-arheologice a complexelor ce ţin de activitatea de prelucrare a metalelor în peri-oada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre este reprezentată de schema lui E.N. Černych (Черных 1976) şi lucrările autorilor care au preluat-o integral sau cu modificări nesemnificative (Новикова 1976; Черняков 1985; Клочко 1994; 1997; Kločko 1995; Gerškovič 1999; Гершкович 2001-2002).

În baza analizei tipologico-combinatorii a piese-lor componente ale depozitelor de bronzuri şi parţial ale complexelor de tipare, E.N. Černych distinge trei grupe de complexe: Ingul-Krasnyj Majak (sec. XIII-XII a.Chr.), Kardašinka (sec. XI-IX-VIII a.Chr.), Zavado-vka-Lobojkovka (sec. XII-XI-IX a.Chr.), identificân-du-le cu trei focare distincte de prelucrare a metalelor (Черных 1976, 134-158).

În afară de aceasta, în cadrul primei grupe sau a focarului Ingul-Krasnyj Majak sunt delimitate două subgrupe de complexe. Prima subgrupă, conform opi-niei lui E.N. Černych, ar reprezenta impulsul de origine vestică (cultura Noua), care ar fi determinat formarea focarului Ingul-Krasnyj Majak. Cea de-a doua subgru-pă, care include restul complexelor primei grupe, ar reflecta începutul activităţii locale de prelucrare a me-talelor din perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre (Черных 1972, 30; 1976, 182-183).

Însă, conform constatărilor efectuate de V.S. Bočkarev, schema lui E.N. Černych include deficien-ţe semnificative (Бочкарев 2006, 57-58), determinate de neglijarea în cadrul procedurii de evidenţiere a fo-carelor a specificului categoriilor de izvoare ce ţin de activitatea de prelucrare a metalelor (Бочкарев 1975, 7)11. Aceste carenţe se referă în primul rând la include-rea în cadrul aceluiaşi focar a două grupe de complexe distincte din punct de vedere cronologic, Lobojkovka şi Zavadovka, care în realitate reprezintă două focare, Lobojkovka-Golovurov şi Zavadovka. Primul a activat în prima fază, iar cel de-al doilea în ultima fază a peri-

8 Grupa de tipare Golourov este divizată în două subgrupe, prima cu acelaşi nume şi a doua, Krasnyj Majak, atribuite fazei tim-purii şi respectiv celei târzii a etapei culturii Sabatinovka (Bočkarev, Leskov 1980, 69).

9 V.S. Bočkarev a efectuat unele rectificări ale cronologiei absolute a grupelor de complexe sau a focarelor de prelucrare a metale-lor din perioada târzie a epocii bronzului din zona nord-pontică. Astfel, într-un caz, focarul Lobojkovka este datat în sec. XIV a.Chr., focarul Krasnyj Majak în sec. XIII a.Chr. (Бочкарев 1994, 71-72). În altul, focarul Lobojkovka-Golovurov este încadrat în sec. XV-XIV a.Chr., iar Krasnyj Majak în sec. XIII a.Chr. (Бочкарев 2006, 58-60).

10 În urma republicării complexului de tipare de la Zavadovka (Гершкович, Клочко 1987, 101-114), poziţia cronologică a aces-tuia este plasată în sec. XIII-XII a.Chr. Însă, această datare ridicată este întemeiată exclusiv în baza analogiilor indirecte (tipo-logice) din bazinul carpatic şi este contrazisă de datele atât de ordin tipologic cât şi de cele cultural-arheologice. Un exemplu elocvent în acest sens sunt pumnalele cu lamele paralele, care au fost descoperite în aşezările şi necropolele culturii Belozerka, cât şi în monumentele culturilor limitrofe sincrone acesteia, susţinând atribuirea complexului de la Zavadovka culturii Belo-zerka (Лесков 1965, 64-66; 1967, 145; Bočkarev Leskov 1980, 71-72).

11 În conformitate cu recomandările metodice susţinute de V.S. Bočkarev, fiecare categorie de izvoare (complexele de tipare, depozitele de bronzuri, descoperirile din aşezări şi necropole, descoperirile accidentale de tipare şi bronzuri), în cadrul pro-cedurii de evidenţiere a focarelor de prelucrare a metalelor, este analizată separat şi prin metoda care ţine cont de specificul acesteia. Deoarece, fiecare categorie are o încărcătură informativă proprie, ceea ce nu permite substituirea uneia cu alta. La confruntarea rezultatelor analizei, prioritate se acordă complexelor de tipare, şi apoi depozitelor de bronzuri, deoarece primele sunt indicatorul cel mai veridic al existenţei focarului de prelucrare a metalelor (Бочкарев 1975, 3-8).

28 Eugen UŞURELU

oadei târzii a epocii bronzului din zona nord-pontică. De asemenea, neîntemeiat au fost atribuite focarului In-gul-Krasnyj Majak o serie de depozite de bronzuri din regiunea est-carpatică,12 care constituie o grupă de com-plexe ce aparţine focarului Râşeşti. În afară de aceasta, nu are un suport întemeiat nici poziţia cronologică ridi-cată a focarului Kardašinka (Бочкарев 2006, 57-58).13

Cu toate aceste deficienţe enunţate, schema lui E.N. Černych continuă a fi utilizată în calitate de reper în di-verse lucrări până în prezent. Însă, după cum reiese din cele menţionate, această schemă nu satisface cerinţa esenţială a unor asftel de contribuţii – evidenţierea con-secutivităţii sau a cronologiei relative reale a grupelor de artefacte, care rămâne valabilă indiferent de atribuţi-ile cultural-arheologice şi încadrările cronologice abso-lute, supuse periodic rectificărilor şi precizărilor.

De asemenea sunt efectuate şi încercări de „dezvol-tare” a schemei defectuoase a lui E.N. Černych.

Într-un caz, V.I. Kločko pune apariţia discutatei grupe sau a focarului Zavadovka-Lobojkovka, în ac-cepţiunea lui E.N. Černych, în legătură cu purtătorii culturii Sosnickaja. În afară de aceasta, este subliniat şi faptul că aceste tradiţii de prelucrare a metalelor ar fi preluate de purtătorii culturii Srubnaja târzie şi răspân-dite spre est până în regiunea vestică a Kazahstanului (Клочко 1994, 119.123-124; 1997, 12).

Mai recent, V.I. Kločko include complexele de ti-pare de tip Golovurov şi depozitele de bronzuri de tip Lobojkovka, într-un focar numit Golovurov-Lobojko-vo, atribuindu-l culturilor Belogrudovka, Lebedovka şi Bondaricha şi sincronizându-l cu focarul Krasnomajak, ultimul atribuit complexului cultural Sabatinovka-No-ua-Coslogeni (Kločko 1995, 151-152).

O opinie similară celei expuse de E.N. Černych şi V.I. Kločko este susţinută şi de Ja.P. Gerškovič, care pune formarea şi funcţionarea focarului Lobojkovka

în legătură cu interacţiunile între complexul cultu-ral Sabatinovka-Noua-Coslogeni şi faciesurile vesti-ce ale comunităţii cultural-istorice Srubnaja. Focarul Lobojkovka, iradiind influenţe atât în est, contribuind astfel, conform acestui autor, la formarea zonei me-talurgice Derbeden’-Lobojkovka în accepţiunea lui V.S. Bočkarev (Бочкарев 1994, 72-73), cât şi în vest (Гершкович 2001-2002, 605-606).

Alţi cercetători, atribuie grupa de complexe de ti-pare Golourov (Bočkarev, Leskov 1980, 69) şi prima grupă de depozite de bronzuri din perioada târzie a epo-cii bronzului din zona nord-pontică (Leskov 1981, 96) culturii Srubnaja (Березанская 1982; Чередниченко 1986, 65; Отрощенко 1981, Отрощенко, Рассамакiн 1997, 25).

În această situaţie, analiza tipologico-combinato-rie a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre şi corelarea rezultatelor obţinute cu cele ale ana-lizei tipologico-combinatorii a complexelor din spaţiul carpato-nistrean şi de la Dunărea de Jos, coroborate cu datele vechi şi cele actuale de ordin tipologico-crono-logic şi cultural-arheologic, vor înlesni verificarea şi precizarea cronologiei relative şi absolute şi a aparte-nenţei cultural-arheologice a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre.

I.2. Analiza tipologico-combinatorie a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri din nordul Mării NegreAvând ca suport bazele de date ale contribuţiilor

consacrate ordonării cronologice şi cultural-arheologi-ce, menţionate mai sus, cât şi descoperiri mai recente, analiza tipologico-combinatorie a complexelor de tipare (Fig. 1., Tab. 1.) a permis evidenţierea a patru grupe14.

12 O confirmare în acest sens este discrepanţa tipologică între setul de piese în negativ a tiparelor din cadrul aşezărilor sincrone aşa-numitului focar Ingul-Krasnyj Majak şi a pieselor depozitelor de bronzuri atribuite acestuia, din regiunea Nikolaev, Ukrai-na (Сикорский, Елисеев, Клющинцев 1997, 67-69).

13 Schema defectuoasă a ordonării bronzurilor din nordul Mării Negre (Черных 1976) este utilizată de E.N. Černych şi în cadrul altor elaborări ale sale (Черных 1978; 1978a; Chernykh 1992).

14 Analiza tipologico-combinatorie a complexelor de tipare are la bază complexele schemei lui V.S. Bočkarev şi A.M. Leskov (Bočkarev, Leskov 1980, Tab. 1-3). Acestora sunt adăugate complexele de tipare de la Novokievka (Гершкович, Клочко, Евдокимов 1987) şi Dniprovo-Kam’janka (Телиженко, Богун 2005; Гершкович 2005-2009). În ceea ce priveşte tiparele de

Fig. 1. Tipurile incluse în analiza tipologico-combinatorie a complexelor de tipare. numerele de ordine ale tipurilor corespund celor inserate în tabelul sinoptic 1.


Tabelul 1. Poziţia cronologică relativă a grupelor de complexe de tipare.

N. Tip artefacteLocalizare 3 4 18 19 21 23 28 30 2 22 1 16 26 31 9 34 5 20 6 8 7 13 15 24 25 36 32 14 29 10 11 12 17 27 33 35

1 Golovurov • • • • • • • •2 Derevjannoje • • • • •3 Kapulovka • •4 Malye Kopani • • • • •5 Marinovka • •6 Vološskoje I • • •7 Novokievka •8 Krasnyj Majak • • • • • •9 Androvo • • •

10 Dniprovo-Kam’janka • • • •11 Novo-Aleksandrovka • • • • • • •12 Voznesenka • •13 Ptachovka • • •14 Radensk • •15 Kardašinka I • • • •16 Kardašinka II • • • •17 Zavadovka • • • • • • •18 Solocha • • • • •19 Staraja Igren • •

Grupa Golovurov (Tab. 1,1-5); Golovurov (Lista 1,1); Derevjannoje (Lista 1,2); Kapulovka (Lista 1,3); Malye Kopani (Lista 1,4); Marinovka (Lista 1,5);

Grupa Krasnyj Majak (Tab. 1,6-10); Vološskoje I (Lista 1,6); Novokievka (Lista 1,7); Majaki (Krasnyj Majak) (Lista 1,8); Androvo (Lista 1,9); Dniprovo-Kam’janka (Lista 1,10);

Grupa Novo-Aleksandrovka (Tab. 1,11-16); Novo-Aleksandrovka (Lista 1,11); Voznesenka (Lista

1,12); Ptachovka (Lista 1,13); Radensk (Lista 1,14); Kardašinka I (Lista 1,15); Kardašinka II (Lista 1,16);

Grupa Zavadovka (Tab. 1,17-19); Zavadovka (Lista 1,17); Solocha (Lista 1,18); Staraja Igren (Lista 1,19).

În urma analizei tipologico-combinatorii a depozi-telor de bronzuri (Fig. 2., Tab. 2.), au fost delimitate cinci grupe.

Fig. 2. Tipurile incluse în analiza tipologico-combinatorie a depozitelor de bronzuri. numerele de ordine ale tipurilor corespund celor inserate în tabelul sinoptic 2.

la Androvo, în cazul acestora lipsesc careva informaţii referitoare la împrejurările descoperirii (Писларий, Будылкина 1982, 61). Cu toate acestea, din punct de vedere tipologic, piesele în negativ ale tiparelor de la Androvo sunt similare cu setul tipo-logic caracteristic grupei de complexe de tipare Krasnyj Majak, conform schemei lui V.S. Bočkarev şi A.M. Leskov (Bočkarev, Leskov 1980, Tab. 1-3), fapt ce a şi determinat încadrarea acestora respectivei grupe de complexe de tipare. Se impun a fi menţionate aici şi rezervele expuse în literatura de specialitate cu privire la posibilităţile de determinare a cadrului cultural-cronologic obiectiv al tiparelor din nordul Mării Negre (Gerškovič 1999, 61), determinate de faptul că majoritatea complexe-lor, depozitelor, colecţiilor de tipare, nemaivorbind de descoperirile accidentale de tipare, ce aparţin perioadei târzii a epocii bronzului din zona nord-pontică, provin în urma descoperirilor ce nu au nici o legătură cu contexte arheologice certe. Pe de altă parte, toate aceste rezerve nu ar trebui şi absolutizate, deoarece o parte din tipare totuşi sunt descoperite în contexte arhe-ologice certe, iar unele tipare includ câteva piese în negativ. În afară de aceasta, cronologia relativă a grupelor de complexe de tipare din zona nord-pontică, evidenţiată în baza setului de tipuri de bronzuri în negativ, poate fi verificată şi precizată prin intermediul depozitelor de bronzuri, pieselor finite din aşezări şi necropole, din această regiune sau din cele limitrofe.

30 Eugen UŞURELU

Tabelul 2. Poziţia cronologică relativă a grupelor de depozite de bronzuri.

N. Tip artefacteLocalizare 4 16 2 21 22 29 1 30 33 15 3 26 18 31 11 23 24 9 34 19 27 7 6 36 20 17 32 12 8 28 10 25 5 13 14 35

1 Bačkurine • •2 Blagoveščenka • •3 Borodaevka •4 Borisovka • •5 Elisejeviči • •6 Kabakovo • • • •7 Lobojkovka • • • • •8 Nižnjaja Hortica • •9 Trechizbennoje • •10 Tereškovo • • •11 Uljanovka • • •12 Ščetkovo • • •13 Becilovo • • •14 Dobrjanka • • •15 Kozorezovo • • •16 Majački • • •17 Melnikovka •18 Novopavlovka • •19 Orechov • • • • •20 Soloncy • • •21 Žuravlinka • • •22 Avraamovka • • • • •23 Antonovka (Ingul’skij) • • • • • • • • • •24 Knjaž’ Grigor’evka • • •25 Kurjač’e Lozy • • • • • • • • •26 Nikopol’(Nikolaev) • • • •27 Rajgorodka • • • • • •28 Starosel´e • •29 Dremajlovka •30 Medvedovka •31 Kalantajev • •

Grupa Lobojkovka (Tab. 2,1-12); Bačkurine (Lista 2,20); Blagoveščenka (Lista 2,21); Borodajevka (Lista 2,22); Borisovka (Lista 2,23); Elisejeviči (Lista 2,24); Kabakovo (Lista 2,25); Lobojkovka (Lista 2,26); Nižnjaja Hortica (Lista 2,27); Trechizbennoje (Lista 2,28); Tereškovo (Lista 2,29); Uljanovka (Lista 2,30); Ščetkovo (Lista 2,31).

Grupa Dobrjanka (Tab. 2,13-20); Becilovo (Lista 2,32); Dobrjanka (Lista 2,33); Kozoresovo (Lista 2,34); Majački (Lista 2,35); Melnikovka (Lista 2,36); Novo-pavlovka (Lista 2,37); Orechov (Lista 2,38); Soloncy (Lista 2,39).

Grupa Antonovka (Tab. 2,21-27); Žuravlinka (Lista 2,40); Avraamovka (Lista 2,41); Antonovka (Ingul’skij) (Lista 2,42); Knjaz’ Grigor’evka (Lista 2,43); Kurjač´e Lozy (Lista 2,44); Nikopol’ (Nikolaev) (Lista 2,45); Rajgorodka (Lista 2,46).

Grupa Starosel’e (Tab. 2,28-30); Starosel’e (Lista 2,47); Dremajlovka (Lista 2,48); Medvedovka (Lista 2,49).

Grupa Kalantajev (Tab. 2,31); Kalantajev (Lista 2,50).

Corelarea rezultatelor analizei tipologico-combina-torii a complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri scoate în evidenţă următoarele grupe mixte de comple-xe de tipare şi de depozite de bronzuri: Golovurov-Lo-bojkovka, Krasnyj Majak-Dobrjanka-Antonovka, No-vo-Aleksandrovka-Starosel’e şi Zavadovka-Kalantajev.

Tipuri definitorii ale grupelor Golovurov şi Lo-bojkovka (Pl. 1,1-14; 2,1-15) sunt: topoare-celt cu două urechiuşe, secţiunea ovală a corpului, fără decor (Pl. 1,1; 2,1), topoare-celt cu două urechiuşe, secţiunea ovală a corpului şi decor în formă de bandă ornamenta-lă, amplasată în spaţiul dintre marginea reliefată a tocu-lui de înmănuşare şi marginea inferioară a urechiuşelor (Pl. 1,2.4); topoare-celt cu două urechiuşe, muchii în formă trapezoidală pe părţile late, decor în formă de bandă ornamentală, amplasată în spaţiul dintre margi-nea reliefată a tocului de înmănuşare şi marginea infe-rioară a urechiuşelor (Pl. 2,2.4); topoare-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foliforme, decor în formă de bandă ornamentală, amplasată în spaţiul dintre marginea reliefată a tocului de înmănuşare şi marginea inferioară a urechiuşelor (Pl. 1,3; 2,3); topoare-celt cu o


urechiuşă, muchii în formă trapezoidală pe părţile late şi decor în formă de bandă ornamentală, amplasată în spaţiul dintre marginea reliefată a tocului de înmănuşa-re şi marginea inferioară a urechiuşelor (Pl. 2,5), tipuri-le II.1.1., II.1.4., II.1.5., II.1.7., II.1.8., II.2.4., II.2.21., II.2.22., II.5.4., I.1.5. (după Ушурелу 2010, 24.28.39. Рис. 1,2.5.6.7; 2,1.2.4.5.7.9; 3,9; 5,2-5.9.10; 9,1-3; 13,11); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară, fără bordură (Pl. 1,5) şi cu bordură (Pl. 2,6); dălţi plate (Pl. 1,6; 2,7), tipul T-8 (după Черных 1976, 106. Табл. XXX,5-7); seceri estice cu cârlig (Pl. 1,7.8; 2,8.9), tipurile C-14 şi C-16 (după Черных 1976, 92-95), sau tipul Ibrakaevo, vari-anta Volga-Don, tipul Derbeden’, variantele Derbeden’-Kobakovo şi Kobakovo, tipul Pereliub, varianta Gar-buzovka (după Дергачев, Бочкарев 2002, 69.72.93.95-96.98.106. Табл. 18,253-255; 20,278; 32,428-430.432-433.439-440; 33,441-444.445-452; 34,461-465; 37,494; Dergačev, Bočkarev 2006, 89.92.113-118.127. Pl. 18,253-255; 20,278; 32,428-430.432-433.439-440; 33,441-444.445-452; 34,461-465; 37,494); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 2,10), tipul Sa-faalani (după Дергачев, Бочкарев 2002, 258. Табл. 87,1210-1219; Dergačev, Bočkarev 2006,314-315. Pl. 87,1210-1219); brice cu gardă inelară şi lamă folifor-mă (Pl. 1,9; 2,11), tipul H-42 (după Черных 1976, 122. Табл. XXXVI,16); pumnale cu mânerul plat şi lamă fo-liformă cu muchie mediană (Pl. 1,10; 2,12), tipul H-32 (după Черных 1976, 119. Табл. XXXV,28.29); pum-nale cu garda mânerului în formă de borduri laterale şi lamă foliformă cu muchie mediană (Pl. 2,13); pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului şi lamă foliformă cu muchie mediană (Pl. 2,15); pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului, lamă foli-formă, cu lăţimea maximă în partea mijlocie, nervură mediană (Pl. 1,11.12; 2,14), tipul H-36 (după Черных 1976, 120-121. Табл. XXXVI,7.8.17); vârfuri de lance cu urechiuşă pe tocul de înmănuşare (Pl. 1,13.14), tipul П-23 (după Черных 1976, 103).

Grupelor Krasnyj Majak şi Dobrjanka (Pl. 1,15-26; 2,16-30) le sunt specifice următoarele tipuri: topoare-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu mu-chii foliforme, decor compus din triunghiuri haşurate cu vârful în jos sub o nervură orizontală, amplasat în spaţiul dintre marginea reliefată a tocului de înmănu-şare şi marginea inferioară a urechiuşelor (Pl. 1,15); topoare-celt cu două urechiuşe, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală sau trapezoidală, cu sau fără orificiu (Pl. 1,16; 2,16.17), tipurile II.2.1., II.3.7., II.5.8. (după Ушурелу 2010, 28.35.39. Рис. 3,4; 6,10; 10,4); topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late prevă-zute cu muchii în formă arcoidală, cu sau fără orificiu (Pl. 1,17; 2,18.19), tipurile K-32, K-34 (după Черных 1976, 77-78. Табл. V,11.12.18; VI,1.6); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală sau şi cu părţile laterale cu muchii folifor-

me (Pl. 2,20-22), tipurile K-44 (după Черных 1976, 81. Табл. VII,11-13); topoare-celt cu o urechiuşă frontală şi părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală în interiorul muchiilor în formă trapezoidală (Pl. 1,18), tipul K-30 (după Черных 1976, 77); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă ar-coidală şi orificiu (Pl. 2,23), tipul K-12 (după Черных 1976, 73-74. Табл. II,15.17); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal cu bordură, lamă faţetată (marginile late-rale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară (Pl. 1,19); dălţi plate (Pl. 1,20; 2,24), tipul T-8 (după Черных 1976, 106); seceri cu două ori-ficii la mâner (Pl. 1,21), tipurile C-2, C-4 (după Черных 1976, 89. Табл. XII,11); seceri cu cârlig (Pl. 2,25), ti-purile C-24, C-26 (după Черных 1976, 96-97. Табл. XXII,2.9.10.16; XXIV,1); seceri cu ciotul de la turna-re neîndepărtat (Pl. 2,26), tipul C-22 (după Черных 1976, 96) sau tipul Dičevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 269.270. Табл. 92,1287-1288.1294-1300; 93, 1301-1309; Dergačev, Bočkarev 2006, 328.329-330 Pl. 92,1287-1288.1294-1300; 93,1301-1309); pandative cruciforme (Pl. 2,27), tipul У-20 (după Черных 1976, 129. Табл. XL,26); brice cu gardă inelară şi lamă foli-formă (Pl. 1,22); pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului, lama foliformă cu lăţimea maximă în partea de mijloc (Pl. 1,23; 2,28.29); pumnale-spade cu lama foliformă (Pl. 1,24), tipul H-48/50 (după Черных 1976, 123) sau tipul Krasnyj Majak (după Dergačev 2002, 124-125); varfuri de lance cu toc de înmănuşa-re scurt şi lama foliformă, cu lungimea maximă spre vârful lamei (Pl. 1,25), tipul П-20 (după Черных 1976, 102-103); vârfuri de lance cu toc de înmănuşare lung şi lama romboidală (Pl. 1,26; 2,30), tipul П-16 (după Черных 1976, 102).

Depozitele grupei Antonovka (Pl. 2,31-48) includ următoarele tipuri: topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală şi păr-ţile laterale cu muchii foliforme (Pl. 2,31); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în for-mă trapezoidală (Pl. 2,32); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu (Pl. 2,33); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu (Pl. 2,34); topoare-celt cu o urechiuşă frontală şi păr-ţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală (Pl. 2,35), tipul K-28 (după Черных 1976, 76-77. Табл. V,9); topoare-celt cu o urechiuşă frontală, marginea exterioară a tocului de înmănuşare prevăzută cu două nervuri orizontale, triunghiuri haşurate în spaţiul din-tre nervura inferioară şi muchiile în formă arcoidală a părţilor late (Pl. 2,36); dălţi cu toc de înmănuşare lon-gitudinal cu bordură, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în par-tea superioară, decor compus din nervuri longitudina-le (Pl. 2,37); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară, nervu-

32 Eugen UŞURELU

Pl. 1. Tipuri de piese definitorii grupelor de complexe de tipare din nordul Mării negre.Grupa Golovurov (1-14): 1- Kapulovka, 2- Mazepincy (Bočkarev, Leskov 1980, 10.27. Taf. 2,20; 12,101); 3-4.7.10.14- Go-lovurov (Bočkarev, Leskov 1980, 8-9. Taf. 1,3a.4.6a.9a; Березанская 1982, рис. 6,1); 5.6.11-13- Malye Kopani, 8- Marino-vka (Bočkarev, Leskov 1980, 14.26. Taf. 4,39b.c. 41a.b. 40; 12,98); 9- Derevjannoje (Bočkarev, Leskov 1980, 10. Taf. 2,17b).Grupa Krasnyj Majak (15-26): 15.23- Androvo (Шарафутдинова 1986, рис. 31,27; Писларий, Будылкина 1982, 63. Рис. 2,1); 16.21- (Гершкович 2005-2009, рис. 3,2; 6,3); 17-19.24.26- Majaki (Krasnyj Majak) (Bočkarev, Leskov 1980, 15-17. Taf. 5,44c; 6,43.47a.50a; 7,51a); 20.22- Vološskoje i (Bočkarev, Leskov 1980, 11.12. Taf. 2,24b; 3,30); 25- novo-kievka (Гершкович, Клочко, Евдокимов 1987, рис. 1,1).Grupa Novo-Aleksandrovka (27-36): 27.31.33.34- novo-Aleksandrovka, 28.29.35- Kardašinka i, 30- Radensk; 32- Voz-nesenka, 36-Ptachovka (Bočkarev, Leskov 1980, 19.21.23.24.35. Taf. 8,68; 9,73a.b.75; 10,86a.b; 11,88a; 14,148a.b; 15,149b).Grupa Zavadovka (37-47): 37-43.46-47- Zavadovka, 44-45- Soloha (Bočkarev, Leskov 1980, 20.22-23; Taf. 8,71.72a; Taf. 9,78a.b.79; Taf. 10,80a.81.82.83a.b.c.).

ră orizontală deasupra arcadei muchiei (Pl. 2,38); to-poare-daltă (Pl. 2,39), tipul T-16 (după Черных 1976, 108-109. Табл. XXXI,1.2); topoare cu ceafă prelungită (Pl. 2,40), tipul T-3 (după Черных 1976, 105. Табл. X,3); topoare cu disc pe ceafă (Pl. 2,41.42), tipul T-2 (după Черных 1976, 104-105. Табл. XXX,3); seceri cu cârlig (Pl. 2,43); seceri cu două orificii la mâner (Pl. 2,44); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 2,45); seceri cu limbă la mâner (Pl. 2,46), tipul C-6 (după Черных 1976, 89-90. Табл. XVI,1.2) sau tipul Pécs (după Дергачев, Бочкарев 2002, 286-287. Табл.

97,1404.1409.1410.1411; Dergačev, Bočkarev 2006, 349-350. Pl. 97,1404.1409.1410.1411); seceri cu buton, tipul Koszider (după Дергачев, Бочкарев 2002, 281. Табл. 96,1379-1381; Dergačev, Bočkarev 2006, 342. Pl. 96,1379-1381); placă de centură/pandativ (Pl. 2,47); pumnale-spade cu lama foliformă (Pl. 2,48).

Grupelor Novo-Aleksandrovka şi Starosel’e (Pl. 1,27-36; 2,49-55) le sunt caracteristice următoarele tipuri: topoare-celt cu două urechiuşe, părţile late pre-văzute cu muchii în formă arcoidală, decor în formă de linie în zigzag în spaţiul dintre bordura tocului de


înmănuşare şi arcada muchiilor (Pl. 1,27); topoare-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foliforme, marginea tocului de înmănuşare dreaptă, două nervuri orizontale, cea inferioară se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor, sub care este prevăzut decor în formă de linie în zigzag (Pl. 1,28); topoare-celt cu două urechiu-şe, părţile laterale cu muchii foliforme, marginea tocu-lui de înmănuşare dreaptă, două nervuri orizontale, cea inferioară se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor (Pl. 1,29; 2,52); topoare-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foliforme, marginea tocului de în-mănuşare dreaptă, cu o nervură orizontală ce se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor (Pl. 2,49); topoare-

celt cu două urechiuşe, marginea tocului de înmănuşa-re dreaptă, suprapusă deasupra unei nervuri orizontale ce se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor, părţile late cu muchii trapezoidale (Pl. 2,53); tipurile II.2.10., II.3.4., II.5.13., II.5.16., II.5.17. (după Ушурелу 2010, 28.35.39. Рис. 4,4; 6,6-7; 11,9.13; 12,1.10); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală şi orificiu (Pl. 2,50); topoare-celt fără urechiuşă, marginea tocului de înmănuşare dreaptă, două nervuri orizontale, cu/fără orificiu (Pl. 1,30a.31a); topoare-celt cu o urechiuşă, două nervuri orizontale sub bordura tocului de înmănuşare (Pl. 1,30b); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal, lamă faţetată (marginile

Pl.2. Tipuri de piese specifice grupelor de depozite din nordul Mării negre.Grupa Lobojkovka (1-15): 1.7.8.11-12.15- Lobojkovka (Leskov 1981, 8-12. Taf. 2,1.6.14.28; 3,38.48); 2.5-Blagoveščenka, 3- nijžnjaja Chortica (Kaiser, Popandopulo 2004, 19-20.22. Abb. 9,2.3; 11,3); 4- Tereškovo (Пряхин, Синюк, Матвеев 1981, 281. Рис. 1,1); 6- Trechizbennoje (Leskov 1981, 12-13. Taf. 4A,2); 9- Borodaevka (Leskov 1981, 5. Taf. 1A,2]; 10- Ščetkovo (Дергачев, Бочкарев 2002, таб. 114,1); 13- uljanovka (Leskov 1981, 15-16. Taf. 4,C2); 14- Kabakovo (Leskov 1981, 6-7. Taf. 1,C8).Grupa Dobrjanka (16-30): 16.17- Melnikovka (Leskov 1981, 17-18. Taf. 4,F1-2); 18.21.22.23- Majački (Кривцова-Гракова 1955, рис. 32,11-14); 19.20.24.25.26- Orechov (Kaiser, Popandopulo 2004, 7-8. Abb. 2,11-12; 3,5-6.8); 27.28- Soloncy (Шарафутдинова 1986, рис. 30,13.22); 29.30- Dobrjanka (Leskov 1981, 18. Taf. 4,D1-2).Grupa Antonovka (31-48): 31-33.36.37.42.45- Kurjač’e Lozy (Никитин, Черняков 1981, рис. 1,2; 2,2; 3,2; 4,1.3-5); 34.38.39.43.44- Avraamovka (Шарафутдинова 1982, рис. 43,2.6.15-16; Кривцова-Гракова 1955, Рис. 32,17); 35- Knjaz’-Grigor’evka (Черняков 1967, рис. 7,4); 40.41- Žuravlinka (Шарафутдинова 1986, рис. 32,1.3]; 46- Rajgorodka (Лесков 1967, 160. Рис. 9,10); 47- nikopol’ (nikolaev) (Tallgren 1926, fig. 80); 48- Antonovka (Сымонович 1966, рис. 2,13).Grupa Starosel´e (49-55): 49.50.51- Starosel’e (Телегин 1982, 222-224. Рис. 1,1-3); 52- Medvedovka (Leskov 1981, 19-20. Taf. 4,G1); 53.54.55- Dremajlovka (Leskov 1981, 16-17. Taf. 4,E1-3).Grupa Kalantajev (56-57): 56.57- Kalantajev (Leskov 1981, 21. Taf. 4,h1-2).

34 Eugen UŞURELU

laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoida-lă în partea superioară, cu o nervură sau două nervuri orizontale deasupra arcadei muchiei (Pl. 1,31b; 2,51); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal fără bordură (Pl. 2,54); seceri cu două orificii la mâner (Pl. 1,32); pumna-le cu gardă reliefată circulară la baza mânerului şi lamă foliformă cu nervură mediană cu lăţimea maximă în partea superioară (Pl. 1,33); pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului, lamă cu nervură mediană şi tăişurile paralele (Pl. 1,34); pumnale cu mânerul plat şi lamă cu nervură mediană şi tăişurile paralele (Pl. 1,35), tipul H-20 (după Черных 1976, 117); vârfuri de lance cu lama foliformă, cu lăţimea maximă la baza lamei (Pl. 1,36); vârfuri de lance cu lama foliformă, cu lăţimea maximă spre vârful lamei (Pl. 2,55).

Tipuri specifice grupelor Zavadovka şi Kalanta-jev (Pl. 1,37-47; 2,56-57) sunt următoarele: topoare-celt cu două urechiuşe şi părţile late prevăzute cu mu-chii sau nervuri trapezoidale (Pl. 1,37-39.44), tipurile II.2.1., II.2.2., II.2.3. (după Ушурелу 2010, 28. Рис. 3,1.2.7.8); topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late prevăzute cu muchii trapezoidale sau şi nervuri tra-pezoidale (Pl. 1,40-41.45; 2,56); dălţi cu toc de înmă-nuşare longitudinal şi părţile late prevăzute cu nervuri trapezoidale (Pl. 1,42.43.44); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal, două nervuri orizontale, părţile late pre-văzute cu nervuri trapezoidale (Pl. 1,45); pumnale cu mânerul plat şi lamă cu nervură mediană şi tăişurile pa-ralele (Pl. 1,46); vârfuri de lance cu toc de înmănuşare scurt şi lama foliformă cu lăţimea maximă la baza lamei (Pl. 2,57); vârfuri de lance cu toc de înmănuşare scurt şi lama foliformă prevăzută la bază cu părţi semicerculare goale în interior (Pl. 1,47).

II.1. Analiza istoriografică a schemelor de ordonare cronologică şi cultural-arheologică a depozitelor de bronzuri din spaţiul carpato-nistreanProblematica ordonării cronologice şi cultural-ar-

heologice a depozitelor de bronzuri din zona est-carpa-tică, este abordată în anii 50-70 ai sec. XX de către M. Petrescu-Dîmboviţa în cadrul mai multor studii speciale (Petrescu-Dîmboviţa 1953; 1964; 1977).

În primul studiu sunt sistematizate depozitele de bronzuri şi descoperirile izolate de piese caracteristice perioadei târzii a epocii bronzului din această regiune. Dar, avându-se in vedere numărul redus al depozitelor, al obiectelor componente acestora şi respectiv al tipu-rilor de piese, nu este făcută o delimitare cronologică a depozitelor din această regiune, ci este efectuată înca-drarea cronologică a tipurilor de bronzuri, prin corelare cu cele din regiunile limitrofe. Astfel, în evoluţia tipuri-lor de bronzuri specifice perioadei târzii a epocii bron-zului de la est de Carpaţi sunt evidenţiate două faze, sincronizate cu primele două faze ale aceleiaşi epoci din Transilvania (Uriul-Domăneşti şi Tăuteu-Guruslău şi subfazele Moigrad-Hajdu-Böszörmény), de la sfârşi-

tul mileniului II şi începutul mileniului I a.Chr. În ceea ce priveşte atribuirea cultural-arheologică, tipurile de bronzuri sunt puse în legătură cu aşezările de tip cenu-şar şi necropolele culturii Noua şi cu aspectul de cultură materială posterior acesteia, al aşezării de la Corlăteni (Petrescu-Dîmboviţa 1953, 460-481).

În studiul din anul 1964, în baza descoperirilor vechi şi a celor noi, sunt deosebite trei serii de bron-zuri caracteristice perioadei târzii a epocii bronzului din acest teritoriu: Râşeşti-Ulmi-Liteni, Rafaila şi Bâr-lad. Prima serie este sincronizată cu cultura Noua, ce-a de-a doua cu aspectul de cultură materială din vremea penultimului nivel de locuire de la Corlăteni şi a com-plexului ceramic din împrejurimile Chişinăului. În ceea ce priveşte seria a treia, Bârlad, este menţionată lipsa aşezărilor şi mormintelor sincrone (Petrescu-Dîmboviţa 1964, 262-267).

În lucrarea de sistematizare a depozitelor de bron-zuri din România, pentru regiunea est-carpatică sunt de-limitate următoarele serii de depozite de bronzuri: Râ-şeşti-Băleni, depozitul Ilişeni, seriile Rafaila şi Bârlad, datate, prin raportare la schema lui H. Müller-Karpe (1959) şi seriile de depozite din Transilvania, în fazele BzD (sec. XIII a.Chr.), HaA1 (sec. XII a.Chr.), HaB1 (sec. X a.Chr.) şi HaB2 (sec. IX a.Chr.) (Petrescu-Dîm-boviţa 1977, 73-78.119-120.139.144-145).

Sub aspect cultural-arheologic, seria Râşeşti-Băleni este atribuită culturii Noua şi faciesului Coslogeni, fiind totodată accentuat decalajul între cronologia absolută a acesteia şi cronologia absolută a culturii Noua. În baza depozitului de la Ilişeni şi cu o anumită probabilitate şi a celui de la Doljeşti, este admisă posibilitatea existen-ţei unei serii de depozite insuficient precizată, sincronă aşezărilor grupului Corlăteni. Cât priveşte seriile Rafa-ila şi Bârlad, acestea sunt atribuite aspectului Stoicani-Brad (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 21.24.30-32).

Unele aspecte legate de problematica ordonării cro-nologice şi cultural-arheologice a bronzurilor din regi-unea est-carpatică sunt abordate şi de către A. László. În lucrarea de sinteză consacrată grupurilor hallstattie-ne timpurii din zona est-carpatică este efectuată şi sin-cronizarea bronzurilor din această regiune cu grupele cultural-arheologice contemporane. Dintre complexele de la est de Carpaţi, A. László atribuie grupului Corlă-teni următoarele depozite: Ilişeni, Doljeşti, Ruginoasa, Dersca, Budeşti, Pâhneşti, Tătărani, grupului Grăniceşti cele de la Basarabi, Todireşti, iar grupului Cozia cele de la Rafaila şi Bârlad (László 1994, 143-144).

Dintre contribuţiile de ordonare cronologică şi cul-tural-arheologică a depozitelor de bronzuri din zona pruto-nistreană trebuie menţionate studiile speciale semnate de V.A. Dergacev (Дергачев 1975; 1986). În cadrul primului studiu în acest domeniu, depozitele de bronzuri din această regiune şi descoperirile izola-te sunt delimitate în două grupe cronologice: Lozova-Mîndreşti şi Socoleni-Valea Rusului, datate, prin ra-portare la schema lui H. Müller-Karpe (1959) şi seriile


de depozite de la est de Carpaţi şi din Transilvania, în BzD-HaA1, parţial HaA2 (sec. XIII-XII, parţial şi sec. XI a.Chr.) şi respectiv în HaA2-HaB2 (sec. X-IX a.Chr., unele piese începând cu sec. XI a.Chr.). În plan cultural-arheologic, grupa Lozova-Mîndreşti este pusă în legă-tură cu cultura Noua, iar Socoleni-Valea Rusului cu co-munităţile etapei Belozerka şi formaţiunile hallstattiene timpurii (Дергачев 1975, 75-79. Таб. 2). Ulterior, abor-dând depozitele din spaţiul carpato-nistrean aflate în le-gătură cu cultura Noua, V.A. Dergacev include acestea în două grupe: Ulmi-Liteni (Râşeşti-Băleni)-Lozova (BzD, sec. XIII a.Chr.) şi Ilişeni-Mîndreşti (HaA1, sec. XII a.Chr.) (Дергачев 1986, 170).

V.A. Dergacev efectuează şi analiza tipologico-cronologică şi cultural-arheologică a bronzurilor din spaţiul carpato-nistrean. Unul din subiectele principale ale acestor abordări reprezintă problematica raportului piese metalice-culturi arheologice, fiind evidenţiată legătura de interdependenţă între localizarea tipurilor distincte de bronzuri şi ariile cultural-arheologice, in-formativitatea pieselor de metal în ceea ce priveşte evo-luţia în timp şi spaţiu a entităţilor cultural-arheologice, influenţele şi interferenţele, procesele cultural-genetice etc. În afară de aceasta, este subliniată originea răsări-teană a tradiţiilor de prelucrare a metalelor din cadrul culturii Noua, iar de la Dunărea de Mijloc ale celor ale comunităţilor hallstattiene timpurii din spaţiul carpato-nistrean (Дергачев 1997; Dergacev 1997; Dergačev 2002).

Diverse aspecte ale problematicii bronzurilor hallstattiene timpurii din spaţiul carpato-nistrean sunt analizate şi în lucrările de sinteză ale lui O. Leviţki (Левицкий 1993; Leviţki 1994; 2003). În ceea ce pri-veşte datarea depozitelor de bronzuri din acest spaţiu, cele de la Ilişeni, Ruginoasa şi Mîndreşti sunt plasate în HaA1, cele de la Văratic şi Rafaila în HaA2-HaB1, iar depozitul de la Valea Rusului în HaB1-HaB2, toate fi-

ind atribuite culturii Corlăteni-Chişinău (Leviţki 1994, 76.148). De asemenea, este constatată includerea regiu-nii est-carpatice, odată cu penetrarea grupelor hallstatti-ene timpurii, în aria de răspândire a tipurilor de bron-zuri transilvano-ungare şi central-europene (Левицкий 1993, 68; Leviţki 1994, 137).

O rectificare a cronologiei relative şi absolute a de-pozitelor de bronzuri din spaţiul carpato-nistrean este propusă recent şi de autorul demersului în cauză. De-pozitele din această regiune sunt divizate în patru grupe succesive: Rădeni-Deleni, Hristici-Băleni, Râşeşti-Lo-zova şi Ilişeni-Mîndreşti, datate între sfârşitul secolului XVI — începutul secolului XII a.Chr., iar din punct de vedere al cronologiei central-europene, între fazele BC-HaA (după Reinecke) şi între MDII-SDII (după Hänsel) (Uşurelu 2005a, 72-76; 2005b, 238-243).

Analiza tipologico-combinatorie a depozitelor de bronzuri din perioada târzie a epocii bronzului din spa-ţiul carpato-nistrean şi corelarea rezultatelor obţinute cu cele ale analizei tipologico-combinatorii a comple-xelor din nordul Mării Negre şi de la Dunărea de Jos, confruntate cu datele vechi şi cele actuale de ordin ti-pologico-cronologic şi cultural-arheologic, vor înlesni verificarea şi precizarea cronologiei relative şi absolute, cât şi a apartenenţei cultural-arheologice a bronzurilor din această regiune.

II.2. Analiza tipologico-combinatorie a depozitelor de bronzuri din spaţiul carpato-nistrean.În baza schemelor de ordonare cronologică şi cul-

tural-arheologică menţionate mai sus şi a descoperirilor mai recente15, depozitele de bronzuri din această regi-une, care se încadrează în conformitate cu schemele tradiţionale în BzD-HaA1, au fost delimitate în patru grupe (Fig. 3, Tab. 3).


15 În cadrul analizei au fost utilizate şi informaţii ale unei baze de date sistematizată de către dr.hab. V.A. Dergacev. Ţin să mul-ţumesc şi pe această cale pentru accesul la aceste date. De asemenea, un loc important a revenit şi datelor obţinute personal în urma documentării în unele muzee din România: din oraşele Iaşi, Piatra-Neamţ, Roman,Vaslui, Bacău, Bârlad, Tecuci, Huşi, Galaţi, Focşani. Îmi exprim recunoştinţa şi pe această cale directorilor şi colaboratorilor acestor instituţii şi a unor instituţii academice sau de învăţământ, prof.dr. D. Teodor, prof.dr. N. Ursulescu, dr. G. Dumitroaia, dr. Şt. Stanciu, dr. V. Ursachi, Man-caş Ioan, Salomeia Paul, Mariana Tofan, Eugenia Popuşoi, Elena Munteanu, pentru binevoitorul şi preţiosul concurs şi ajutor primite în procesul studierii artefactelor.

36 Eugen UŞURELU


N. Tip artefacteLocalizare 1 20 2 17 18 3 6 22 21 25 26 27 33 34 35 36 10 4 7 23 8 30 9 5 29 32 37 31 11 24 13 19 12 28 14 15 16

1 Deleni • •2 Rădeni • • •3 Poieneşti •4 Hristici • • •5 Ulmi-Liteni • • • •6 Băleni • • • • • • • •7 Bârlad •8 Bozia • •9 Bozienii de Sus • •10 Budeşti •11 Ciorani • • •12 Cândeşti • •13 Coroteni •14 Criveşti • • •15 Dersca •16 Doljeşti • •17 Duda • • • • •18 Ghermăneşti • • • • • • •19 Ghermăneşti-Banca •20 Heleşteni • • •21 Izvorul Dulce •22 Mândrişca •23 Moşna •24 Negreşti • • • •25 Râşeşti • • • •26 Ruginoasa • •27 Stuhuleţ •28 Suceava • •29 Ştefan cel Mare •30 Tansa •31 Todireşti •32 Ţigăneşti •33 Valea lui Darie •34 Alexăndreni •35 Chişinău • • •36 Dancu • • • • • •37 Izbişte •38 Lozova • • • • • •39 Moleşti •40 Sâneşti •41 Vărvăreuca • • •42 Pâhneşti • •43 Tătărani • •44 Bozieni • •45 Gioseni • • • • •46 Tomeşti • • • • •47 Ilişeni • • •48 Ruginoasa II • • •49 Novotrojani • • • • • • •50 Heciul Nou • • • •51 Teţcani •52 Mîndreşti • • • • • •53 Socoleni • • • •54 Fârlădeni •


Grupa Deleni (Tab. 3,1-3); regiunea est-carpati-că: Deleni (Lista 3,51); Rădeni (Lista 3,52); Poieneşti (Lista 3,53). Tipuri caracteristice acestei grupe sunt (Pl. 3,1-11): topoare-celt cu două urechiuşe, părţile la-terale cu muchii foliforme, decor sub bordură compus din linii scurte verticale finisate la capete cu cerculeţe (Pl. 3,1); topoare-celt cu două urechiuşe, părţile latera-le cu muchii foliforme, bordură supraînălţată deasupra unei nervuri orizontale ce se uneşte cu partea superi-oară a urechiuşelor (Pl. 3,2); tipurile II.5.3., II.5.11. (după Ушурелу 2010, 39. Рис. 8,14; 10,16); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal fără bordură, lamă fa-ţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară şi orificiu (Pl. 3,9); dălţi plate (Pl. 3,10); seceri estice cu cârlig (Pl. 3,11), tipul Ibrakaevo, variantele Volga-Don şi Nipru Mijlociu, tipul Pereliub, varianta Garbuzovka (după Дергачев, Бочкарев 2002, 72.75.106. Табл. 20,275; 21,296; 37,489; Dergačev, Bočkarev 2006, 92.95.126. Pl. 20,275; 21,296; 37,489).

Sub aspect tipologic acestei grupe aparţin şi urmă-toarele descoperiri accidentale (Pl. 3,3-8): topor-celt cu două urechiuşe, bandă sub bordură prevăzută cu linii scurte verticale reliefate, părţile laterale cu muchii foli-forme (Lista 6,144-146) (Pl. 3,3-5); topor-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foliforme, o ner-vură orizontală la nivelul inferior al urechiuşelor de la care pornesc trei linii scurte reliefate, finisate la capete cu cerculeţe (Lista 6,147) (Pl. 3,6); topor-celt cu două urechiuşe, bordură supraînălţată deasupra unei nervuri orizontale ce se uneşte cu partea superioară a urechiu-şelor, părţile late prevăzute cu muchii trapezoidale şi părţile laterale cu muchii foliforme (Lista 6,148) (Pl. 3,7); tipurile II.1.6., II.5.4., II.5.12. (după Ушурелу 2010, 24.39. Рис. 2,3; 9,8-10; 10,19); topor-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală, decor între bordură şi arcada muchiilor în formă de linii reliefate în zigzag (Lista 6,149) (Pl. 3,8).

Grupa Râşeşti (Tab. 3,4-41); regiunea est-car-patică: Ulmi (Ulmi-Liteni) (Lista 3,54); Băleni (Lista 3,55); Bârlad (Lista 3,56); Bozia (Lista 3,57); Bozie-nii de Sus (Lista 3,58); Budeşti (Lista 3,59); Ciorani (Lista 3,60); Cândeşti (Lista 3,61); Coroteni (Lis-ta 3,62); Criveşti (Lista 3,63); Dersca (Lista 3,64); Doljeşti (Lista 3,65); Duda (Lista 3,66); Ghermă-neşti (Lista 3,67); Ghermăneşti-Banca (Lista 3,68); Heleşteni (Lista 3,69); Izvorul Dulce (Lista 3,70); Mândrişca (Lista 3,71); Moşna (Lista 3,72); Negreşti (Lista 3,73); Râşeşti (Lista 3,74); Ruginoasa (Lista 3,75); Stuchuleţ (Lista 3,76); Suceava (Lista 3,77); Ştefan cel Mare (Lista 3,78); Tansa (Lista 3,79); To-direşti (Lista 3,80); Ţigăneşti (Lista 3,81); Valea lui Darie (Lista 3,82); interfluviul Prut-Nistru: Hris-tici (Lista 3,83); Alexăndreni (Lista 3,84); Chişinău (Lista 3,85); Dancu (Lista 3,86); Izbişte (Lista 3,87); Lozova (Lista 3,88); Moleşti (Lista 3,89); Sîneşti (Lista 3,90); Vărvăreuca (Lista 3,91). Tipuri specifi-

ce acestei grupe (Pl. 3,12-34): topoare-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foliforme, bandă sub bordură compusă din linii oblice (Pl. 3,12), tipul II.5.4. (după Ушурелу 2010, 39. Рис. 9,4); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală, decor între bordură şi arcada mu-chiilor în formă de linii reliefate în zigzag, orificiu ovoidal sub arcada muchiilor (Pl. 3,13), tipul Râşeşti (după Дергачев 1997, 24. Рис. 5,I 1-5; Dergacev 1997, 144. Fig. 5,I 1-5); topoare-celt cu o urechiu-şă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoi-dală (Pl. 3,14), tipul Negreşti (după Дергачев 1997, 24-25. Рис. 5,II 1-5; Dergacev 1997, 144. Fig. 5,II 1-5); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu mu-chii trapezoidale şi cele laterale foliforme (Pl. 3,15), topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi cele laterale foliforme, decor sub bordură în formă de linie reliefată în zig-zag (Pl. 3,16), tipul Ruginoasa şi varianta Antonovka (după Дергачев 1997, 26. Рис. 5,III 1-4.8-10; Der-gacev 1997, 145. Fig. 5,III 1-4.8-10); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale (Pl. 3,17); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevă-zute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu ovoidal (Pl. 3,18); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală (Pl. 3,19), ti-pul Oinacu (după Дергачев 1997, 21. Рис. 3,I 1-10; Dergacev 1997, 142-143. Fig. 3,I 1-10); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal cu bordură, lamă faţeta-tă (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară şi orificiu (Pl. 3,20); seceri cu cârlig (Pl. 3,21), tipul Ghermăneşti (după Дергачев, Бочкарев 2002, 188-237. Табл. 61-80; Dergačev, Bočkarev 2006, 229-286. Pl. 60-80); seceri cu două orificii la mâner (Pl. 3,22), tipul He-leşteni (după Дергачев, Бочкарев 2002, 237-256. Табл. 80-87; Dergačev, Bočkarev 2006, 286-309. Pl. 80-87); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 3,23), tipul Dičevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274. Табл. 88-93; Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332. Pl. 88-93); brice cu lama foliformă (Pl. 3,24); ace cu placa rombică (Pl. 3,25); ace de tip „ci-priot” (Pl. 3,26); ace cu capul rulat (Pl. 3,27); ace cu protuberanţe (Pl. 3,28); ace cu capul inelat (Pl. 3,29); pandative cruciforme (Pl. 3,30); pumnale cu mânerul plat şi lamă foliformă cu nervură mediană (Pl. 3,31); pumnale-spade cu lama foliformă (Pl. 3,32); ciocane-„sceptre” (Pl. 3,33); vârfuri de lance cu lama rombo-idală (Pl. 3,34).

Grupa Ilişeni (Tab. 3,42-52); regiunea est-car-patică: Bozieni (Lista 3,92); Gioseni (Lista 3,93); Ili-şeni (Lista 3,94); Ruginoasa II (Lista 3,95); Tomeşti (Lista 3,96); Tătărani (Lista 3,97); Pâhneşti (Lista 3,98); interfluviul Prut-Nistru: Novotrojani (Lista 3,99); Heciul Nou (Lista 3,100); Teţcani (Lista 3,101); Mîndreşti (Lista 3,102). Tipuri caracteristice (Pl. 3,35-50): topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu mu-

38 Eugen UŞURELU

Pl. 3. Tipuri de piese caracteristice grupelor de depozite din spaţiul carpato-nistrean.Grupa Deleni (1-11): Depozite: 1.11- Deleni (Chirica, Tanasachi 1984, Fig. 9,8; 10,3); 2.9.10- Rădeni (Dergačev 2002, Taf. 68,A411.A415; 69,A416); Descoperiri accidentale: 3- Vorona nouă; 4- ibăneşti; 5- Socrujeni (şadurschi, Cerneleanu, Rusu 1986, Fig.1-3); 6- Chiperceni ii, 7- Brătuşenii noi (Dergačev 2002, Taf. 40,B.C); 8- Fundătura (iconomu 2003, fig. 3,1).Grupa Râşeşti (12-34): 12.13.- hristici (Dergačev 2002, Taf. 31,B1.3); 14- Duda; 15- negreşti (Petrescu-Dîmboviţa 1978, Taf. 59,1; 63,A3); 16.21.22.32.33.34- Lozova ii (Dergačev 2002, Taf. 32,1.3.7; 34,13; 35,18.19); 17.20- Ghermăneşti (Petres-cu-Dîmboviţa 1978, Taf. 59,B3.5); 18.19.29.31. Dancu ii (Dergačev 2002, Taf. 22,B1.3; 30,68.70); 23- Chişinău i (Dergačev 2002, Taf. 22,A4); 24-28.30- Băleni (Petrecu-Dîmboviţa 1978, Taf. 53,38.83.86.90.93.94).Grupa Ilişeni (35-50): 35.41-44- Mîndreşti (Dergačev 2002, Taf. 37,A2-6); 36.39- Bozieni (Dergačev 2002, Taf. 71,A439.A444); 37- heciul nou (Goncearova 2001-2002, рис. 1,4); 38.47- Gioseni (Vulpe, Căpitanu 1995, Abb. 2,8; 3,7); 40.48- To-meşti (Palade 1976, fig. 2,2.7); 45.46.49.50- ilişeni (Petrescu-Dîmboviţa 1978, Taf. 213,30.33; şadurschi 1989, fig. 1,5; 3,8).Grupa Socoleni (51-56): 51-53.55.56- Socoleni, 54- Fîrlădeni (Dergačev 2002, Taf. 47,B1-5; Taf. 68,A414).

chii trapezoidale şi cele laterale foliforme (Pl. 3,35); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală, orificiu ovoidal sub arca-da muchiilor (Pl. 3,36); topoare-celt cu o urechiuşă şi gura concavă (Pl. 3,37); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale şi nervuri vertica-le (Pl. 3,38-40); topoare-celt fără urechiuşă, marginea tocului de înmănuşare îngroşată, decor compus din o nervură orizontală şi altele două perechi de linii obli-ce (Pl. 3,41); topoare-celt cu urechiuşă frontală (Pl. 3,42), tipul Krasnyj Majak (după Дергачев 1997, 14. Рис. 1,V1-3; Dergacev 1997, fig. 1,V1-3); dălţi plate (Pl. 3,43); topoare cu „aripioare” mediane (Pl. 3,44); seceri cu cârlig (Pl. 3,45); seceri cu buton (Pl. 3,46), tipul Koszider (după Дергачев, Бочкарев 2002, 278.282. Табл. 94,1346-1349; 96,1399; Dergačev, Bočkarev 2006, 339-340.344. Pl. 94,1346-1349; 96,1399); seceri cu limbă la mâner (Pl. 3,47), sau tipul Pécs (după Дергачев, Бочкарев 2002, 286-289. Табл. 97.98; Dergačev, Bočkarev 2006, 347-351. Pl. 97-98); placă de centură/pandantiv (Pl. 3,48); spade cu limbă la mâner (Pl. 3,49); vârfuri de lance cu nervuri paralele

tocului de înmănuşare şi alta pe lungimea acestuia de la baza lamei foliforme (Pl. 3,50).

Grupa Socoleni (Tab. 3,53-54); Socoleni (Lista 3,103); Fîrlădeni (Lista 3,104). Tipuri definitorii (Pl. 3,51-56): topoare-celt cu două urechiuşe, părţile late-rale cu muchii foliforme, marginea tocului de înmă-nuşare dreaptă, cu o nervură orizontală ce se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor (Pl. 3,51); topoare-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foli-forme, marginea tocului de înmănuşare dreaptă, două nervuri orizontale, cea inferioară se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor (Pl. 3,52), tipurile II.5.13., II.5.16. (după Ушурелу 2010, 39. Рис. 11,2.3; 12,2); topoare-celt cu o urechiuşă, marginea tocului de în-mănuşare îngroşată (Pl. 3,53); topoare-celt fără ure-chiuşă, o nervură orizontală sub marginea tocului de înmănuşare dreaptă (Pl. 3,54); dălţi cu toc de înmănu-şare longitudinal cu bordură, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoi-dală în partea superioară (Pl. 3,55); pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului, lamă cu nervură mediană şi tăişurile paralele (Pl. 3,56).


III.1. Analiza istoriografică a schemelor de ordonare cronologică şi cultural-arheologică a depozitelor de bronzuri din România (Muntenia şi Dobrogea)Dintre contribuţiile în acest domeniu trebuie menţi-

onate studiile speciale semnate de A. Aricescu şi M. Pe-trescu-Dîmboviţa. În primul caz, este efectuată sistema-tizarea şi încadrarea cronologică a depozitelor de bron-zuri din Dobrogea, cunoscute la acea vreme (Aricescu 1965; 1970). În cel de-al doilea, depozitele de bronzuri din Muntenia şi Dobrogea sunt divizate în următoarele serii: Muntenia, Drajna de Jos-Oinac (BzD, sec. XIII a.Chr.), depozitul Sălcioara (HaA2, sec. XI a.Chr.), Boldeşti (HaB1, sec. X a.Chr.); Dobrogea, Nicolae Băl-cescu-Gura Dobrogei (BzD, sec. XIII a.Chr.), Techir-ghiol (HaA1, sec. XII a.Chr.), Sâmbăta Nouă (HaB1, sec. X a.Chr.), depozitul Nastradin (Pădureni) (HaB3,

sec. VIII a.Chr.). În plan cultural-arheologic, seria Draj-na de Jos-Oinac este pusă în legătură cu aspectele cultu-rale Vlădeşti II-Fundenii Doamnei şi Zimnicea-Plovdiv (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 22. 78-79.80.120.125.139-140. 146-147).

III.2. Analiza tipologico-combinatorie a depozitelor de bronzuri din România (Muntenia şi Dobrogea)În cadrul analizei tipologico-combinatorii a depozi-

telor din aceste regiuni au fost incluse depozitele corpu-surilor lui A. Aricescu şi M. Petrescu-Dîmboviţa, datate în conformitate cu schemele tradiţionale în BzD-HaA1, cât şi depozitele de la Odăile Podari şi Casimcea. În rezultatul procedurii efectuate, depozitele au fost deli-mitate în câte trei grupe pentru fiecare regiune (Fig. 4, Tab. 4).


N Tip artefacteLocalizare 14 1 2 16 15 8 6 3 9 10 11 19 18 7 13 5 4 20 17 12

1 Odăile Podari •

2 Oinacu • •

3 Olteni • •

4 Putreda • • •

5 Gura Dobrogei • • •

6 Nicolae Bălcescu • • • •

7 Constanţa-Palas • •

8 Drajna de Jos • • • • • • • • • • •

9 Casimcea • • •

10 Techirghiol • • • •

11 Sîmbăta Nouă II • • •

MunteniaGrupa Odăile Podari (Tab. 4,1); Odăile Podari

(Lista 4,105). Tipuri specifice (Pl. 4,1-3): daltă-plată (Pl. 4,1); vârf de lance cu trei nervuri orizontale la baza tocului de înmănuşare şi nervuri „bifurcate” verticale (Pl. 4,2)16 seceră estică cu cârlig (Pl. 4,3), tipul Pereliub, varianta Garbuzovka (după Дергачев, Бочкарев 2002,


106. Табл. 37,493; Dergačev, Bočkarev 2006, 127. Pl. 37,493).

Grupa Oinacu (Tab. 4,2-4); Oinacu (Lista 4,106); Olteni (Lista 4,107); Putreda (Lista 4,108). Tipuri ca-racteristice (Pl. 4,4.10.11.12.14.15): topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu ovoidal cuprins de o nervură cu

16 În calitate de analogii acestei piese sunt aduse descoperirile din mediul culturii Srubnaja, fiind subliniate de asemenea simili-tudinile cu vârfurile de lance de tip Sejma din depozitul de la Borodino şi unele descoperiri din bazinul carpatic (Şerbănescu, Trohani 1975, 538). Drept analogii piesei în discuţie pot fi indicate: descoperirea recentă dintr-un mormânt tumular din Ukraina (Березанська, Гошко, Самолюк 2004, рис. 3,1) şi vârful de lance din depozitul de la Karmanovo, din bazinul Vol-ga de Mijloc. În cazul acestuia din urmă, lama foliformă este însă prevăzută la bază cu părţi semicirculare goale în interior (Кузьминых 1981, рис. 5,3).

40 Eugen UŞURELU

capetele de jos îndoite antitetic spre exterior (Pl. 4,4); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală (Pl. 4,10); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii în formă trapezoida-lă şi cele laterale foliforme, decor compus din câte trei benzi unghiulare haşurate, amplasate pe părţile laterale (Pl. 4,11); topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late cu muchii în formă arcoidală (Pl. 4,12); seceri cu cârlig (Pl. 4,14); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 4,15), tipul Dičevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274; Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332).

Grupa Drajna de Jos (Tab. 4,8); Drajna de Jos (Lista 4,109). Tipuri definitorii (Pl. 4, 17-21.27-38): topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii în formă trapezoidală şi cele laterale foliforme (Pl. 4,17); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii în formă arcoidală şi cele laterale foliforme (Pl. 4,18); topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late cu muchii în formă arcoidală (Pl. 4,19); topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late cu muchii în formă trapezoidală (Pl. 4,20); topoare-celt cu o urechiuşă şi gura concavă (Pl. 4,21); topoare cu tub de înmănuşare transversal decorat (Pl. 4,27); topoare cu tub de înmănuşare transversal şi cea-fă prelungită (Pl. 4,28); topoare cu tub de înmănuşare transversal şi disc decorate (Pl. 4,29); topoare-„sceptre”

cu tub de înmănuşare transversal şi disc decorate (Pl. 4,30); seceri cu cârlig (Pl. 4,31); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 4,32), tipul Dičevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274; Dergačev, Bočka-rev 2006, 316-332); seceri cu limbă la mâner (Pl. 4,33); spade cu limbă la mâner (Pl. 4,34); spade de tip mice-nian (Pl. 4,35); vârfuri de lance cu lama prevăzută cu cinci nervuri longitudinale (Pl. 4,36); vârfuri de lance cu două nervuri longitudinale paralele tocului de înmă-nuşare (Pl. 4,37); vârfuri de lance cu lama prevăzută cu două nervuri longitudinale (Pl. 4,38).

DobrogeaGrupa Gura Dobrogei (Tab. 4,5-7); Gura Do-

brogei (Lista 4,110); Nicolae Bălcescu (Lista 4,111); Constanţa-Palas (Lista 4,112). Tipuri specifice (Pl. 4,5-9.13.16): topoare-celt fără urechiuşă, părţile late pre-văzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu ovoidal cuprins de o nervură cu capetele de jos îndoite antitetic spre exterior (Pl. 4,5); topoare-celt fără urechiuşă, părţi-le late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu cuprins de o nervură ovoidală, decor compus din trei nervuri verticale scurte între marginea bordurii şi arcada muchiilor (Pl. 4,6); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală şi orifi-

Pl.4. Tipuri de piese specifice grupelor de depozite din România (Muntenia şi Dobrogea).Grupa Odăile Podari (1-3): 1-3- Odăile Podari (şerbănescu, Trohani 1975, fig. 4,1-3).Grupa Oinacu şi Grupa Gura Dobrogei (4-16): 4.10- Oinacu, 5.6.16- Constanţa-Palas, 7-9- nicolae Bălcescu, 11.12- Pu-treda, 13-Gura Dobrogei, 14.15- Olteni (Petrecu-Dîmboviţa 1978, Taf. 73,B1.14; 73,C1.5; 74,B4.5; 74,D10; 75,12; 76,A33; 76,B1.4.7; 77,B1).Grupa Drajna de Jos şi Grupa Casimcea (17-38): 17-21.27-38- Drajna de Jos (Petrecu-Dîmboviţa 1978, Taf. 66,3.6-10; 72,73-75.77-79.80.81.85.88; 73,A92); Casimcea (Simion 2003, fig. 7,1-3.5-6).Grupa Techirghiol (39-45): 39.40.43.44- Sâmbăta nouă ii, 41-42.45- Techirghiol (Petrecu-Dîmboviţa 1978, Taf. 214,B1-3.6; 214,C1-2; 215,A14).


ciu cuprins de o nervură ovoidală (Pl. 4,7); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală şi orificiu cuprins de o nervură cu capetele de jos îndoite antitetic spre exterior (Pl. 4,8); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii şi o nervură în formă arcoidală şi decor compus dintr-o ban-dă compusă din nervuri verticale scurte, între marginea bordurii şi arcada muchiilor (Pl. 4,9); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Petrescu-Dîmboviţa 1978, Taf. 75,13-28; 76,A29-30; 76,B8-11; 77,A12; 77,B2-9; 78,10.11.12.13.18), tipul Dičevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274; Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332); seceri nord-caucaziene cu cârlig (Pl. 4,16), tipul Kurčanskij, varianta Kurčanskij (după Дергачев, Бочкарев 2002, 140. Табл. 45,586.587; Dergačev, Bočkarev 2006, 169-170. Pl. 45,586.587);

Grupa Casimcea (Tab. 4,9); Casimcea (Lista 4,113). Tipuri caracteristice (Pl. 4,22-26): topoare-celt cu o urechiuşă frontală, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu cuprins de o nervură ovoi-dală (Pl. 4,22-23); dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal cu bordură şi părţile late în formă de muchii trapezo-idale (Pl. 4,24); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal cu bordură, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superi-oară (Pl. 4,25); ciocan-celt cu bordură şi decor compus din caneluri verticale (Pl. 4,26).

Grupa Techirghiol (Tab. 4,10-11); Techirghiol (Lista 4,114); Sâmbăta Nouă II (Lista 4,115). Tipuri definitorii: topoare-celt cu o urechiuşă şi decor com-pus din nervuri orizontale sub bordură (Pl. 4,39-41); topoare-celt fără urechiuşă cu decor compus din nervuri verticale sub o nervură orizontală (Pl. 4,42); seceri cu cârlig (Pl. 4,43); seceri cu limbă la mâner (Pl. 4,44); spade cu limbă la mâner (Pl. 4,45).

IV.1. Analiza istoriografică a schemelor de ordonare cronologică şi cultural-arheologică a depozitelor de bronzuri din BulgariaStudii speciale în acest domeniu sunt efectua-

te de către B. Hänsel (Hänsel 1976) şi E.N. Černych (Черных 1978).

În analiza efectuată, B. Hänsel include în afară de complexele de pe teritoriul Bulgariei şi depozite din zona est-carpatică, Muntenia, Oltenia şi Dobrogea. În evoluţia depozitelor din aceste regiuni sunt delimitate următoarele faze: prima fază include grupa de comple-xe Gura-Râşeşti (sec. XIII a.Chr.); a II-a fază, grupele

Bozia-Doljeşti, Lesura-Vărbica, Techirghiol (sec. XII a.Chr.); fazele III-IV, grupa Sâmbăta I-Mlada Gvardija (sec. XI-X a.Chr.); fazele VI-VII, grupa Bâlvaneşti-Kri-vodol (sec. VIII-VII a.Chr.). În plan cultural-arheolo-gic, este menţionată legătura depozitelor grupei Gu-ra-Râşeşti cu cultura Noua. În ceea ce priveşte grupa Bozia-Doljeşti, aceasta este pusă în legătură cu proce-sul răspândirii în zona est-carpatică a ceramicii canelate (Hänsel 1976, 25-47).

În rezultatul analizei bronzurilor caracteristice pe-rioadei târzii a epocii bronzului de pe teritoriul Bul-gariei, E.N. Černych distinge două grupe de complexe sau focare de prelucrare a metalelor: Dičevo şi Vyrbi-ca, datate în BzD-HaA1 sau sec. XV-XIV-XII a.Chr. (Черных 1978, 248-261). Atribuirea cultural-arheolo-gică a acestor focare nu este efectuată de către E.N. Černych. În schimb, este scoasă în evidenţă identita-tea tipologică între focarul Dičevo şi seriile Drajna de Jos-Oinac, Nicolae Bălcescu-Gura Dobrogei (Черных 1978, 250).

O serie de similitudini tipologice au fost evidenţiate de asemenea între focarul Dičevo şi focarul de prelu-crare a metalelor Ingul-Krasnyj Majak din nordul Mării Negre (Черных 1978, 252-253).

IV.2. Analiza tipologico-combinatorie a depozitelor de bronzuri din BulgariaRespectiva analiză are ca suport catalogul schemei

lui E.N. Černych (Черных 1978). În cadrul acesteia este inclusă şi recenta descoperire de la Ovča Mogila (Krauß 2005).

Depozitele din această regiune, datate în confor-mitate cu schemele tradiţionale în BzD-HaA1, au fost împărţite în trei grupe (Fig. 5., Tab. 5.).

Grupa Popgruevo (Tab. 5,1); Popgruevo (Kodžao-lar) (Lista 5,116). Tipurile definitorii: topoare-celt cu două urechiuşe şi părţile laterale cu muchii foliforme (Pl. 5,1), tipul K-70 (după Черных 1978, 203. Табл. 40,9) sau tipul II.4.4. (după Ушурелу 2010, 35. Рис. 7,13); topoare-celt fără urechiuşă, cu orificiu în partea superioară a părţilor late (Pl. 5,2), tipul K-28 (după Черных 1978, 189. Табл. 31,22);

Din punct de vedere tipologic, acestei grupe apar-ţin şi următoarele descoperiri accidentale (Pl. 5,3-4): topor-celt cu două urechiuşe, părţile laterale prevăzute cu muchii foliforme, decor compus din o bandă de linii oblice sub bordură (Lista 7,150) (Pl. 5,3), tipul K-68 (după Черных 1978, 203. Табл. 40,10) sau tipul II.5.4.


42 Eugen UŞURELU

(după Ушурелу 2010, 39. Рис. 9,5); topor-celt cu două urechiuşe, părţile late cu muchii arcoidale şi părţile la-terale cu muchii foliforme, decor compus din o bandă de linii scurte verticale sub bordură şi o linie în zigzag (Lista 7,151) (Pl. 5,4), tipul K-66 (după Черных 1978, 203. Табл. 40,8) sau tipul II.4.4. (după Ушурелу 2010, 35. Рис. 7,14).

Grupa Dičevo (Sokol) (Tab. 5,2-10); Dičevo (Sokol) (Lista 5,117); Semerdžievo (Lista 5,118); Is-perich (Lista 5,119); Tykač (Lista 5,120); Dibič (Lista 5,121); Suvorovo I (Lista 5,122); Suvorovo II (Lista 5,123); Božurovo (Lista 5,124); Samovodene Lista 5,125). Tipuri specifice (Pl. 5,5-12): topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu ovoidal cuprins de o nervură cu capetele de jos îndoite antitetic spre exterior (Pl. 5,5), tipul K-12 (după Черных 1978, 187. Табл. 31,9); to-poare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu mu-chii în formă arcoidală şi orificiu cuprins de o nervu-ră ovoidală (Pl. 5,6), tipul K-18 (după Черных 1978, 189. Табл. 32,17); topoare-celt cu părţile late cu muchii trapezoidale (Pl. 5,7), tipul K-32 (după Черных 1978, 192. Табл. 35,14); topoare-celt cu părţile late cu mu-chii arcoidale şi cele laterale cu muchii foliforme (Pl. 5,8), tipul K-2 (după Черных 1978, 187. Табл. 30,8); seceri cu cârlig (Pl. 5,9); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 5,10), tipul Dičevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274; Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332); seceri cu limbă la mâner (Pl. 5,11); pumnale cu trei orificii la mâner şi lama în formă triunghiulară cu muchie mediană (Pl. 5,12), tipul Н-12 (după Черных 1978, 234. Табл. 63,1).

Similitudini tipologice cu piesele grupei de depo-zite Dičevo (Sokol) manifestă piesele în negativ ale tiparelor depozitului de la Pobit Kamyk (Lista 5,126).

Sub aspect tipologic, setului de piese caracteris-tice grupei Dičevo (Sokol) aparţin şi piesele com-ponente depozitelor nesigure de la Rachovo (Lista 5,127), Rusenskij okrug (Lista 5,128), Suvorovo (Kozludža) (Lista 5,129) şi probabil de la Florentin (Lista 5,130).

Grupa Vyrbica (Tab. 5,11-17); Ovča Mogila (Lis-ta 5,131); Stražica (Lista 5,132); Gorsko-Kosovo (Lista 5,133); Vyrbica I (Lista 5,134); Vyrbica II (Lista 5,135); Lesura (Lista 5,136); Prodimčec (Lista 5,137). Tipuri caracteristice (Pl. 5,13-38): topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu ovoidal (Pl. 5,13), tipul K-18 (după Черных 1978, 189. Табл. 32,12); topoare-celt cu părţile late cu muchii în formă trapezoidală şi orificiu (Pl. 5,14), tipul K-30 (după Черных 1978, 192. Табл. 35,2); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi o nervură cu capetele de jos îndoi-te antitetic (Pl. 5,15), tipul K-12 (după Черных 1978, 187. Табл. 31,11); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală (Pl. 5,16), tipul K-2 (după Черных 1978, 187. Табл. 30,9); to-poare-celt fără urechiuşă, părţile late cu muchii trape-zoidale prevăzute cu nervuri verticale paralele, o ban-dă compusă din linii scurte verticale sub bordură (Pl. 5,17), tipul K-40 (după Черных 1978, 196); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale prevăzute cu nervuri verticale paralele (Pl. 5,18), tipul K-34 (după Черных 1978, 196); topoare-celt fără ure-


N Tip artefacteLocalizare 5 12 1 2 4 13 14 15 6 3 7 16 11 19 8 18 17 20 9 10

1 Popgruevo •

2 Dičevo (Sokol) • • • • • •

3 Semerdžievo • •

4 Isperich •

5 Tykač • •

6 Dibič •

7 Suvorovo I •

8 Suvorovo II •

9 Božurovo •

10 Samovodene •

11 Ovča Mogila • • • • • • • •

12 Stražica • • • •

13 Gorsko-Kosovo • • • • • •

14 Vyrbica I • • • • • •

15 Vyrbica II • • • • • • •

16 Lesura • • • •

17 Prodimčec • •


chiuşă, părţile late cu nervuri trapezoidale prevăzute cu nervuri verticale paralele (Pl. 5,19), tipul K-38 (după Черных 1978, 196); topoare-celt fără urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale prevăzute cu nervuri verti-cale paralele finisate la capete cu cerculeţe (Pl. 5,20); topoare-celt cu părţile late cu muchii arcoidale prevă-zute cu nervuri verticale paralele şi o bandă compusă din linii scurte verticale sub bordură (Pl. 5,21-22), tipul K-6 (după Черных 1978, 187. Табл. 30,20.21); topoa-re-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii în formă arcoidală şi orificiu (Pl. 5,23), tipul K-54 (după Черных 1978, 201. Табл. 39,13); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii în formă arcoidală şi orificiu, cele laterale foliforme, decor sub bordură compus din linii verticale scurte (Pl. 5,24), tipul K-46 (după Черных 1978, 200. Табл. 39,2); topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late prevăzute cu nervuri arcoidale suprapuse (Pl. 5,25); topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale prevăzute cu nervuri verticale pa-ralele (Pl. 5,26), tipul K-56 (după Черных 1978, 201. Табл. 39,14); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal cu bordură, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea supe-rioară (Pl. 5,27), tipul K-24 (după Черных 1978, 189. Табл. 33,18); dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal cu bordură, lama cu muchii trapezoidale (Pl. 5,28-29), tipul K-26 (după Черных 1978, 189. Табл. 33,19.21); ciocan-celt cu bordură (Pl. 5,30); seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 5,31), tipul Dičevo, varianta Vyrbica (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274;

Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332); pumnale cu trei orificii la mâner şi lama în formă triunghiulară cu mu-chie mediană (Pl. 5,32), tipul H-2 (după Черных 1978, 234. Табл. 63,2-3); spade cu limbă la mâner (Pl. 5,33), tipul M-6 (după Черных 1978, 237. Табл. 64,2); vârfuri de lance cu secţiunea lamei hexagonală (Pl. 5,34), tipul П-20 (după Черных 1978, 232. Табл. 62,10); vârfuri de lance cu lama foliformă (Pl. 5,35.36), tipul П-8 (după Черных 1978, 232. Табл. 60,9); vârfuri de lance cu toc de înmănuşare scurt şi lama foliformă lungă (Pl. 5,37), tipul П-4 (după Черных 1978, 228. Табл. 61,5); spade de tip micenian (Pl. 5,38), tipul M-10 (după Черных 1978, 238).

Analogice setului de piese definitorii acestei grupe sunt şi piesele în negativ ale depozitelor de tipare de la Esenica (Lista 5,138), Želju-vojvoda (Lista 5,139) şi Sokol (Lista 5,140).

Similare pieselor grupei Vyrbica sunt şi obiecte-le componente ale depozitelor nesigure de la Agatovo (Lista 5,141), Gorsko-Slivovo (Lista 5,142) şi Guljanci (Lista 5,143).

V. Cronologia relativă şi absolută a grupelor de complexe de tipare şi a grupelor de depozite de bronzuri din zona nord–pontică, spaţiul carpato-nistrean şi de la Dunărea de JosSub aspect tipologic, majoritatea pieselor definito-

rii grupelor nord-pontice Golovurov (Pl. 1,1-14) şi Lo-bojkovka (Pl. 2, 1-9.11-15) au analogii sau sunt derivate ale tipurilor de bronzuri din Europa de Est.

Pl.5. Tipuri de piese caracteristice grupelor de depozite din Bulgaria.Grupa Popgruevo (1-4): 1.2- Popgruevo (Kodžaolar) (Черных 1978, табл. 31,22; 40,9); Descoperiri accidentale: 3- Galiče, 4- Malorad (Черных 1978, табл. 40,8.10).Grupa Dičevo (Sokol) (5-12): 5-8.11.12- Dičevo (Sokol), 9- Suvorovo ii, 10- Suvorovo i (Черных 1978, табл. 30,8; 31,9; 32,17; 35,14; 46,6; 53,12; 54,4; 63,1).Grupa Vyrbica (13-38): 13.15.16.18.28- Gorsko-Kosovo, 14.31- Vyrbica i (Черных 1978, табл. 30,9; 31,11; 32,12; 33,19; 35,2; 37,3; 57,1); 17.19-20.25.36-38- Ovča Mogila (Krauß 2005, Abb. 3,1.4-6; 5,4.12; 6,6); 21.23.33.34.- Vyrbica ii, 22.35- Stražica, 24.27.30.32- Lesura, 26.29- Prodimčec (Черных 1978, табл. 30,20.21; 33,18.20.21; 39,2.13.14; 60,9; 62,10; 63,2; 64,2).

44 Eugen UŞURELU

17 Cu toate că monumentele de tip Pokrovsk au parte de interpretări şi denumiri diferite în literatura de specialitate, acestea sunt puse în legătură cu populaţiile răspândite din regiunea volgo-uralică în bazinul râului Don, la începutul activizării manifestă-rilor Srubnaja-Alakul’ timpurii (Синюк 1996, 204-205).

18 Monumentele de tip Pokrovsk din bazinul râului Volga sunt datate în prezent, în baza datelor radiocarbon, în intervalul 1900-1700 a.Chr. (Koryakova, Epimakhov 2007, Tab. 0.4).

19 O opinie diametral opusă este susţinută de E.N. Černych şi S.V. Kuz’minych. Având la bază schema lui E.N. Černych (Черных 1976), aceşti autori consideră că celturile cu o urechiuşă de tip Derbeden’ ar fi apărut în rezultatul influenţelor nord-pontice (Черных 1976, 84.192-193; Кузьминых 1981, 63.64). Aceasta este preluată şi de Ja.P. Gerškovič, care pune formarea şi func-ţionarea focarului Lobojkovka în legătură cu interacţiunile între complexul cultural Sabatinovka-Noua-Coslogeni şi faciesu-rile vestice ale comunităţii cultural-istorice Srubnaja. Focarul Lobojkovka, iradiind influenţe atât în est, contribuind astfel, conform acestui autor, la formarea zonei de prelucrare a metalelor Derbeden’-Lobojkovka în accepţiunea lui V.S. Bočkarev (Бочкарев 1994, 72-73), cât şi în vest (Гершкович 2001-2002, 605-606).

Astfel, secerile caracteristice acestor două grupe de complexe (Pl. 1,7.8; 2,8.9) îşi au prototipurile în bazi-nul Volga de Mijloc şi regiunea pre-uralică (Дергачев, Бочкарев 2002, 69.72. 93.95-96.98.106. Табл. 18,253-255; 20,278; 32,428-430.432-433.439-440; 33,441-444. 445-452.461-465; 37,494; Dergačev, Bočkarev 2006, 89. 92.113-118.127. Pl. 18,253-255; 20,278; 32,428-430.432-433.439-440; 33,441-444.445-452.461-465; 37,494).

Aceeaşi situaţie este valabilă şi în cazul vârfuri-lor de lance cu urechiuşă pe tocul de înmănuşare (Pl. 1,13.14), care îşi găsesc analogii de asemenea în Euro-pa de Est şi reprezintă derivate ale vârfurilor de lance cu urechiuşă pe tocul de înmănuşare de tip Turbino şi Sejma (Leskov 1981, 45-47. 64-65; Кузьмина 1995, 42.50; Бочкарев 2004, 391-396. Рис.1-3.8).

Seceri şi vârfuri de lance identice sunt caracteristi-ce şi monumentelor culturii Srubnaja din bazinul râurilor Severskij Donec şi Don (Пряхiн 1997, рис. 1,4.5; 2,4.5; Березанская 1990, рис. 15,3; Саврасов 1986), datate în al treilea sfert al mileniului II a.Chr.( Пряхiн 1997, 49.56).

Originea est-europeană a acestor tipuri de piese, este confirmată nu numai de evoluţia tipologică a aces-tora, dar şi de decoperirile din complexele închise. Un exemplu concludent în acest sens reprezintă descoperi-rea din bazinul Donului de Mijloc a unei seceri estice cu cârlig, tipul C-14 (după Черных 1976, 92-94) sau tipul Ibrakaevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 78. Табл. 22,321; Dergačev, Bočkarev 2006, 99. Pl. 22,321), în cadrul unui mormânt de tip Pokrovsk târziu17 (Рогудеев 1997, 115-116. Рис. 1,6). În afară de aceasta, descope-rirea menţionată scoate în evidenţă şi poziţia cronologi-că18 a răspândirii în regiune a acestui tip de seceri.

Pumnalele cu garda mânerului în formă de bor-duri laterale şi lamă foliformă cu muchie mediană, ca-racteristice depozitelor grupei Lobojkovka (Pl. 2,13) (Leskov 1981, Taf. 2,28-29; 4,C2), sunt specifice şi eta-pei a II cronologice a necropolelor culturii Srubnaja din bazinul râului Severskij Donec şi fazei a II cronologice a mormintelor aceleaşi culturi din zona estică a nordului Mării Azov (Литвиненко 1999, 15-16. Рис. 13; 2000,

рис. 4). În afară de aceasta, în cazul pumnalelor cu lamă foliformă din Europa de Est, de asemenea este consta-tată o evoluţie de la est la vest (Черных 1976, 114-115.118-120.176; Leskov 1981, 42-45.63-64. Taf. 15).

În ceea ce priveşte topoarele-celt specifice grupe-lor Golovurov şi Lobojkovka (Pl. 1,1-4; 2,1-4), aces-tea sunt considerate o variaţie locală a topoarelor-celt ale grupei Derbeden’ (Pl. 6,18-32)19, răspândite în ba-zinul Volga de Mijloc şi regiunea sudică pre-uralică (Бочкарев 2002, 117; 2004, 399).20

În opinia lui V.S. Bočkarev, focarele Derbeden’ şi Lobojkovka constituie o zonă de prelucrare a metalelor (Бочкарев 1994, 72-73).

Sincronizmul topoarelor-celt ale grupei Derbeden’ şi ale celor caracteristice grupelor Golovurov şi Lo-bojkovka (Бочкарев, Лесков 1978, 25; Бочкарев 2002, 117; 2004, 399) este confirmat atât de similitudinile ti-pologice ale acestora şi ale altor piese cu care acestea se asociază în depozite, cât şi de asocierea topoarelor-celt ale grupei Derbeden’ cu cele cu două urechiuşe ale gru-pei Lobojkovka.

Astfel, în depozitul de la Blagoveščenka din bazinul Niprului de Mijloc (Leskov 1981, 14-15. Taf. 4,B1-4; Kaiser, Popandopulo 2004, 19-20. Abb. 9,1-4) un topor-celt de tip Derbeden’(Pl. 2,5; 6,28), se asociază cu un to-por-celt cu două urechiuşe, tipul II.2.21. (după Ушурелу 2010, 28. Рис. 5,3), o daltă cu toc de înmănuşare lon-gitudinal şi o seceră estică cu cârlig, tipul C-16 (după Черных 1976, 94-95) sau tipul Derbeden’, varianta Kobakovo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 93. Табл. 32,432; Dergačev, Bočkarev 2006, 114. Pl. 32,432).

Seceri de acelaşi tip, Derbeden’, varianta Derbeden’ (după Дергачев, Бочкарев 2002, 89. Табл. 30,406-410; Dergačev, Bočkarev 2006, 110. Pl. 30,406-410) include şi depozitul de la Derbeden’ (Кузьминых 1981, рис. 7.8; Дергачев, Бочкарев 2002, табл. 104,B1-12; Dergačev, Bočkarev 2006, pl. 104,B1-12), din bazinul Volga de Mijloc. De asemenea, brice similare, cu lamă foliformă fac parte din componenţa depozitelor de la Derbeden’ din bazinul Volga de Mijloc (Кузьминых 1981, рис.

20 Topoare-celt cu două urechiuşe, având decor similar celui ale topoarelor-celt ale grupei Derbeden’, cât şi ale grupelor Golovu-rov şi Lobojkovka, sunt descoperite izolat şi în bazinul Volga de Mijloc (История Самарского Поволжья...2000, рис. 16,1; Tallgren 1926, 180. Fig. 106,8; Tallgren 1916, 34. Pl. XII,1.6; Черных 1970, 128. Рис. 48,17; Ушурелу 2010, рис. 5,8; 9,11; 10,2.7.9).


8,6; Дергачев, Бочкарев 2002, табл. 105,14; Dergačev, Bočkarev 2006, pl. 105,14), Tereškovo din bazinul Donului de Mijloc (Пряхин, Синюк, Матвеев 1981, 281. Рис. 1,3) şi Lobojkovka din nordul Mării Negre (Leskov 1981, 11. Taf. 3,48; Дергачев, Бочкарев 2002, табл. 104,B2; Dergačev, Bočkarev 2006, pl. 104,B2). Însă, sub aspect tipologic, acestea din urmă sunt de o factură mai evoluată, au garda mânerului reliefată inelar şi lamă foliformă cu nervură mediană, în timp ce primul are garda plată, de formă romboidală, şi lama cu muchie mediană (Leskov 1981, 49.66).21

În ceea ce priveşte atât topoarele-celt ale grupei Derbeden’ (Pl. 6,18-32), cât şi cele ale grupelor Go-lovurov (Pl. 1,1-4) şi Lobojkovka (Pl. 2,1-4), cu toate că acestea se deosebesc de topoarele-celt de tip Tur-bino (Pl. 6,1-4) şi cele de tip Sejma (Pl. 6,5-17) prin prezenţa bordurii pe marginea exterioară a tocului de înmănuşare şi lăţimea mai mare a părţii superioare în raport cu cea a lamei, în schimb, în baza similitudini-lor elementelor decorative şi a delimitării părţilor late-rale de cele late, sunt considerate derivate ale acestora din urmă (Tallgren 1926, 179-180; Тихонов 1960,45; Тереножкин 1961,121; Черных 1976, 83-84; Bočka-rev, Leskov 1980, 51-52; Leskov 1981, 33.34.36; Бочкарев 2002, 117; 2006, 398-400).

Relevantă în această ordine de idei este spre exem-plu asimetria elementelor ornamentale pe părţile late ale unor topoare-celt ale grupei Lobojkovka (Pl. 2,2), similară celei ale topoarelor-celt de tip Sejma (Pl. 6,10-14.16-17) (Бочкарев 1986, 87; 2010, 67; Черных, Кузьминых 1989, рис. 12,6; 13,2.4.5.6; 14,2.4.6; 15,1.4.6.8; 16,1-5; 17,1-4; 18,1.3-4; 19,2-4; 20,1.3).

Totodată, în conformitate cu constatările efectuate de către V.S. Bočkarev, topoarele-celt ale grupei Derbe-den’ şi cele ale grupei Lobojkovka, prezintă o varietate mai mare a motivului ornametal în formă de bandă, în comparaţie cu cel al topoarelor-celt de tip Turbino şi de tip Sejma. În opinia aceluiaşi autor, aceasta ar reflecta o degradare a motivului ornametal în formă de bandă sau, altfel spus, această varietate mai mare este o consecinţă a renunţării la canoanele riguroase de tip Turbino şi de tip Sejma (Бочкарев 2004, 399).

În acelaşi timp, dacă în cazul topoarelor-celt ale grupei Derbeden’ prezenţa bandei decorative este obli-gatorie, în cazul celor ale grupei Lobojkovka această rigoare nu mai este valabilă. De asemenea, la multe to-poare-celt ale grupei Lobojkovka nu mai este respecta-tă interdependenţa între urechiuşă şi banda decorativă, atât în ceea ce priveşte amplasarea, cât şi dimensiunile acestora. Este constatată asocierea pe lângă banda deco-

21 O dinamică de dezvoltare similară este constatată şi în cazul pumnalelor din aceste regiuni (Черных 1976, 114-115.118-120; Leskov 1981, 42-45.63-64. 66. Taf. 15 ).

Pl. 6. Topoare-celt de tip Turbino, Sejma şi Derbeden’.Topoare-celt de tip Turbino (1-4): 1-4- Turbino i (Черных, Кузьминых 1989, 39. Рис. 6,1-2.4; 8,1).Topoare-celt de tip Sejma (5-17): 5.8- Turbino i; 6- Penza; 7.10.12.17- Sejma; 9- Rešnoe; 11- fosta Kargalinskaja volost’; 13.14- Rostovka; 15- Majkopčegaj; 16- Sokolovo (Черных, Кузьминых 1989, 46-63. Рис. 9,1.8; 10,3.7; 12,4; 13,6; 15,8; 16,3; 17,4; 18,3; 19,1.2; 20,3).Topoare-celt de tip Derbeden’ (18-32): 18-19- Derbeden’ (Халиков 1980, 45. Рис. 44, 1-2); 20- Gorodišče (Тихонов 1960, 45. Рис. XXV, 16); 21- Kirovskaja obl. (Збруева 1952, Таб. XXiii,9); 22- fosta gubernie Orenburg (Сальников 1965, 160. Рис. 1,1); 23.26.30- fosta gubernie Kazan’ (Халиков 1980, Рис. 44,3.4.9); 24- Bol’šoe Frolovo (Халиков 1980, 105. Рис. 44,8); 25- Tutaevo (Халиков 1980, 45. Рис. 44,7); 27- Елабуга (Aspelin 1877, fig. 144); 28- Blagoveščenka (Kaiser, Popandopulo 2004, 19. Abb. 9,3); 29.32- duna Anan’inskaja (Збруева 1952, таб. XXXVi,18.19); 31- nikolaevsk (Гуренко 1990, рис. 1,5).

46 Eugen UŞURELU

rativă şi a altor motive ornamentale sau în genere aceas-ta lipseşte sau este plasată în alte părţi ale compoziţiei ornamentale (Бочкарев 2004, 399).

În afară de aceasta, trebuie de menţionat şi că ele-mentul morfologic comun topoarelor-celt de tip Turbi-no, de tip Sejma, ale grupei Derbeden’ şi ale grupelor Golovurov şi Lobojkovka – delimitarea părţilor latera-le de cele late este executată diferit de la o grupă la alta. Astfel, aceasta este efectuată în primele două cazuri cu ajutorul muchiilor sau a nervurilor longitudinale. În cazul topoarelor-celt ale grupei Derbeden’ predomină nervurile şi mai puţin muchiile, în timp ce la topoare-le-celt ale grupelor Golovurov şi Lobojkovka raportul este invers. În afară de acestea, la topoarele-celt ale grupelor Golovurov şi Lobojkovka sunt predominan-te muchiile sau nervurile laterale foliforme (Ушурелу 2010, 59).

Astfel, toate datele de ordin tipologic menţionate, cât şi localizarea geografică, indică că topoarele-celt ale grupei Derbeden’ ocupă o poziţie intermediară din punct de vedere tipologic şi teritorial-cronologic între topoarele-celt de tip Turbino şi Sejma şi cele ale grupe-lor Golovurov şi Lobojkovka.

În afară de aceasta, poziţia cronologică mai veche a topoarelor-celt ale grupelor Golovurov şi Lobojkovka, faţă de topoarele-celt ale grupelor nord-pontice poste-rioare, este demonstrată şi de lăţimea mai mare a părţii superioare în raport cu cea a lamei a topoarelor-celt ale primelor grupe (Pl. 1,1-4; 2,1-4), spre deosebire de cele ale grupelor ulterioare acestora, la care acelaşi raport este invers (Pl. 1,16-18.27-31.37-41; 2,16-23.31-36.49-50.52-53.56).

Sunt susţinute constatările efectuate şi de procesele cultural-istorice desfăşurate în regiunile şi perioadele vizate. Potrivit lui V.S. Bočkarev, apariţia topoarelor-celt ale grupelor Derbeden’ şi Lobojkovka este legată de transformările cultural-istorice de amploare ce au avut loc în o parte însemnată a Eurasiei de Nord. Generatorul de bază al acestor transformări a fost centrul cultural-genetic volgo-uralic. În rezultatul acestor procese, către mijlocul mileniului II a.Chr., în regiuni de stepă şi silvo-stepă ale Europei de Est, în Siberia de Sud şi Kazahstan, s-a format o serie de culturi noi (Čerkaskul’, Fedorovo, Prikazansk, Suskansk ş.a.). În afară de aceasta, o parte a populaţiei sau grupe nu mari ale purtătorilor acestor culturi au migrat în direcţiile sud-estică, estică şi sud-vestică. Confirmare a răspândirii acestor populaţii în di-recţia sud-vestică le reprezintă descoperirile numeroase ale ceramicii de tip Andronovo (Čerkaskul’-Fedorovo) din bazinul Donului, din Ukraina de Est şi din bazinul Niprului. Odată cu aceste populaţii, în aceste din urmă regiuni pătrund şi unele elemente ale culturii materiale volgo-uralice, printre acestea fiind topoarele-celt şi dăl-ţile-celt (Бочкарев 2002,116).

Astfel, luând în consideraţie toate constatările men-ţionate mai sus, cât şi ţinând cont de datarea actuală, în corespundere cu datele radiocarbon, a monumentelor

de tip Sejma-Turbino, în intervalul cuprins între sfâr-şitul mileniului III- primul sfert al mileniului II a.Chr. (Трифонов 1996; Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005; Koryakova, Epimakhov 2007, Tab. о.3.), se dovedeşte mai verosimil modelul răspândirii tradiţiilor Sejma-Tur-bino de la est spre vest, prin intermediul zonei de pre-lucrare a metalelor Derbeden’-Lobojkovka (Бочкарев 1994; 2002), şi nu invers (Черных 1976, 84.192-193; Кузьминых 1981, 63.64; Клочко 1994, 119.123-124; Гершкович 2001-2002, 605-606).

Cât priveşte răspândirea unor elemente care au tan-genţe cu cele ale grupelor Golovurov şi Lobojkovka şi în Asia Centrală (Клочко 1994, 119.123-124; Гершкович 2001-2002, 605-606), acestea îşi găsesc explicaţii în ca-drul proceselor menţionate mai sus, legate de transfor-mările generate de focarul cultural-genetic volgo-uralic (Бочкарев 1991; 1995; 2002).

Pe de altă parte, poziţia cronologică mai veche a grupelor Golovurov şi Lobojkovka în raport cu grupe-le nord-pontice posterioare acestora este susţinută şi de descoperirile de factură răsăriteană de la est de Carpaţi, de la Dunărea de Jos şi de pe teritoriul Bulgariei, cât şi de evoluţia tipologică a bronzurilor din aceste regiuni.

O serie de topoare-celt cu două urechiuşe, prevă-zute cu decor sub bordură în formă de bandă sau fără acesta şi cu muchii sau nervuri laterale foliforme, din cadrul depozitelor (Pl. 3,1-2) şi descoperite izolat (Pl. 3,3-7) în spaţiul carpato-nistrean, aparţin din punct de vedere tipologic grupelor nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka şi sunt sincrone etapei timpurii a culturii Sabatinovka (Дергачев 1997, 13-19. Рис. 1, I 1-4; Der-gacev 1997,138-141. Fig. 1, I 1-4; Бочкарев 2002, 117; Uşurelu 2005a, 72-76; 2005b, 238-243; 2005c, 51-55. Fig. 1,1; 2,1.3; 3,1-5; Ушурелу 2010, 39. 56. Рис. 8,14; 9,4.8-10; 10,16.19).

Aceloraşi grupe de topoare-celt nord-pontice apar-ţin şi descoperirile topoarelor-celt cu două urechiuşe de pe teritoriul Bulgariei (Черных 1978, 203. Табл. 40,8-10; Бочкарев 2002, 117; Uşurelu 2005c, 51-55. Fig. 3,6-7; Ушурелу 2010, 35. 39. Рис. 7,13-14; 9,5).

În afară de acestea, în cadrul depozitului de la De-leni de la est de Carpaţi toporul-celt cu două urechiuşe (Pl. 3,1), tipul II.5.11. (după Ушурелу 2010, 39. Рис. 10,16), se asociază cu o seceră estică cu cârlig (Pl. 3,11), tipul C-14 (după Черных 1976, 92-94) sau tipul Pere-liub, varianta Garbuzovka (după Дергачев, Бочкарев 2002, 106. Табл. 37,489; Dergačev, Bočkarev 2006, 126. Pl. 37,489).

Două seceri estice cu cârlig, tipul C-14 (după Черных 1976, 92-94) sau tipul Ibrakaevo, variantele Volga-Don şi Nipru Mijlociu (după Дергачев, Бочкарев 2002, 72.75. Табл. 20,275; 21,296; Dergačev, Bočkarev 2006, 92.95. Pl. 20,275; 21,296), include un alt depozit est-carpatic, cel de la Poieneşti.

O altă seceră estică cu cârlig (Pl. 4,3), tipul C-14 (după Черных 1976, 92-94) sau tipul Pereliub, vari-anta Garbuzovka (după Дергачев, Бочкарев 2002,


106. Табл. 37,493; Dergačev, Bočkarev 2006, 127. Pl. 37,493), conţine şi depozitul de la Odăile Podari din Muntenia, România (Şerbănescu, Trohani 1975, 537-538. Fig. 4,1-3).

Din punct de vedere tipologic, secerile estice cu cârlig au constituit prototipul secerilor cu cârlig din spaţiul carpato-dunărean, opinie expusă încă de A.M. Tallgren (1926, 192) şi confirmată de recentul studiu special consacrat secerilor de bronz din Europa de Est (Дергачев, Бочкарев 2002, 236-237; Dergačev, Bočka-rev 2006, 285-286).

În această situaţie, constatările de ordin tipologic enunţate indică că grupele nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka, carpato-nistreană Deleni, grupa Odăile Podari din Muntenia, România, şi Popgruevo din Bul-garia au prioritate cronologică faţă de grupele posteri-oare acestora, Krasnyj Majak şi Dobrjanka, din nordul Mării Negre, Râşeşti din spaţiul carpato-nistrean, Oi-nacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea, Ro-mânia, şi Dičevo (Sokol) din Bulgaria, cărora le sunt caracteristice secerile de factură carpato-dunăreană cu cârlig.

Confirmare în acest sens o constituie şi depozitul de la Ščetkovo din bazinul r. Bug, sudul Ukrainei, în care fragmentul unei seceri estice cu cârlig, tipul Pe-reliub, varianta Garbuzovka, se asociază cu seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat, tipul Saafalani. Ulti-mul reprezintă prototipul secerilor cu ciotul de la tur-

nare neîndepărtat de tip Dičevo(Дергачев, Бочкарев 2002, 106.258-259. Таб. 37,494; 87, 1210-1219; 114; Dergačev, Bočkarev 2006, 127.313-315. Pl. 37,494; 87, 1210-1219; 114), care se asociază în depozite cu seceri-le de factură carpato-dunăreană cu cârlig.

Răspândirea în spaţiul carpato-nistrean, la Dună-rea de Jos şi în Bulgaria a topoarelor-celt şi a seceri-lor estice cu cârlig analogice celor din cadrul grupelor Golovurov şi Lobojkovka, evoluţia tipologică enunţată şi dinamica cronologică relativă schiţată a grupelor de complexe din acest spaţiu îşi au explicaţiile în procesele cultural-istorice din aceste regiuni.

Rolul decisiv în constituirea complexului cultural Sabatinovka-Noua-Coslogeni, fondul cultural de bază al căruia aparţine comunităţilor arhaice ponto-caspice, este atribuit elementelor răsăritene, care au determinat formarea culturilor Sabatinovka, Noua (Sava 1998; 1999; 2002; 2003; 2004; 2005; Савва 2002; 2003) şi Coslogeni (Morintz, Anghelescu 1970, 373-413; Mo-rintz 1978, 121-152).

În urma acestor procese cultural-istorice, la începu-tul perioadei târzii a epocii bronzului, din nordul Mării Negre în spaţiul carpato-nistrean, la Dunărea de Jos, în afară de topoare-celt cu două urechiuşe şi seceri estice cu cârlig, capătă răspândire şi alte categorii funcţiona-le: pumnale cu lamă foliformă (Черных 1978, 234-236. Табл. 63,7; Dergačev 2002, 125-128; Taf. 20,X; 46,C; Simion 2003, 66-67. Pl. 6,1-6), brice cu lamă foliformă

Harta 1. Localizarea complexelor de tipare şi a depozitelor de bronzuri ale grupelor nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka, a depozitelor de bronzuri şi a descoperirilor izolate ale grupei carpato-nistrene Deleni, a depo-zitului de bronzuri a grupei Odăile Podari din Muntenia şi a depozitului şi a descoperirilor izolate ale grupei Popgruevo din Bulgaria (simbol plin-complex de tipare, simbol gol-depozit de bronzuri, simbol semiplin-des-coperire izolată piesă bronz; numerele descoperirilor corespund numerelor de ordine din lista complexelor).

48 Eugen UŞURELU

(Boroffka 1997, 564-566.570), sceptre de piatră (Савва 1987; Boroffka, Sava 1998, 66), ş.a.

Relevant în această ordine de idei este cazul culturii Noua. Epicentrul de formare a acestei culturi este localizat în nord-vestul Basarabiei şi Podişul Moldovei, unde sunt concentrate cele mai multe aşezări şi majoritatea comple-xelor funerare, inclusiv cele mai mari necropole ale cul-turii Noua (Sava 2002, 226). Anume din această regiune provine şi cea mai numeroasă grupă de piese de bronz de factură răsăriteană (Pl. 3,1-11; Harta 1), descoperite în de-pozite sau izolat (Chirica, Tanasachi 1984, 122. Fig. 9,8; 10,3; Şadurschi 1989, fig. 6,6; 7,6; 8,6; Dergačev 2002, Taf. 68, A411.A415.A416; 31,B1; 40,B.C), cu analogii în grupele nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka.

Prioritatea cronologică a apariţiei topoarelor-celt în regiunea nord-pontică, spaţiul carpato-nistrean, la Du-nărea de Jos şi în Bulgaria, faţă de bazinul carpatic, este susţinută şi de evoluţia tipologică a topoarelor-celt ca-racteristice grupelor posterioare: Krasnyj Majak şi Do-brjanka din nordul Mării Negre, Râşeşti din spaţiul car-pato-nistrean, Oinacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea, România, şi Dičevo (Sokol) din Bulgaria, cât şi de dinamica cronologică a răspândirii topoarelor-celt în depozitele din aceste regiuni şi în cele din interi-orul arcului carpatic.

Astfel, în cazul topoarelor-celt cu o urechiuşă, păr-ţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală, orificiu ovoidal sub arcada muchiilor (Pl. 3,13) sau a tipului Râşeşti (după Дергачев 1997, 24. Рис. 5,I 1-5; Derga-cev 1997, 144. Fig. 5,I 1-5) şi a topoarelor-celt cu o

urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă ar-coidală (Pl. 3,14) sau a tipului Negreşti (după Дергачев 1997, 24-25. Рис. 5,II 1-5; Dergacev 1997, 144. Fig. 5,II 1-5) este susţinută originea est-carpatică a acestora. Şi în calitate de forme arhaice ale acestor două tipuri de topoare-celt, poate fi indicat toporul-celt din cadrul depozitului de la Hristici (Pl. 3,13) din nordul Basarabi-ei şi respectiv descoperirea izolată de la Fundărura (Pl. 3,8), judeţul Vaslui. Decorul în formă de nervură în zig-zag, cât şi lăţimea mai mare a părţiilor superioare în ra-port cu cea a lamei a acestor topoare-celt, sunt similare aceloraşi caracteristici ale unor topoare-celt ale grupei Lobojkovka (Pl. 2,2).22 În afară de aceasta, toporul-celt decorat, de tip Râşeşti, se acociază în cadrul depozitului de la Hristici (Дергачев 1975, 10-11. Рис. 2,1-8; Der-gačev 2002, 36. Taf. 31,B1-8) şi cu alte topoare-celt de acelaşi tip, însă fără decor, cât şi cu un topor-celt cu două urechiuşe cu decor în formă de bandă sub bordură compusă din linii oblice (Pl. 3,12), tipul II.5.4. (după Ушурелу 2010, 39. Рис. 9,4).

Apariţia şi a altor tipuri de topoare-celt, cum ar fi de exemplu cele cu muchii trapezoidale pe părţile late, tipul Ghermăneşti (după Dergačev 2002, 142-143), sau a celor cu muchii trapezoidale ori arcoidale pe păr-ţile late şi cu muchii sau nervuri foliforme pe părţile laterale, tipul Ruginoasa şi varianta Antonovka (după Дергачев 1997, 26-29. Рис. 5,III 1-4.8-10; Dergacev 1997, 145-146. Fig. 5,III 1-4.8-10), sau a aşa-numitului tip „transilvănean”23, de asemenea este pusă în legătură cu regiunea est-carpatică.

22 Trebuie de menţionat, că muchie în formă arcoidală pe una din părţile late şi orificiu, are şi dalta-celt cu urechiuşă frontală din cadrul depozitului de la Derbeden’ (Кузьминых 1981, рис. 8,3; Дергачев, Бочкарев 2002, табл. 104,B3; Dergačev, Bočkarev 2006, pl. 104,B3), din bazinul Volga de Mijloc. Cu orificiu în partea superioară a unei părţi late, este prevăzut şi toporul-celt în negativ al tiparului de la Malye Kopani (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 4,39a), din nordul Mării Negre. Ambele aceste complexe, sunt anterioare cronologic depozitelor din spaţiul carpato-nistrean, ce includ topoare-celt cu muchii arcoidale şi orificii pe părţile late.

23 Noţiunea de topoare-celt de tip „transilvănean”, inclusă în circuitul ştiinţific de către J. Hampel la sfârşitul sec. XIX (Hampel 1896, 45-46), a cunoscut la diferite etape de cercetare accepţiuni diverse. În perioada interbelică sunt efectuate primele încer-cări de sistematizare, definire a caracteristicilor tipologico-morfologice şi spaţial-cronologice ale acestui tip de topoare-celt. Una dintre primele încercări de clasificare tipologică aparţine lui I. Andrieşescu. Analizând depozitul de la Drajna de Jos, autorul menţionat înglobează topoarele-celt cu muchii arcoidale şi cu muchii trapezoidale pe părţile late, şi cele şi cu muchii foliforme pe părţile laterale, din cadrul acestui depozit, în tipul 1. În ceea ce priveşte datarea depozitului şi respectiv a pieselor componente, este propusă o încadrare cronologică largă – a doua jumătate a mileniului II a.Chr. (Andrieşescu 1925, 360.384). Tipul 1, în accepţiunea lui I. Andrieşescu, este definit de I. Nestor drept o „variantă răsăriteană” (în raport cu topoarele-celt cu gura concavă, tipul 2 după Andrieşescu 1925, 360) de topoare-celt, centrul de răspândire fiind plasat în Transilvania şi regiu-nile extracarpatice ale României (Nestor 1933, 131). Acelaşi autor descrie particularităţile morfologice ale acestor topoare-celt şi efectuează o trecere în revistă a răspândirii celor mai importante piese descoperite izolat şi în cadrul depozitelor (Nestor 1933, 131-132, nota 530). M. Roska numeşte tipul 1 după Andrieşescu sau „variantă răsăriteană” de topoare-celt după Nestor, tip „transilvănean vechi” şi efectuează o cartate exhaustivă a descoperirilor acestor topoare-celt din Transilvania (Roska 1938, 154. Fig. 1), evidenţiind în acelaşi timp asocierea acestora în cadrul depozitelor cu secerile cu cârlig. Analizând descoperirile de topoare-celt în discuţie, din regiunea nord-pontică, A.M. Tallgren consideră că muchiile foliforme pe părţile laterale ale acestora, ar fi imitaţii ale muchiilor laterale ale topoarelor cu aripioare (Tallgren 1926, 182. Fig. 106,12.13). În afară de aceasta, A.M. Tallgren admite topoarele cu aripioare în calitate de prototip nu numai a tipului în discuţie, dar şi a altor tipuri de topoa-re-celt din zona de stepă a Europei de Est (Tallgren 1926, 179-180). În anii postbelici o nouă rectificare în cazul acestei noţiuni este efectuată de M. Petrescu-Dîmboviţa. Acest autor face o delimitare a topoarelor-celt cu muchii trapezoidale şi a celor cu muchii arcoidale pe părţile late, primele asociindu-le cu tipul „transilvănean”, celelalte cu „varianta răsăriteană” a acestuia (Petrescu-Dîmboviţa 1953, 467-468). În ceea ce priveşte raportul cronologic între aceste variaţii de topoare-celt, pornindu-se


În cazul topoarelor-celt cu muchii trapezoidale pe părţile late şi muchii sau nervuri foliforme pe păr-ţile laterale, tipul Ruginoasa, sau a aşa numitului tip „transilvănean”, de asemenea poate fi indicat în calitate de formă arhaică, descoperirea toporului-celt cu două urechiuşe din nordul Basarabiei (Pl. 3,7). În susţinerea acestei supoziţii vine şi faptul, că lăţimea părţii superi-oare a acestei piese este mai mare decât lăţimea lamei, ca şi la topoarele grupelor Golovurov, Lobojkovka, Deleni. Ceea ce face puţin probabilă versiunea unei re-plici locale a topoarelor-celt de tip Ruginoasa24.

În afară de aceasta, în susţinerea originii est-carpa-tice, cât şi a legăturii tipologice a topoarelor-celt de tip Ruginoasa şi ale variantei Antonovka, sau a aşa numi-tului tip „transilvănean”, cu topoarele-celt ale grupelor Golovurov, Lobojkovka, Deleni, vine şi indiciul morfo-logic definitoriu al primelor – muchiile sau nervurile fo-

liforme pe părţile laterale, indiciu care este caracteristic topoarelor-celt ale acestor din urmă grupe.

Trebuie de menţionat de asemenea că M. Rusu, care a efectuat prima clasificare tipologică sistematică a aşa numitului tip „transilvănean” de topoare-celt, cu toate că consideră acest tip o inovaţie transilvăneană, menţionează totodată lipsa unui prototip local din care ar fi derivat diferitele variante ale acestuia şi admite ori-ginea răsăriteană a prototipului acestui tip de topoare-celt, indicând sapele25 (Rusu 1966, 27.28.33, nota 7), numite în literatura de specialitate rusă „motyga”.

Toate aceste constatări de ordin tipologic sunt sus-ţinute şi de tendinţa priorităţii cronologice a topoare-lor-celt cu muchii trapezoidale şi arcoidale în cadrul depozitelor din regiunile extracarpatice, faţă de cele din depozitele din interiorul arcului carpatic (Boroffka, Ri-diche 2005, 155-156)26, evidenţiată în baza schemelor

de la asocierile tipurilor de bronzuri în cadrul depozitelor seriilor delimitate la acea vreme, este subliniată probabilitatea că varianta răsăriteană a tipului „transilvănean” este mai veche în Moldova decât în Transilvania (Petrescu-Dîmboviţa 1953, 469). Prima clasificare tipologică sistematică a aşa-numitului tip „transilvănean” de topoare-celt este efectuată de către M. Rusu, cu ocazia publicării depozitului de la Balşa (Rusu 1966, 17-40). În cazul acestui tip sunt evidenţiate trei variante principale (A-C), fiecare împărţită la rândul ei în subvariante. Conform acestei clasificări, varianta principală A (subvariantele A1-A5) include topoarele-celt cu muchii sau nervuri trapezoidale pe părţile late şi foliforme pe părţile laterale, varianta principală B (subvari-antele B1-B5), topoarele-celt cu muchii sau nervuri trapezoidale pe părţile late şi varianta principală C (subvariantele C1-C10), topoarele-celt cu muchii arcoidale pe părţile late şi foliforme pe cele laterale (subvariantele C1-C2) şi topoarele-celt cu muchii sau nervuri arcoidale pe părţile late (subvariantele C3-C10). Trebuie subliniat faptul că clasificarea propusă de M. Rusu este efectuată în baza variaţiei caracteristicilor morfologice ale topoarelor-celt analizate, dar este luată în consideraţie şi frecvenţa variaţiilor de topoare-celt în cadrul seriilor de depozite, ceea ce fac valabile şi astăzi constatările autorului menţionat referitor la raportul cronologic între variantele şi subvariantele analizate. În schimb, este apriorică premisa de la care porneşte M. Rusu, conform căreia toate variantele şi subvariantele menţionate ar aparţine unui şi acelaşi tip „transilvănean”. Cu atât mai mult ne-justificată este poziţia autorului, care consideră acest tip o inovaţie locală, în timp ce însăşi acesta subliniază lipsa prototipului local din care ar fi derivat diferitele variante ale aşa-numitului tip „transilvănean” (Rusu 1966, 27). De asemenea, nu mai sunt actuale sincronismele variantelor şi subvariantelor de topoare-celt cu culturile şi grupele cultural-arheologice sincrone, însă în acest caz nu se poate reproşa nimic autorului, care şi-a întemeiat opţiunile pe cunoştinţele din stadiul de cercetare de la vremea respectivă (Rusu 1966, 28-30). Referindu-se la tipul „transilvănean” de topoare-celt, A. Mozsolics subliniază apariţia bruscă a acestora în cadrul depozitelor orizontului Ópályi, admiţând diferenţe cronologice între variaţiile morfologice în cadrul acestui tip. De asemenea, sunt menţionate transformările morfologice nesemnificative ale acestui tip de topoare-celt pe parcursul perioadei sale de evoluţie şi prezenţa acestora şi în cadrul depozitelor orizontului Aranyos (Mozsolics 1973, 39-41). O altă lucrare în care se face referinţă şi la topoarele-celt ale aşa numitului tip „transilvănean” este realizată de B. Wanzek (Wanzek 1989). Studiul are ca subiect formele de turnare, însă autorul abordează şi analogiile în pozitiv, propunând o taxonomie foarte minuţioasă, luând în consideraţie atât forma, cât şi elementele decorative. Conform acesteia, celturile variantei A2 după Rusu (celturile cu muchii trapezoidale pe părţile late şi foliforme pe cele laterale) sunt delimitate în varianta 2.b.3. Celturile cu mu-chiile arcoidale pe părţile late sunt delimitate în trei variante, una exclusiv cu „ornament parabolic” (varianta 2.b.5.a.), alta cu „ornamente în formă de parabolă sub nervură orizontală” (varianta 2.b.5.b.) şi ultima cu „nervuri verticale între ornamentul parabolic şi marginea tocului de înmănuşare” (varianta 2.b.5.c.) (Wanzek 1989, 96-97.101-105). Varianta 2.b.5.b. definită de Wanzek este nuanţată recent de N. Boroffka şi F. Ridiche (Boroffka, Ridiche 2005, 152-153) în felul următor: 2.b.5.b.-1 (orna-ment în formă de parabolă sub o nervură orizontală); 2.b.5.b.-2 (ornament în formă de parabolă sub două nervuri orizontale); 2.b.5.b.-3 (ornament în formă de parabolă sub trei şi patru nervuri orizontale). Dintre alte încercări recente de clasificare tipo-logico-cronologică şi de determinare a ariei de răspândire a topoarelor-celt în discuţie, pot fi menţionate lucrarea lui M. Ignat (Ignat 2000) şi a lui S.C. Ailincăi (Ailincăi 2005, 7-11).

24 De menţionat că toporul-celt în negativ de acest tip al valvei descoperite la Cernat, jud. Covasna (Székely 1970, 478. Fig. 1,1), are lăţimea părţii superioare mai mare decât lăţimea lamei (de regulă tiparele oferă o imagine mai obiectivă despre forma pie-selor, spre deosebire de piesele de bronz, deoarece acestea după turnare pot fi prelucrate prin batere sau forma iniţială poate suferi modificări în urma utilizării, mai ales în cazul lamelor topoarelor-celt).

25 M. Rusu le numeşte dălţi cu aripioare ce se suprapun una peste alta (Rusu 1966, 33, nota 7).26 Dintre multiplele constatări de diferit ordin ale acestui studiu, ţin să menţionez cea cu privire la cercetarea încă insuficientă

a dinamicii cronologice a tipurilor de bronzuri (Boroffka, Ridiche 2005, 155), observaţie binevenită şi foarte actuală în cazul cercetării bronzurilor din spaţiul carpato-dunărean.

50 Eugen UŞURELU

27 Anterioritatea cronologică a topoarelor-celt cu o urechiuşă şi muchii arcoidale pe părţile late sau a variantei răsăritene a tipului „transilvănean” în Moldova faţă de Transilvania, este susţinută şi de M. Petrescu-Dîmboviţa (1953, 469).

tradiţionale a depozitelor de bronzuri27.Totodată, legături tipologice cu topoarele-celt ale

grupelor Golovurov, Lobojkovka, din zona nord-pon-tică şi Derbeden’, din bazinul Volga de Mijloc, pot fi constatate nu numai în cazul topoarelor-celt din spa-ţiul carpato-nistrean, dar şi a celor de la Dunărea de Jos.

Relevant în acest sens este tiparul pentru turnare ciocane-celt de la Almăj, jud. Dolj, România. Decorul ciocanului-celt în negativ al acestui tipar constă dintr-o canelură îngustă, aflată sub marginea îngroşată şi um-plută cu nervuri verticale scurte. Sub ea urmează o altă canelură cu un şir de triunghiuri scurte în relief, plasate cu vârful în sus. Sub aceste două şiruri urmează o nervu-ră în zigzag, de la al cărei vârf de mijloc coboară oblic două nervuri, ale căror capete de jos sunt fiecare îndoite antitetic spre exterior (motiv în formă de „mustaţă”). În calitate de analogii acestor elemente ornamentale sunt indicate motivele decorative ale topoarelor-celt din nor-dul Mării Negre şi mai departe spre răsărit, din Siberia. De asemenea, în ceea ce priveşte ornamentul în formă de „mustaţă”, este subliniată similitudinea acestuia cu ornamentele în formă de buclă de pe topoarele-celt de tip Oinac, ce se termină în motive în formă de „musta-ţă” (Boroffka, Ridiche 2005, 156-159. Fig. 10).

În ceea ce priveşte motivele ornamentale ale aces-tui tipar, trebuie de menţionat că dacă cel în formă de nervură în zigzag se întâlneşte atât la topoarele-celt ale grupelor Derbeden’ (Pl. 6,19.24-26), din bazinul Volga de Mijloc, Lobojkovka (Pl. 2,2) şi Novo-Aleksandrovka (Pl. 1,27.28), din zona nord-pontică, Deleni (Pl. 3,8) şi Râşeşti (Pl. 3,13.16), din spaţiul carpato-nistrean, atunci cele în formă de nervuri verticale scurte sunt caracte-ristice tipului Sejma (Pl. 6,5-7.9-12.14-17), topoarelor-celt ale grupelor Golovurov (Pl. 1,2) şi Lobojkovka (Pl. 2,2.3), Deleni (Pl. 3,3-5), în formă de triunghiuri scurte în relief, tipului Sejma (Pl. 6,8), şi topoarelor-celt ale grupei Derbeden’(Pl. 6,29), iar cel în formă de „musta-ţă” topoarelor-celt ale grupei Derbeden’(Pl. 6,19,21.26) şi Golovurov (Татаринов 1979,258-259. Рис. 2,1; Ушурелу 2010, 54-55. Рис. 5,1). Respectiv, în baza acestor constatări, tiparul pentru turnat ciocane-celt de la Almăj, ar trebui sincronizat cu grupele nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka, est-carpatică Deleni, Odăile Podari din Muntenia şi Popgruevo din Bulgaria, şi pus în legătură cu procesul răspândirii în aceste regiuni a elementelor estice, odată cu constituirea complexului cultural Sabatinovka-Noua-Coslogeni.

Cât priveşte topoarele-celt de tip Oinac de la Du-nărea de Jos, unele piese sunt prevăzute cu decorul în formă de bandă compusă din nervuri verticale scurte (Pl. 4,9) sau motivul ornamental numit în literatura de specialitate rusă, în traducere, „scăriţa Sejma”, caracte-ristică tipului de topoare-celt de tip Sejma (Pl. 6,6-7.9-12. 14-17), transmis la Dunărea de Jos prin intermediul grupelor Derbeden’ (Pl. 6,21-23), din bazinul Volga de Mijloc, a grupelor nord-pontice Golovurov (Pl. 1,2-3) şi Lobojkovka (Pl. 2,2-3), est-carpatică Deleni (Pl. 3,3) şi Popgruevo (Pl. 5,3-4) din Bulgaria , fiind pre-luată şi în cazul topoarelor-celt ale grupei Vyrbica (Pl. 5,17.21.22.24) (Дергачев 2010, рис. 52) din Bulgaria.

Astfel, în cazul tuturor motivelor ornamentale abordate poate fi constatată prioritatea cronologică a acestora la topoarele-celt din Siberia, Europa de Est şi nordul Mării Negre, faţă de cele de la est de Carpaţi, Dunărea de Jos şi Bulgaria. Iar, în ceea ce priveşte de-corul în formă de nervură în zigzag, a primelor şi faţă de motivele similare ale topoarelor-celt ale seriilor Cincu-Suseni, Jupalnic-Turia, din interiorul arcului carpatic şi ale seriilor de depozite Aranyos şi Kurd, din Europa Centrală (Boroffka, Ridiche 2005, 158).28

Datele menţionate mai sus, ce ţin de evoluţia tipo-logică a tipurilor de bronzuri din Europa de Est, nordul Mării Negre, spaţiul carpato-nistrean, Dunărea de Jos şi teritoriul Bulgariei, cât şi cronologia relativă schiţa-tă a grupelor de complexe din aceste regiuni, contra-zic sincronizarea grupelor de bronzuri nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka cu seriile est-carpatică Râ-şeşti-Băleni şi Uriu-Domăneşti din Transilvania29, în conformitate cu schemele tradiţionale (Черных 1976, 152-153; Bočkarev, Leskov 1980; Leskov 1981)30, care au la bază preluarea, în lipsa reperelor cronologice rele-vante locale şi în Europa de Est de la acea vreme, a ce-lor din spaţiul carpato-dunărean şi din Europa Centrală (Тереножкин 1965).

Confirmare în acest sens reprezintă şi lipsa com-plexelor în care tipurile de piese caracteristice grupelor nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka s-ar asocia cu tipurile de bronzuri din spaţiul carpato-dunărean. Unica excepţie constituie depozitul de bronzuri de la Hristici din nordul Basarabiei (Дергачев 1975, 10-11. Рис. 2,1-8; Dergačev 2002, 36. Taf. 31,B1-8), care include un to-por-celt cu două urechiuşe cu decor în formă de bandă, sub bordură, compusă din linii oblice (Pl. 3,12), tipul II.5.4. (după Ушурелу 2010, 39. Рис. 9,4). Însă, acest depozit, după cum s-a menţionat mai sus, include pe

28 Această situaţie este valabilă şi în cazul delimitării părţilor laterale de cele late ale topoarelor-celt, cu muchii sau nervuri foli-forme.

29 Situaţie valabilă şi în cazul încercărilor de sincronizare a focarului de prelucrare a metalelor Golovurov-Lobojkovo cu focarul Krasnomajak (Kločko 1995, 151-152; Гершкович 2001-2002, 605-606 ).

30 Trebuie de menţionat faptul, că anterioritatea cronologică relativă a grupelor Golovurov şi Lobojkovka, în raport cu grupele din spaţiul carpato-nistrean, este totuşi subliniată (Bočkarev, Leskov 1980, 68-85; Leskov 1981, 90-101).


lângă topoarele-celt cu muchii arcoidale şi orificiu, sau de tip Râşeşti, şi o formă arhaică a acestuia, cu decor sub bordură în formă de linii în zigzag (Pl. 3,13), analo-gic decorului topoarelor-celt ale grupelor nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka. Astfel, acest depozit denotă nu un sincronizm între grupele de complexe enunţate, ci continuitatea tradiţiilor de prelucrare a metalelor ale grupelor nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka în ca-drul culturii Noua (Дергачев 1997, 46; Dergacev 1997, 155).

În schimb, în cazul grupelor Krasnyj Majak (Pl. 1,15-26) şi Dobrjanka (Pl. 2,16-30) din nordul Mării Negre, Râşeşti (Pl. 3,12-34) din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea (Pl. 4,4-16), România, şi Dičevo (Sokol) din Bulgaria (Pl. 5,5-12), sincronizmul acestora este confirmat de simi-litudini tipologice, de asocierile tipurilor caracteristice în cadrul depozitelor, de inluenţe reciproce, manifestate în preluarea şi adaptarea locală a tipurilor de bronzuri, cât şi de similitudinile în ceea ce priveşte compoziţia chimică a pieselor de bronz (Черных 1978, 253).

Totodată, trebuie de menţionat că spre deosebire de etapa precedentă, direcţia influenţelor între grupele menţionate la această a doua etapă în dezvoltarea pre-lucrării metalelor din perioada târzie a epocii bronzului din aceste regiuni este inversă. În raporturile între gru-pele din zona nord-pontică, pe de o parte, şi cele din spaţiul carpato-nistrean, de la Dunărea de Jos şi de pe teritoriul Bulgariei, pe de alta, este constatată o predo-minare a influenţelor acestora din urmă asupra primelor.

Astfel, în cadrul grupelor nord-pontice Krasnyj Majak şi Dobrjanka, în afară de evoluţia tipologică a unor tipuri de piese de origine Golovurov-Lobojkovka, cum ar fi: topoarele-celt cu două urechiuşe, părţile late-rale reliefate foliform şi decor compus din triunghiuri haşurate cu vârful în jos (Pl. 1,15), dălţi cu toc de înmă-nuşare longitudinal, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară (Pl. 1,19), dălţi plate (Pl. 1,20; 2,24), brice cu gardă inelară şi lamă foliformă (Pl. 1,22), pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului, lama fo-liformă cu lăţimea maximă în partea de mijloc (Pl. 1,23; 2,28.29), pumnale-spade cu lama foliformă (Pl. 1,24), sunt preluate, cu/fără modificări, tipuri de piese din spa-ţiul carpato-nistrean (Bočkarev, Leskov 1980, 81), de la Dunărea de Jos.

În atelierele grupei Krasnyj Majak, sunt preluate topoarele-celt cu o urechiuşă şi muchii arcoidale pe părţile late, cu sau fără orificiu, de la est de Carpaţi, în variantă originală (Pl. 1,17) sau în una adaptată local, prevăzută cu două urechiuşe (Pl. 1,16). De asemenea şi secerile carpato-nistrene cu două orificii la mâner, sunt preluate şi în cadrul atelierelor din nordul Mării Negre (Pl. 1,21). Însă, capătul mânerului secerilor din această regiune capătă formă circulară, ceea ce a permis delimi-tarea variantei nord-pontice Čut (Дергачев, Бочкарев 2002, 244.250-256. Табл. 83,1145; 86,1198-1204;

87,1205-1208; Dergačev, Bočkarev 2006, 297.304-309. Pl. 83,1145; 86,1198-1204; 87,1205-1208).

În ceea ce priveşte grupa Dobrjanka, în depozitele acesteia predomină numeric nu tipurile de piese locale, topoarele-celt cu muchii arcoidale şi trapezoidale, adap-tate local, cu două urechiuşe (Pl. 2,16-17), pumnalele cu gardă reliefată circulară la baza mânerului, lama folifor-mă cu lăţimea maximă în partea de mijloc (Pl. 2,28.29), vârfurile de lance cu lama romboidală (Pl. 2,30), ci cele de factură carpato-nistreană, topoarele-celt cu o ure-chiuşă şi muchii arcoidale pe părţile late (Pl. 2,18-19), topoarele-celt cu o urechiuşă, cu muchii trapezoidale pe părţile late şi foliforme pe cele laterale (Pl. 2,20-22), secerile cu cârlig (Pl. 2,25), pandantive cruciforme (Pl. 2,27), şi într-un număr mai redus piesele de la Dunărea de Jos, topoare-celt fără urechiuşă, cu muchii arcoidale pe părţile late şi orificiu (Pl. 2,23), precum şi seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat, tipul Dičevo (Pl. 2,26).

Totodată, trebuie menţionată identitatea tipologică a vârfurilor de lance cu lama foliformă a grupei de tipa-re Krasnyj Majak (Pl. 1,25) şi a tiparului din aşezarea culturii Noua de la Ostrovec (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 7,56), a vârfurilor de lance cu lama romboidală a grupei de tipare Krasnyj Majak (Pl. 1,26), a grupei de depozite Dobrjanka (Pl. 2,30) şi a grupei carpato-nistre-ne Râşeşti (Pl. 3,34).

Aceste constatări sunt susţinute şi de rezultatele analizelor chimice ale bronzurilor aşa-numitului focar de prelucrare a metalelor Ingul-Krasnyj Majak, din nor-dul Mării Negre, care au scos în evidenţă că materia pri-mă utilizată la producerea majorităţii pieselor acestuia, provine din regiunea carpato-balcanică, îndeosebi din spaţiul carpatic (Черных 1976, 144. 180. Таб. 19-IV).

În cadrul grupei de depozite carpato-nistrene Râ-şeşti, piesele ce aparţin categoriei uneltelor şi celei a armelor, reprezintă o dezvoltare a tipurilor de piese de origine Golovurov-Lobojkovka şi Deleni. În baza arte-factelor din etapa anterioară, apar topoarele-celt cu o urechiuşă (Pl. 3,13-17), dălţile cu toc de înmănuşare longitudinal, care sunt prevăzute cu orificiu sub arcada lamei faţetate (Pl. 3,20), similar celturilor de tip Râşeşti, secerile cu cârlig (Pl. 3,21), bricele cu lamă foliformă (Pl. 3,24), pumnalele (Pl. 3,31) şi pumnalele-spadă cu lama foliformă (Pl. 3,32), vârfurile de lance cu lama romboidală (Pl. 3,34). O inovaţie locală reprezintă se-cerile cu două orificii la mâner (Pl. 3,22) (Дергачев, Бочкарев 2002, 252-253; Dergačev, Bočkarev 2006, 306-307).

Odată cu răspândirea culturii Noua, formată în zona est-carpatică, şi în sud-estul şi centrul Transil-vaniei (Sava 1998; 2002; 2004), ce a afectat evoluţia culturii Wietenberg la etapele C-D (Soroceanu 1973; Soroceanu, Istrate 1975; Marinescu 1979; Andriţoiu 1986; Boroffka 1994; Popa, Boroffka 1996), în aceas-tă regiune sunt aduse o serie de piese necunoscute în perioadele precedente (topoare-celt, seceri cu cârlig, pumnale cu lama foliformă, ş.a.) (Дергачев 1997,

52 Eugen UŞURELU

31 Un pumnal-spadă identic celui în negativ de la Pobit-Kamyk este localizat în nordul Mării Negre (Simion 2003, pl. 6,15).

48-49; Dergacev 1997, 156-157). În afară de aceasta, apariţia unor artefacte ce nu au prototipuri locale, cum ar fi topoarele-celt cu gura concavă, cât şi a acelor cu protuberanţe pe corp, caracteristice orizontului sau grupei Ópályi, ar reflecta influenţele din partea purtă-torilor culturii Noua din Transilvania (Дергачев 1997, 48; Dergacev 1997, 156), rezultate în urma contactelor acestora cu comunităţile din nord-vestul acestei regiuni (Kacsó 2001, 240).

În ceea ce priveşte obiectele de vestimentaţie şi de podoabă, acele cu placa rombică (Pl. 3,25), acele de tip „cipriot” (Pl. 3,26), acele cu capul rulat (3,27), acele cu capul inelat (Pl. 3,29) şi pandativele cruciforme (Pl. 3,30), atât din aria culturii Noua, cât şi a culturii Sa-batinovka din nordul Mării Negre, acestea reprezintă replici ale pieselor cu răspândire în regiunea carpato-balcanică, Europa de Sud-Est şi Centrală, începând cu perioadele timpurie şi mijlocie ale epocii bronzului (Шарафутдинова 1987, 70-78).

Acele cu protuberanţe caracteristice grupei Râşeşti (Pl. 3,28), sunt puse în legătură cu cultura Noua (Ho-chstetter 1981; Sava 2003, 45). Totodată, depozitele grupei Râşeşti include şi piese de la Dunărea de Jos: to-poare-celt cu muchii arcoidale pe părţile late, cu orificiu (Pl. 3,18) şi fără acesta (Pl. 3,19), şi seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat, de tip Dičevo (Pl. 3,23).

De asemenea trebuie menţionată similitudinea to-porului-„sceptru” din depozitul de la Lozova (Pl. 3,33) şi a celui în negativ al tiparului de la Pobit-Kamyk (Черных 1978, табл. 67,7; 69) din Bulgaria. Din punct de vedere tipologic, pumnalul-spadă în negativ din de-pozitul de tipare de la Pobit-Kamyk, este similar pum-nalelor-spadă similare ale grupei nord-pontice Krasnyj Majak (Pl. 1,24)31 şi carpato-nistrene Râşeşti (Pl. 3,32) (Черных 1978, 257. Табл. 68,5-7).

O dezvoltare locală, în baza pieselor de origine răsăriteană din perioada precedentă, în cazul grupelor Oinacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea (Pl.

Harta 2. A — Localizarea complexelor de tipare şi a depozitor de bronzuri ale grupelor nord-pontice Krasnyj Majak şi Dobrjanka, ale grupei Râşeşti din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea, România, şi Dičevo (Sokol) din Bulgaria; B — ale grupelor Antonovka din nordul Mării negre, car-pato-nistrene ilişeni, Drajna de Jos din Muntenia şi Casimcea din Dobrogea, şi Vyrbica din Bulgaria; C — ale grupelor nord-pontice novo-Aleksandrovka şi Starosel’e, pruto-nistreană Socoleni, Techirghiol din Dobrogea; D — ale grupelor nord-pontice Zavadovka şi Kalantajev (simbol plin-complex de tipare, simbol gol-depozit de bronzuri; numerele descoperirilor corespund numerelor de ordine din lista complexelor).


4,4-16), România, şi Dičevo (Sokol) din Bulgaria (Pl. 5,5-12), pot fi considerate topoarele-celt fără urechiu-şă: cu muchii arcoidale pe părţile late, orificii sub arca-da muchiilor şi decor în formă de buclă (Pl. 4,6; 5,6), cu muchii arcoidale pe părţile late, orificii sub arcada muchiilor şi decor în formă de buclă, ce se termină cu motive în formă de „mustaţă” (Pl. 4,4.5; 5,5), cu mu-chii arcoidale pe părţile late, fără orificiu (Pl. 4,9.10), cu muchii arcoidale pe părţile late şi foliforme pe cele laterale, fără orificiu (Pl. 5,8), cu muchii trapezoidale pe părţile late (Pl. 5,7), cu muchii trapezoidale pe păr-ţile late, orificiu şi decor în formă de buclă (Pl. 5,8), cu muchii trapezoidale pe părţile late, orificiu şi decor în formă de buclă, ce se termină cu motive în formă de „mustaţă” (Pl. 4,8). Dezvoltare a pieselor din perioa-da precedentă, de origine locală, reprezintă secerile cu ciotul de la turnare neîndepărtat, tipul Dičevo (Pl. 4,15; 5,10).

Topoarele-celt cu o urechiuşă, muchii trapezoidale pe părţile late şi foliforme pe cele laterale, decorate (Pl. 4,11), topoarele-celt cu o urechiuşă, cu muchii arcoidale pe părţile late, cu orificiu (Pl. 4,13) şi fără acesta (Pl. 4,12), ale grupelor Oinacu şi Gura Dobrogei, sunt fie importuri din spaţiul carpato-nistrean, fie replici locale ale pieselor din această regiune.

În ceea ce priveşte secerile nord-caucaziene (Pl. 4,16), tipul Kurčanskij, varianta Kurčanskij (după Дергачев, Бочкарев 2002, 140. Табл. 45,586.587; Dergačev, Bočkarev 2006, 169-170. Pl. 45,586.587), din depozitul de la Constanţa-Palas (Petrescu-Dîmbo-viţa 1978, Taf. 76,32-33), în urma analizei compoziţiei chimice a acestora, a fost constată producerea acesto-ra în baza cuprului din zăcămintele nord-caucaziene, fără însă a fi fost adăugat şi arseniu, element definito-riu bronzurilor focarului de prelucrare a metalelor Pre-kuban’ din Caucazul de Nord (Черных 1981, 21-25).

Cât priveşte secera cu limbă la mâner din depozitul de la Dičevo (Sokol) (Pl. 5,11), aceasta, probabil repre-zintă o piesă de import din bazinul carpatic sau mai de-grabă de la Dunărea de Mijloc.

Grupele de depozite Dičevo (Sokol) şi Vyrbica din Bulgaria sunt parţial sincrone (Черных 1978, 248-254). Totodată, aceste două grupe de complexe se deosebesc atât în ceea ce priveşte localizarea (Harta 2), setul de-finitoriu de tipuri de piese (Pl. 5,5-12; 13-38), cât şi di-recţiile diferite ale legăturilor.

Astfel, în conformitate cu cercetarea efectuată de E.N. Černych, depozitele grupei Dičevo (Sokol) sunt localizate în nord-estul Bulgariei, pe când cele ale gru-pei Vyrbica, în nord-vestul acestei regiuni. Bronzul utilizat la producerea pieselor primei grupe aparţine

preponderent grupei chimice XI, iar ale celei de-a doua grupei chimice X, ale artefactelor analizate din această regiune. Definitorii depozitelor grupei din nord-vestul Bulgariei sunt secerile cu ciotul de la turnare neînde-părtat „mici”32, în timp ce a celor din nord-est secerile „mari”33. În cadrul depozitelor grupei Dičevo (Sokol) sunt concentrate majoritatea topoarelor-celt cu muchii arcoidale şi orificiu, fiind predominante numeric sece-rile, pe când în depozitele grupei Vyrbica, majoritatea topoarelor-celt cu o urechiuşă, şi respectiv este domi-nant procentul topoarelor-celt. Depozitele grupei Diče-vo (Sokol) prezintă legături pe direcţia nord-estică, in-clusiv cu focarul de prelucrare a metalelor nord-pontic Ingul-Krasnyj Majak34, în timp ce analogiile pieselor grupei Vyrbica sunt localizate la nord-vest, în bazinul Dunării de Mijloc, a râurilor Sava, Drava, Tisa. Simili-tudinile grupelor de depozite Dičevo (Sokol) şi Vyrbica sunt demonstrate de setul de topoare-celt asemănătoare, fiind totodată subliniat faptul că raportul cantitativ al acestora în cadrul depozitelor ambelor grupe este diferit (Черных 1978, 250. Рис. 107-109.101).

Fazei finale a grupei nord-pontice Dobrjanka (Pl. 2,16-30) din nordul Mării Negre, a grupei Râşeşti (Pl. 3,12-34) din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea (Pl. 4,4-16), şi totodată unei faze premergătoare grupelor de bronzuri posterioare de la est de Carpaţi, din Muntenia şi Dobro-gea aparţin grupele Antonovka (Pl. 2,31-48) din zona nord-pontică, Ilişeni (Pl. 3,35-50) de la est de Carpaţi şi Drajna de Jos şi Casimcea (Pl. 4,17-38) din Muntenia şi Dobrogea, România.

Depozitele grupei Antonovka, includ, în afară de tipuri de tradiţie carpato-nistreană, topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală şi părţile laterale cu muchii foliforme (Pl. 2,31), topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală (Pl. 2,32), topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu (Pl. 2,33), seceri cu cârlig (Pl. 2,43), seceri cu două orificii la mâner (Pl. 2,44) de tradiţie de la Dunărea de Jos, topoare-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu (Pl. 2,34), seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 2,45), şi o serie de piese de origine balcano-carpatică.

Acestea sunt: topoarele-daltă (Pl. 2,39), tipul T-16 (după Черных 1976, 108-109. Табл. XXXI,1.2), to-poarele cu ceafă prelungită (Pl. 2,40), tipul T-3 (după Черных 1976, 105. Табл. X,3), topoarele cu disc pe ceafă (Pl. 2,41.42), tipul T-2 (după Черных 1976, 104-105. Табл. XXX,3), seceri cu limbă la mâner (Pl. 2,46), tipul C-6 (după Черных 1976, 89-90. Табл. XVI,1.2)

32 Tipul Dičevo, varianta Vyrbica (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274; Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332).33 Tipul Dičevo (după Дергачев, Бочкарев 2002, 259-274; Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332).34 Focarelor de prelucrare a metalelor Ingul-Krasnyj Majak din nordul Mării Negre şi Dičevo din nord-estul Bulgariei, le este

caracteristică aceiaşi grupă de bronz XI (Черных 1978, 253), sau Пб, a artefactelor analizate din zona nord-pontică (Черных 1976, 145. Табл. 19-IV).

54 Eugen UŞURELU

sau tipul Pécs (după Дергачев, Бочкарев 2002, 286-287. Табл. 97,1404.1409.1410.1411; Dergačev, Bočka-rev 2006, 349. Pl. 97,1404.1409.1410.1411), seceri cu buton, tipul Koszider (după Дергачев, Бочкарев 2002, 281. Табл. 96,1379-1381; Dergačev, Bočkarev 2006, 342. Pl. 96,1379-1381).

Trebuie menţionată de asemenea şi placa de cen-tură/pandantiv (Pl. 2,46) din depozitul de la Nikopol’ (Nikolaev), Ukraina (Tallgren 1926, fig. 80). O analogie a piesei în discuţie o constituie piesa similară din cadrul depozitului de la Tomeşti (Pl. 3,48) (Palade 1976, fig. 2,2) de la est de Carpaţi. Aceste piese sunt considerate a fi o variaţie a pandativelor cruciforme (Pl. 2,27; 3,30), care, la rândul lor, ar fi o replică a acelor cu trei inele, răspândite în perioada mijlocie a epocii bronzului în Europa (Шарафутдинова 1987, 78. Рис. 5).

Piesele în discuţie, placa de centură/pandantiv (Pl. 2,46) din cadrul depozitului de la Nikopol’ (Nikolaev) şi cea din depozitul de la Tomeşti (Pl. 3,48), prezintă de asemenea similitudini şi cu statuetele culturii Gârla Mare (Morintz 1978, fig.16,1.3) din nord-vestul Bulga-riei şi zona Porţilor de Fier a Dunării.

Totodată, în cadrul grupei Antonovka, poate fi in-dicată şi o piesă cu analogii în Europa de Est. Aceasta este un topor-celt cu o urechiuşă frontală şi părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală (Pl. 2,36), tipul K-28 (după Черных 1976, 76-77. Табл. V,9).35 Margi-nea tocului de înmănuşare a acestei piese nu are bor-dură, ci este dreaptă. Sub aceasta sunt prevăzute două nervuri orizontale, urmate de decor compus din triun-ghiuri haşurate cu vârful în jos. Astfel, în legătură cu influenţele est-europene (Bočkarev, Leskov 1980, 81), ar trebui puse apariţia urechiuşei frontale la topoare-le-celt ale acestei grupe (Pl. 2,35), ale grupei de tipare Krasnyj Majak (Pl. 1,18), ale grupelor Ilişeni (Pl. 3,42) şi Casimcea (Pl. 4,22-23). De asemenea şi apariţia ner-vurii orizontale sub marginea dreaptă, fără bordură a tocului de înmănuşare a dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate), cu muchie în formă arcoidală în partea supe-rioară (Pl. 2,38).

În cazul dălţii cu toc de înmănuşare longitudinal, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară, apariţia orificiului sub arcada muchiilor (Pl. 2,37) este simila-ră dălţilor grupei carpato-nistrene Râşeşti (Pl. 3,20). În ceea ce priveşte decorul compus din nervuri longi-tudinale, în spaţiul dintre bordură şi arcada muchiilor dălţii (Pl. 2,37) şi a toporului-celt, care este prevăzut şi cu decor în formă de buclă, ambele piese componente depozitului de la Kurjač’e Lozy, Ukraina (Никитин,

Черняков 1981, рис. 2,1; 4,4), se poate vorbi de influ-enţe din partea grupei Vyrbica, din nord-vestul Bulga-riei.

Trebuie de menţionat de asemenea că bronzul din care au fost produse majoritatea pieselor unor depozi-te ale acestei grupe, Avraamovka (Кривцова-Гракова 1955, Рис. 32,15-18; Шарафутдинова 1982, рис. 43,1-18), Knjaz’ Grigor’evka (Черняков 1967, 31-33. Рис. 6; 7,1-4) şi Nikopol’ (Nikolaev) (Tallgren 1926, fig. 80) aparţine grupei chimice XI din Bulgaria (Черных 1978, 253), definită Пб, pentru zona nord-pontică (Черных 1976, 145. Табл. 2-3.5; 19-IV).

Depozitele grupei carpato-nistrene Ilişeni includ, pe lângă piese caracteristice grupei precedente Râşeşti din acest spaţiu, topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale şi cele laterale foliforme (Pl. 3,35), topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală, orificiu ovoidal sub ar-cada muchiilor (Pl. 3,36), seceri cu cârlig (Pl. 3,45), şi o serie de piese noi, cu analogii preponderent în regi-unea carpato-balcanică. Acestora aparţin topoarele-celt cu o urechiuşă şi gura concavă (Pl. 3,37), topoarele-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoida-le şi nervuri verticale (Pl. 3,38-40), topoarele-celt fără urechiuşă, marginea tocului de înmănuşare îngroşată, decor compus dintr-o nervură orizontală şi altele două perechi de linii oblice (Pl. 3,41), topoarele cu aripioa-re mediane (Pl. 3,44), seceri cu buton (Pl. 3,46), tipul Koszider (după Дергачев, Бочкарев 2002, 278.282. Табл. 94,1346-1349; 96,1399; Dergačev, Bočkarev 2006, 339-340.344. Pl. 94,1346-1349; 96,1399), se-ceri cu limbă la mâner (Pl. 3,47) sau tipul Pécs (după Дергачев, Бочкарев 2002, 286-289. Табл. 97.98; Der-gačev, Bočkarev 2006, 347-351. Pl. 97-98), placă de centură/pandativ (Pl. 3,48), spade cu limbă la mâner (Pl. 3,49), vârfuri de lance cu nervuri paralele tocului de înmănuşare şi pe lungimea acestuia de la baza lamei foliforme (Pl. 3,50).

Origine nord-pontică au topoarele-celt cu urechiuşă frontală (Pl. 3,42), tipul Krasnyj Majak (după Дергачев 1997, 14. Рис. 1,V1-3; Dergacev 1997, fig. 1,V1-3). Trebuie de menţionat în special similitudinile tipologice ale topoarelor-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale şi nervuri verticale (Pl. 3,38-40) şi îndeo-sebi a decorului acestora, cu topoarele-celt similare (Pl. 5,26) şi decorul caracteristic al pieselor grupei Vyrbica, din nord-vestul Bulgariei, cât şi cu seria de topoare-celt de tradiţie Vyrbiţa şi din regiunile limitrofe (Gumă 1993, pl. XXII,2-9.13.14; Soroceanu 1995, Abb. 2,17; Гарашанин 1975, t. LII,4; LVIII,4; LXXVII,1.4.6.8; LXXXII,4). Şi în cazul vârfului de lance cu nervuri pa-

35 Trebuie de menţionat, că topoarele-celt şi dălţile-celt cu urechiuşă frontală din Europa de Est, spre deosebire de piesa discutată aici, au bordură pe marginea exterioară a tocului de înmănuşare şi unele sunt prevăzute pe una din părţile late cu muchii trape-zoidale (Черных 1970, рис. 48,19-27.30-32.34.35.39). Topoare-celt cu urechiuşă frontală include şi depozitul de la Sosnovaja Maza, din bazinul Volga de Mijloc, care mai conţine şi pumnale-spade similare celor din complexul de tipare de la Krasnyj Majak (Chernykh 1992, fig. 85).


ralele tocului de înmănuşare şi pe lungimea acestuia de la baza lamei foliforme (Pl. 3,50), din depozitul de la Ilişeni (Petrescu-Dîmboviţa 1978, Taf. 213,33; Şadur-schi 1989, fig. 3,8), analogiile acestuia sunt localizate în Bulgaria (Черных 1978, табл. 62,9), zona Porţilor de Fier a Dunării (Gumă 1993, pl. XXVIII,1), Serbia (Гарашанин 1975, LVIII,1; LXXX,10) şi Transilvania (Petrescu-Dîmboviţa 1978, Taf. 21,A27; 43,A4; 48,B4; 49,C14).

Astfel, dacă în cazul unor tipuri de piese de fac-tură carpato-balcanică ale grupei Ilişeni, cum ar fi to-poarele-celt cu o urechiuşă şi gura concavă (Pl. 3,37), topoarele cu aripioare mediane (Pl. 3,44), seceri cu buton (Pl. 3,46), seceri cu limbă la mâner (Pl. 3,47), spade cu limbă la mâner (Pl. 3,49), vârfuri de lance cu nervuri paralele tocului de înmănuşare şi pe lungimea acestuia de la baza lamei foliforme (Pl. 3,50), analo-giile acestora din spaţiul carpato-balcanic sunt plasate conform schemelor tradiţionale şi în faza BzD, spre exemplu seria Uriu din Transilvania (Petrescu-Dîm-boviţa 1978, Taf. 19,A1-3.6; D2; 20,B9.C1-5; 21,A13-14.16-17.19-23.27.B5-6; 22,A7-12; 26,C1-3.6; 27,A2-3; 28,B1-3; 33,B3.C5-8.D.E2; 34,A13; 35,D2.4.C1.6; 37,C1; 41,A3.B1.5.7-11; 43,A4; 44,8.C2; 45,A2.B1-2.18; 47,A4.C1-2; 48,B4.D1; 49,C1-7.10-14; 50,23; 66,8; 75,13.14-15; 77,B2-6) sau Ópályj (Mozsolics 1973, Taf. 14,1-4; 15,7; 17,14; 22,1-2.4; 33,1-4.8-11; 34,1-4.7; 36,10-11; 37,5; 42,1; 54,2-3.11-13; 57,A7-8.B3.3-10.D1-2; 62,3), atunci a celor ale topoarelor-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii trapezoidale şi nervuri verticale (Pl. 3,38-40) şi ale topoarelor-celt fără urechiuşă, marginea tocului de înmănuşare îngroşată, decor compus din o nervură orizontală şi altele două perechi de linii oblice (Pl. 3,41), sunt datate începând cu faza HaA1, conform schemelor tradiţionale, seria Suseni (Petrescu-Dîmboviţa 1978, Taf. 84,C2; 86,C1; 93,B4; 94,17; 104,26-28; 105,57; 134,B5; 141,22-24; 143,95; 159,B1; 161,8-9.49-55; 163,57-63.74-79; 164,80-83.87-88), sau Aranyos (Mozsolics 1985, Taf. 3,1).

În afară de tipuri de tradiţie carpato-nistreană, to-poare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii în for-mă trapezoidală şi cele laterale foliforme (Pl. 4,17), topoare-celt cu o urechiuşă, părţile late cu muchii în formă arcoidală şi cele laterale foliforme (Pl. 4,18), topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late cu muchii în formă arcoidală (Pl. 4,19), topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late cu muchii în formă trapezoidală (Pl. 4,20), seceri cu cârlig (Pl. 4,31), depozitul de la Drajna de Jos din Muntenia conţine şi piese cu răspândire în Bulga-ria, Dunărea de Mijloc şi Transilvania: topoare-celt cu o urechiuşă şi gura concavă (Pl. 4,21), topoare cu tub de înmănuşare transversal decorat (Pl. 4,27), topoare cu tub de înmănuşare transversal şi ceafă prelungită (Pl. 4,28), topoare cu tub de înmănuşare transversal şi disc decorate (Pl. 4,29), seceri cu ciotul de la turnare neîndepărtat (Pl. 4,32), tipul Dičevo (după Дергачев,

Бочкарев 2002, 259-274; Dergačev, Bočkarev 2006, 316-332), seceri cu limbă la mâner (Pl. 4,33), spade cu limbă la mâner (Pl. 4,34), vârfuri de lance cu lama pre-văzută cu cinci nervuri longitudinale (Pl. 4,36), vârfuri de lance cu două nervuri longitudinale paralele tocu-lui de înmănuşare (Pl. 4,37), vârfuri de lance cu lama prevăzută cu două nervuri longitudinale (Pl. 4,37). De origine egeică (sau o replică balcanică) este spada de tip micenian (Pl. 4,35) din cadrul acestui depozit.

Trebuie menţionate de asemenea şi similitudinile toporului-„sceptru” cu tub de înmănuşare transversal şi disc decorate (Pl. 4,30) din acest depozit cu cele din cadrul depozitului de la Lozova (Pl. 3,33) şi a celui în negativ al tiparului de la Pobit-Kamyk (Черных 1978, табл. 67,7; 69) din Bulgaria.

Depozitul de la Casimcea înclude topoare-celt cu urechiuşă frontală, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală şi orificiu cuprins de o nervură ovoi-dală (Pl. 4,22-23), o daltă cu toc de înmănuşare longi-tudinal şi părţile late în formă de muchii trapezoidale (Pl. 4,24), o daltă cu toc de înmănuşare longitudinal cu bordură, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei cur-bate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară (Pl. 4,25) şi un ciocan-celt cu bordură şi decor compus din caneluri verticale (Pl. 4,26), analogic decorului unor topoare-celt ale grupei Vyrbiţa, sau de tradiţie Vyrbica.

Depozitele grupei Techirghiol includ seceri cu câr-lig (Pl. 4,43), seceri cu limbă la mâner (Pl. 4,44), spade cu limbă la mâner (Pl. 4,45), topoare-celt cu o urechiuşă şi decor compus din nervuri orizontale sub bordură (Pl. 4,39-41), topoare-celt fără urechiuşă cu decor compus din nervuri verticale sub o nervură orizontală (Pl. 4,42), cu analogii în spaţiul carpato-dunărean, începând cu faza HaA1, conform încadrărilor cronologice tradiţio-nale.

În cadrul grupelor Novo-Aleksandrovka şi Starosel’e, unele tipuri de piese reprezintă o dezvolta-re a tipurilor grupelor precedente Krasnyj Majak, Do-brjanka şi Antonovka. Acestora aparţin: topoarele-celt cu două urechiuşe, părţile late prevăzute cu muchii în formă arcoidală, decor în formă de linie în zigzag în spaţiul dintre bordura tocului de înmănuşare şi arcada muchiilor (Pl. 1,27), topoarele-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foliforme, marginea tocului de înmănuşare dreaptă, cu o nervură orizontală ce se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor (Pl. 2,49), topoarele-celt fără urechiuşă, părţile late prevăzute cu muchii în formă trapezoidală şi orificiu (Pl. 2,50), dălţi-le cu toc de înmănuşare longitudinal, fără bordură, lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară, cu o nervură orizontală deasupra arcadei muchiei (Pl. 2,51), secerile cu două orificii la mâner (Pl. 1,32), vârfurile de lance cu lama foliformă, cu lăţimea maximă spre vârful lamei (Pl. 2,55).

Totodată, apar şi tipuri noi, cum ar fi topoare-celt cu două urechiuşe, părţile laterale cu muchii foliforme,

56 Eugen UŞURELU

36 Acest tip de topoare-celt prezintă similitudini cu seria de topoare-celt similare ale grupei Techirghiol (Pl. 4,39-41) de la Dunărea de Jos şi ale altor grupe din regiunea carpato-balcanică, atât în ceea ce priveşte decorul sub bordură, dar mai ales în ceea ce pri-veşte forma corpului şi a lamei. Un astfel de topor-celt face parte din componenţa depozitului de la Novo-Grigorjevka (Bočkarev, Leskov 1980, Taf. 18,A6) din nordul Mării Negre, iar altul se asociază în cadrul depozitului de la Socoleni (Pl. 3,53) din spaţiul carpato-nistrean, cu topoarele-celt definitorii grupei cu acelaşi nume (Pl. 3,51-52) şi grupelor Novo-Aleksandrovka şi Starosel’e.

marginea tocului de înmănuşare dreaptă, două nervuri orizontale, cea inferioară se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor, sub care este prevăzut decor în formă de linie în zigzag (Pl. 1,28), topoare-celt cu două urechiu-şe, părţile laterale cu muchii foliforme, marginea tocu-lui de înmănuşare dreaptă, două nervuri orizontale, cea inferioară se uneşte cu partea superioară a urechiuşelor (Pl. 1,29; 2,52), topoare-celt cu două urechiuşe, margi-nea tocului de înmănuşare dreaptă, suprapusă deasupra unei nervuri orizontale ce se uneşte cu partea superi-oară a urechiuşelor, părţile late cu muchii trapezoidale (Pl. 2,53), topoare-celt fără urechiuşă, marginea tocului de înmănuşare dreaptă, două nervuri orizontale, cu sau fără orificiu (Pl. 1,30a.31a), topoare-celt cu o urechiuşă, două nervuri orizontale sub bordura tocului de înmănu-şare (Pl. 1,30b)36, dălţi cu toc de înmănuşare longitudi-nal, fără bordură, cu lamă faţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară, cu două nervuri orizontale deasupra arcadei muchiei (Pl. 1,31b; 2,51), dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal şi marginea tocului de înmănuşare fără bordură (Pl. 2,54), pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului şi lamă foliformă cu nervură media-nă cu lăţimea maximă în partea superioară (Pl. 1,33), pumnale cu gardă reliefată circulară la baza mânerului, lamă cu nervură mediană şi tăişurile paralele (Pl. 1,34), pumnale cu mânerul plat şi lamă cu nervură mediană şi tăişurile paralele (Pl. 1,35), tipul H-20 (după Черных 1976, 117), vârfuri de lance cu lama foliformă, cu lăţi-mea maximă la baza lamei (Pl. 1,36).

Grupelor Novo-Aleksandrovka şi Starosel’e apar-ţin şi depozitele grupei Socoleni (Pl. 3,51-52.54-56) din zona pruto-nistreană.

Apariţia nervurilor orizontale sub marginea dreap-tă, fără bordură a tocului de înmănuşare ale topoare-lor-celt cu două urechiuşe şi părţile laterale cu muchii foliforme (Pl. 1,28.29; 2,49.52.53; 3,51-52), ale topoa-relor-celt cu două urechiuşe şi părţile late cu muchii tra-pezoidale (Pl. 2,53), ale topoarelor-celt fără urechiuşă (Pl. 1,30a.31a; 3,54), ale dălţilor cu toc de înmănuşare longitudinal, marginea dreaptă, fără bordură, lamă fa-ţetată (marginile laterale ale lamei curbate) cu muchie în formă arcoidală în partea superioară, (Pl. 1,31b), ale grupei de tipare Novo-Aleksandrovka şi ale grupelor de depozite Starosel’e şi Socoleni ar trebui pusă în legătură cu influenţele est-europene.

În ceea ce priveşte apartenenţa cultural-arheologică a acestor grupe, descoperirea pumnalelor cu mânerul plat, lamă cu nervură mediană şi tăişurile paralele (Pl. 1,35) în cadrul aşezărilor, a necropolelor culturii Belozerka, cât şi în mediul culturilor limitrofe sincrone acesteia, a permis

atribuirea acestora culturii Belozerka (Лесков 1965, 64-66; 1967, 145; Bočkarev, Leskov 1980, 71-72).

Etapei târzii a aceleiaşi culturi, sunt atribuite com-plexele grupei Zavadovka (Pl. 1,37-47) şi depozitul de la Kalantajev (Pl. 2,56-57), cărora le sunt caracteristice următoarele tipuri: topoare-celt cu două urechiuşe şi părţile late prevăzute cu muchii sau nervuri trapezoida-le (Pl. 1,37-39.44), topoare-celt cu o urechiuşă şi părţile late prevăzute cu muchii trapezoidale sau/şi nervuri tra-pezoidale (Pl. 1,40-41.45; 2,56), dălţi cu toc de înmă-nuşare longitudinal şi părţile late prevăzute cu nervuri trapezoidale (Pl. 1,42.43.44), dălţi cu toc de înmănuşare longitudinal, două nervuri orizontale, părţile late pre-văzute cu nervuri trapezoidale (Pl. 1,45), pumnale cu mânerul plat şi lamă cu nervură mediană şi tăişurile pa-ralele (Pl. 1,46), vârfuri de lance cu toc de înmănuşare scurt şi lama foliformă (Pl. 2,57), vârfuri de lance cu toc de înmănuşare scurt şi lama foliformă prevăzută la bază cu părţi semicerculare goale (Pl. 2,57).

Astfel, în rezultatul analizei efectuate, cronologia relativă a grupelor de complexe din perioada târzie a epocii bronzului din regiunile enunţate se prezintă în felul următor.

Faza I: grupele nord-pontice Golovurov şi Lo-bojkovka, carpato-nistreană Deleni, grupa Odăile Po-dari din Muntenia, România şi Popgruevo din Bulgaria, cu predominarea influenţelor de la est la vest.

Faza II: I subfază, grupele Krasnyj Majak şi Dobr-janka, din nordul Mării Negre, grupa Râşeşti din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu şi Gura Dobrogei din Munte-nia şi Dobrogea, România, şi Dičevo (Sokol) din Bul-garia, cu direcţie inversă a influenţelor, de la vest la est.

II subfază: grupa nord-pontică Antonovka, carpato-nistreană Ilişeni, Drajna de Jos din Muntenia, Casimcea din Dobrogea şi Vyrbica din Bulgaria, cu predominarea în continuare a influenţelor pe direcţia vest-est, dar şi prezenţa unora în direcţie inversă.

Faza III: grupele nord-pontice Novo-Aleksandro-vka şi Starosel’e, pruto-nistreană Socoleni, Techirghiol din Dobrogea, Vyrbica din Bulgaria, cu predominarea influenţelor carpato-balcanice în zona de silvostepă a spaţiului carpato-nistrean şi a celor nord-pontice în zona de stepă a interfluviului Prut-Nistru.

Faza IV: grupele nord-pontice Zavadovka şi Kalan-tajev.

În ceea ce priveşte reperele cronologice în datarea grupelor fazelor I-II, au prioritate cele din Europa de Est şi peninsula Balcanică şi apoi cele din bazinul carpatic. În cazul grupelor fazelor III-IV, pentru grupele din nordul Mării Negre şi din zona de stepă a interfluviului Prut-Nis-tru, cele din Europa de Est şi regiunea carpato-balcanică,


şi respectiv pentru grupele din zona de silvostepă a spaţiu-lui carpato-nistrean, cele din regiunea carpato-balcanică.

Schema schiţată a cronologiei relative a grupelor de complexe din perioada târzie a epocii bronzului din nordul Mării Negre, din spaţiul carpato-nistrean, de la Dunărea de Jos şi de pe teritoriul Bulgariei, care are la bază evoluţia tipologică a artefactelor ce ţin de prelu-crarea metalelor din aceste regiuni şi din Europa de Est, cât şi dinamica asocierilor acestora în cadrul complexe-lor, concordă şi cu rectificările recente ale cronologiei grupelor de bronzuri de pe teritoriul Bulgariei.

Relevantă în acest sens este asocierea în cadrul depozitului de la Ovča Mogila, din nordul Bulgariei, a spadei miceniene (Pl. 5,38) de „tip 1a” (după Kili-an-Dirlmeier) cu topoarele-celt specifice grupei Lesu-ra-Vărbica (după Hänsel 1976, sau grupei Vyrbica din cadrul studiului în cauză), ce a permis datarea acesteia începând cu faza BzC2, conform schemei cronologice central-europene sau SH IIIA, conform celei egeice. Ceea ce a sugerat plasarea poziţiei cronologice a grupei precedente, Gura-Râşeşti (după Hänsel 1976, sau a gru-pelor Dičevo (Sokol) şi Râşeşti din cadrul studiului în cauză) în faza BzB (Krauß 2005, 199-210).

Totodată, şi analogia de la Uluburun, din zona medi-teraneană, a topoarelor-„sceptre” de la Lozova (Pl. 3,33), Pobit-Kamyk (Черных 1978, табл. 67,7; 69) şi Drajna de Jos (Pl. 4,30), fragmentul spadei de tip micenian din cadrul acestuia din urmă, cât şi din depozitul de la Diče-vo (Sokol) (Hänsel 1973, Abb. 1,1; Черных 1978, табл. 65,5), indică pentru aceste depozite o datare începând cu faza BzC2 (Hänsel 1982, 15; Hansen 2005a, 93-94).

Toate aceste constatări şi rectificări vin în susţine-rea plasării începutului perioadei târzii a epocii bron-zului de la Dunărea de Jos şi a apariţiei topoarelor-celt în aceste regiuni, începând cu sec. XV a.Chr. (Черных 1978, 257-259), în nordul Mării Negre (Черных 1981, 25), şi totodată sunt în concordanţă şi cu coborârea ra-dicală a cronologiei absolute a unei serii de culturi eu-ro-asiatice (Кузнецов 1996; Трифонов 1996; 1996a; 1997; 2001; Gerškovič 1999) şi carpato-dunărene (Popa, Boroffka 1996; Palincaş 1996; 2000; Cogâltan 1999; 2001; Sava 2002; Vulpe 1996; 2001).

Semnificative în acest sens sunt şi rectificările re-cente ale cronologiei relative şi absolute a complexului cultural Sabatinovka-Noua-Coslogeni (Gerškovič 1999; Sava 2002). Astfel, sincronismele culturii Noua cu faze-le finale ale culturilor Komarow, Wietenberg C-D, Mon-teoru Ia-IIa-IIb, cu etapele timpurii ale culturii Sabatino-vka şi cele târzii ale culturii Srubnaja, au permis plasarea

începutului culturii Noua, până la începutul secolului al XV-lea a.Chr. (Sava 1999, 77; 2002, 227).

În această situaţie, luând în consideraţie faptul că atât pentru grupa Vyrbica, cât şi pentru grupele Dičevo (Sokol) şi Râşeşti, indicii cronologici enunţaţi plasează poziţia cronologică a acestora începând cu faza BzC2, conform schemei cronologice central-europene, totoda-tă şi faptul, că prima grupă, din punct de vedere tipolo-gic şi cronologic relativ, este posterioară celor din urmă, grupele Krasnyj Majak şi Dobrjanka, grupa Râşeşti din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea, România, Dičevo (Sokol) din Bulgaria, pot fi datate în fazele BzC2-BzD sau SDI (după Hänsel)37, dar începutul acestora trebuie plasat în faza BzB2-C1 sau MDIII (după Hänsel), începând cu secolul XV- secolul XIV şi parţial XIII a.Chr.

Cadrul cronologic al grupei nord-pontice Antono-vka, carpato-nistreană Ilişeni şi Casimcea din Dobro-gea, se plasează în faza BzD, secolul XIII a.Chr. De-pozitul de la Drajna de Jos din Muntenia, poate fi datat în BzC2/BzD sau SDI, a doua jumătate/sfârşitul seco-lului XIV- prima jumătate sec. XIII a.Chr. În ceea ce priveşte grupa Vyrbica din Bulgaria, aceasta se datează începând cu faza BzC2-HaA-HaB (Hänsel 1976, 25-47. Abb. 1;3; Черных 1978, 250.253-254. Fig. 109; Krauß 2005, 199-210).

Respectiv, grupele nord-pontice Golovurov şi Lo-bojkovka, carpato-nistreană Deleni, grupa Odăile Po-dari din Muntenia, România şi Popgruevo din Bulgaria, se încadrează în faza BzB2-C1, sau MDIII (după Hän-sel), sau începând din secolul XVI- până la o anumită etapă a sec. XV a.Chr.

Cadrul cronologic al grupelor nord-pontice Novo-Aleksandrovka şi Starosel’e, Zavadovka şi Kalantajev, pruto-nistreană Socoleni,38 luânduse în consideraţie datările culturii Belozerka (Отрощенко 1986, 149; Ванчугов 1990, 110-122), se plasează în fazele BzD/HaA1-HaB1, sau a doua jumătate/sfârşitul sec. XIII- sec. X a.Chr.39

Grupa Techirghiol din Dobrogea, poate fi datată în fazele BzD/HaA1 sau în a doua jumătate/sfârşitul sec. XIII — sec. XII a.Chr.

În plan cultural-arheologic, grupele nord-pontice Golovurov şi Lobojkovka, Krasnyj Majak, Dobrjanka şi Antonovka, aparţin etapelor timpurie şi târzie ale cul-turii Sabatinovka, Novo-Aleksandrovka şi Starosel’e, Zavadovka şi Kalantajev, respectiv etapelor timpurie şi târzie ale culturii Belozerka (Лесков 1967; Bočkarev, Leskov 1980; Leskov 1981; Бочкарев 1994; 2006).

37 În susţinerea acestei datări vine şi coborârea poziţiei cronologice a apariţiei secerilor cu limbă la mâner (Hänsel, Medović 1995, 59-67), care fac parte din componenţa depozitelor de la Dičevo (Sokol) (Pl. 5,11) şi Drajna de Jos (Pl. 4,33).

38 În Europa de Est, sincron acestor grupe de complexe este depozitul de la Sabanceevo (Бочкарев, Лесков 1978, 26; Мерперт 1965, рис. 1-2).

39 În susţinerea plasării începutului grupelor Novo-Aleksandrovka şi Starosel’e încă din faza BzD sau din sec. XIII a.Chr. vine asocierea în cadrul depozitului de la Starosel’e a topoarelor-celt cu două urechiuşe definitorii acestor grupe (Pl. 2,49) şi a unui topor-celt fără urechiuşă (Pl. 2,50), caracteristic grupelor de la Dunărea de Jos, Dičevo (Sokol) sau Vyrbica din Bulgaria.

58 Eugen UŞURELU

40 În legătură cu cultura Corlăteni-Chişinău din spaţiul carpato-nistrean se află şi o serie de descoperiri izolate de topoare-celt cu muchii trapezoidale (Petrescu-Dîmboviţa 1964, fig. 6,3.5-7; Coman 1980, fig. 116,6; 117,1; Ignat 1981, fig. 5,1; Chirica, Tana-sachi 1984, fig. 9,3; Dumitroaia 1985, fig. 3,a; Dumitroaia 1992, fig. 10,1; Dergačev 2002, Taf. 50,E.G.H; 51,F; 75,A480; Uşurelu 2003, Fig. 2,1-11; 3,1-5.11) şi arcoidale (Şadurschi 1989, fig. 6,1; Dergačev 2002, Taf. 50,F; 75,A479; Uşurelu 2003, fig. 3,6-10) pe părţile late, prevăzute cu decor compus din nervuri verticale paralele, atribuite tipurilor Banat şi Jupalnic (Дергачев 2010, 87.100. Fig. 60; 72; 94).

41 În cazul seriei Uriu, se impune a fi făcută o deosebire între depozitele din sud-estul şi centrul Transilvaniei, ţinând cont de răs-pândirea în aceste zone a culturii Noua (Soroceanu 1973; Soroceanu, Istrate 1975; Marinescu 1979; Andriţoiu 1986; Boroffka 1994; Popa, Boroffka 1996; Sava 1998; 2002; 2004; Дергачев 1997, 48-49; Dergacev 1997, 156-157; Kacsó 2001, 240), faţă de cele din nord-vestul acestei regiuni, atât sub aspect tipologic, cât şi cronologic.

42 Respectiv, poziţia cronologică a seriilor Uriu şi Suseni, din Transilvania, trebuie nu ridicată (Petrescu-Dîmboviţa 1987, 17; Gumă 1993, 262), ci coborâtă semnificativ: în cazul seriei Uriu, în BzC2-BzD sau chiar începând din faza BzB2-C1 (Kacsó 1990, 46; 2001,233); în cel al seriei Suseni, începutul acesteia trebuie plasat în BzD sau sec. XIII a.Chr., ceea ce o indică şi da-tarea în faza BzD a grupei Aranyos (Hansen 2005b, 215. Abb. 8) din nord-estul Ungariei.

Grupele carpato-nistrene Deleni şi Râşeşti aparţin etapelor timpurie şi târzie ale culturii Noua. Grupa Ili-şeni aparţine fazei finale a culturii Noua şi celei a pă-trunderii în zona de silvostepă a spaţiului carpato-nis-trean a purtătorilor culturii Corlăteni-Chişinău.40

Culturilor Coslogeni, Tei IV-V (sau aspectele Fun-deni si Fundenii Doamnei) şi Zimnicea-Plovdiv pot fi atribuite grupele Odăile Podari din Muntenia, România, şi Popgruevo din Bulgaria, Oinacu şi Gura Dobrogei din Muntenia şi Dobrogea, Dičevo (Sokol) din Bulga-ria, Drajna de Jos din Muntenia, Casimcea din Dobro-gea.

Atribuirea culturală a grupei Vyrbica din nord-ves-tul Bulgariei este mai dificilă, ţinând cont de durata mai lungă de existenţă şi de poziţia cronologică superioară nedeterminată.

În ceea ce priveşte raportul cronologic al grupelor evidenţiate cu cele din bazinul carpatic, grupele Krasnyj Majak, Dobrjanka şi Antonovka, grupa Râşeşti şi Ili-şeni din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu, Drajna de Jos,

Gura Dobrogei, Casimcea din Muntenia şi Dobrogea, România, şi Dičevo (Sokol) din Bulgaria sunt sincrone cu seria Uriu41 şi parţial Suseni, din Transilvania42.

Dar, grupele Râşeşti din spaţiul carpato-nistrean şi Dičevo (Sokol) din Bulgaria au prioritate cronologică faţă de seria Uriu în ceea ce priveşte apariţia topoarelor-celt şi a secerilor cu cârlig.

În plan regional, grupele nord-pontice Krasnyj Ma-jak, Dobrjanka şi Antonovka, grupa Râşeşti şi Ilişeni din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu, Drajna de Jos, Gura Dobrogei, Casimcea din Muntenia şi Dobrogea, Româ-nia, Dičevo (Sokol) din Bulgaria, Uriu din Transilvania sunt sincrone cu orizonturile sau grupele Forró, Ópályi şi parţial Aranyos (Moszolics 1973, 105-106.108-115; Hansen 2005b, 215. Abb. 8) din nord-estul Ungariei.43

Însă, similar cazului spaţiul carpato-nistrean vis-a-vis de cel transilvănean, seria Uriu are prioritate cronologi-că faţă de acestea din urmă44, în ceea ce priveşte apariţia topoarelor-celt,45 încadrată la periferia estică a Europei Centrale în faza BzC2, sau sec. XIV a.Chr.46

43 În ceea ce priveşte complexele din Europa de Est, sincron grupelor nord-pontice Krasnyj Majak, Dobrjanka şi Antonovka, gru-pei Râşeşti şi Ilişeni din spaţiul carpato-nistrean, Oinacu, Drajna de Jos, Gura Dobrogei, Casimcea din Muntenia şi Dobrogea, România, Dičevo (Sokol) din Bulgaria, Uriu din Transilvania, este depozitul de la Sosnovaja Maza (Бочкарев, Лесков 1978, 25; Chernykh 1992, fig. 85)

44 Aici se impune a fi reamintit faptul că schemele de ordonare cronologică a depozitelor ce aparţin perioadei târzii a epocii bron-zului din spaţiul carpato-dunărean (Rusu 1963; Petrescu-Dîmboviţa 1977; 1978), au avut ca reper schema cronologică a lui H. Müller-Karpe (Müller-Karpe 1959), elaborată pentru zona alpină. Sau, altfel spus, la baza acestor scheme au stat analogiile pieselor din spaţiul carpato-dunărean sau reperele cronologice din Europa Centrală, care, ţinând cont de constatările enunţate în cadrul cercetării în cauză, sunt în realitate mai târzii decât primele.

45 Ţin să menţionez, că A. Mozsolics consideră că apariţia muchiilor foliforme pe părţile laterale ale topoarelor-celt cu „pseu-doaripioare” ar fi rezultatul imitării muchiilor laterale ale topoarelor cu aripioare (Mozsolics 1973, 38). O opinie similară este exprimată de A.M. Tallgren în cazul apariţiei muchiilor foliforme pe părţile laterale ale topoarelor-celt din zona nord-pontică (Tallgren 1926, 179-180. 182. Fig. 106,12.13). Fără a exclude categoric versiunea A. Mozsolics, totuşi, mai verosimilă ar fi imi-tarea elementului morfologic similar al topoarelor-celt cu muchii trapezoidale pe părţile late şi foliforme pe cele laterale sau al aşa numitului tip „transilvănean”, care se asociază în cadrul depozitelor, cu toate tipurile de topoare-celt ale orizonturilor sau grupelor Ópályi şi Aranyos.

46 Dintre descoperirile de topoare-celt timpurii din Europa Centrală, o încadrare cronologică certă au topoarele-celt din depo-zitele de la Drevenik, Oždany (Novotna 1970, Taf. 27,467; 40,711) şi de la Soltvadkert (Mozsolics 1973, 80. Taf. 109,1), datate în faza BzC2, sau sec. XIV a.Chr. De menţionat similitudinea decorului toporului-celt în negativ al tiparului de la Soltvadkert (Mozsolics 1973, 80. Taf. 109,1a), compus din două benzi orizontale suprapuse, care includ, cea superioară-linii oblice încli-nate pe dreapta, cea inferioară-linii oblice pe stânga, iar sub banda inferioară este prevăzut un şir orizontal de triunghiuri cu vârful în jos, cu cel al topoarelor-celt ale grupelor Popgruevo, Dičevo (Sokol), Vyrbica din Bulgaria, Deleni din spaţiul carpa-to-nistrean, Golovurov şi Lobojkovka din nordul Mării Negre, Derbeden’ din bazinul Volga de Mijloc, Turbino şi Sejma din Europa de Est şi Siberia, cât şi prioritatea cronologică a acestor motive ornamentale la topoarele-celt din est faţă de cele ale topoarelor-celt din bazinul carpatic şi Europa Centrală.


În susţinerea acestor datări vine şi analogia din depozitul Sajóvámos din nord-estul Ungariei, atribuit orizontului de depozite Forró (Mozsolics 1973, 105. Taf. 13,11)47, a obiectelor cu baza circulară cu/sau fără orificiu vertical şi corpul în formă de „petale” verticale din cadrul depozitului de la Lozova (Дергачев 1972, 70. Рис. 3,1.2.5.6; Dergačev 2002, Taf. 35,22.23; Taf. 36,24-26).

Astfel, dinamica tipologică şi teritorial-cronologică a topoarelor-celt din Siberia, Europa de Est şi spaţiul carpato-dunărean, cât şi lipsa prototipurilor locale în perioadele ce preced apariţia topoarelor-celt în Transil-vania (Rusu 1966, 27) şi Europa Centrală48 (Moszolics

1973, 37-38; Wanzek 1989, 136-148; Hansen 1994, 177-185), vin să confirme conceptul susţinut de V.S. Bočkarev, conform căruia, apariţia topoarelor-celt în Europa nu constituie un proces convergent, ci o răspân-dire în etape, de la est la vest.

Totodată, trebuie subliniat şi faptul, că rezultatele cercetării efectuate vin să confirme şi constatările sus-ţinute de V.A. Dergacev, cu privire la informativitatea pieselor de metal în ceea ce priveşte evoluţia în timp şi spaţiu a entităţilor cultural-arheologice, influenţele şi in-terferenţele, procesele cultural-genetice etc. (Дергачев 1997; Dergacev 1997; Dergačev 2002).49

47 Această piesă este definită drept mâner al pumnalelor-spadă de tip Krasnyj Majak (Kemenczei 1991, 20-21. Taf. 10,55; László 2006b, 129. Abb. 4,6).

48 În ceea ce priveşte Europa de Nord, apariţia topoarelor-celt este pusă în legătură cu impulsul venit din Europa Centrală (Aner 1962, 216-219).

49 Probabil, rezultatele cercetării efectuate, dealtfel, similar unor aprecieri date lucrărilor enunţate ale lui V.A. Dergacev (Hansen 2004, 611-615), vor fi catalogate, că ar fi marcate de modelul sau mentalitatea dominante în cercetarea din secolul trecut, de punere a problemelor pe baze etnice, cu amprentă puternică de migraţionizm (Metzner-Nebelsick 2005, 320). Din perspectivă actuală, a depunerii obiectelor de metal în cadrul depozitelor ca resturi materiale ale unor acţiuni rituale cu motivare sacrală, atât interpretarea profană pentru motivele care au dus la depunerea depozitelor, cât şi cea etnică şi migraţionistă, ar trebui recuzate. Respectiv, în schimbul acestora din urmă, ar fi oportună teza conform căreia diferitele modele de inventar ar trebui corelate cu diferitele intenţii ale celor ce aduceau jertfe, sau în expresie mai neutră, cu cei care depun depozitul pe de o parte şi cu cel căruia îi este adresat pe de altă parte (Metzner-Nebelsick 2005, 320-321). Dar, cu toate că caracterul votiv al depunerii obiectelor de metal în cadrul depozitelor a fost demonstrat de o serie de studii speciale pentru mai multe regiuni din Europa, totuşi, excluderea apriorică şi categorică şi a motivelor profane ale depunerilor ar trebui evitată (realitatea obiectivă este în toate timpurile mai complexă decât modelele de cunoaştere a acesteia). În afară de aceasta, chiar dacă în cazul unor regiuni vaste şi respectiv la diferite entităţi culturale era dominant stereotipul sau motivarea sacrală a depunerii obiectelor de metal în cadrul depozitelor, totuşi, inventarele, chiar dacă şi diferite ale depozitelor (din perspectivă actuală, determinate de diferitele intenţii ale celor ce aduceau jertfe), oricum, sunt o fracţiune a culturii materiale obiective, cu tot spectrul posibil de elemente: de dimensiune etnică, ce ţin de influenţe şi interferenţe, migraţii etc. Respectiv, limitarea cercetărilor în cazul depozitelor numai la studierea structurii acestora, sau a diferitelor modele de inventar, în vederea identificării intenţiilor sau a motivării sacrale, ar reprezenta o altă extremă (în raport cu interpretarea profană), ce ar înlesni elucidarea numai a unor aspecte ce ţin de comunităţile arhaice, şi anume a celor legate de cultura spirituală, rituri şi ritualuri, etc. În timp ce altele, ce ţin de influenţele, interferenţele, procesele cultural-genetice etc., nu sunt mai puţin importante, şi nu ar trebui neglijate numai din considerentul că ar fi în „vogă” un alt model de interpretare a depozitelor.

Totodată, deoarece în cadrul cercetării în cauză s-a operat cu entităţi taxonomice ale clasificărilor tipologice propuse de V.A. Dergacev (Дергачев 1997; Dergacev 1997; Dergačev 2002), faţă de care în literatura de specialitate au fost exprimate rezerve (Hansen 2004, 614; Soroceanu 2006, 237-242; Boroffka 2008, 387-392), se impun unele consideraţii şi la acest subiect. Din punct de vedere conceptual, clasificările tipologice propuse de către V.A. Dergacev sunt efectuate dintr-o perspectivă opusă celei a regulilor logicii formale înaintate faţă de clasificare. Sau altfel spus, delimitarea entităţilor taxonomice este efectuată nu în rezultatul sistematizării şi clasificării în baza regulilor logicii formale a indiciilor tehnologici, morfologici şi decorativi ale artefactelor, urmată apoi de elucidarea/determinarea dimensiunilor (informativităţii) spaţial-cronologice, cultural-arheologi-ce, etc., ale claselor/tipurilor de artefacte (de fapt ale seturilor de indici tehnologici, morfologici, decorativi ale artefactelor care au stat la baza evidenţierii claselor/tipurilor), ci invers. Adică, la baza clasificării artefactelor arheologice sunt puse nu regulile logicii formale, ci criteriile (fundamentele) de fond (conţinut), sau, altfel spus, seturile de indici tehnologici, morfologici şi decorativi ale artefactelor sunt mai întâi corelate cu datele de ordin spaţial-cronologic, cultural-arheologic, etc., (nu în general desigur, ci cu cele cu care manifestă legături artefactele analizate). Respectiv, acestea din urmă şi determină relevanţa seturilor de indici tehnologici, morfologici, decorativi ale artefactelor şi stau la baza evidenţierii claselor/tipurilor de artefacte (Aici se impune o precizare principială. Sistematizarea tuturor însuşirilor artefactului/artefactelor este imposibilă prin definiţie. Respectiv, nici în cadrul clasificării tipologice nu pot fi cuprinse totalitatea însuşirilor artefactelor analizate. De aceea, înainte de a se purcede la clasificare (sau de trecere a indicilor artefactelor prin „sita” datelor de ordin spaţial-cronologic, cultural-ar-heologic, etc.) se determină scopul acesteia. Deci, în procesul corelării indicilor artefactelor cu datele de ordin spaţial-crono-logic, cultural-arheologic, etc., nu este determinată relevanţa primilor în general, ci în dependenţă de scopul fiecărei clasificări concrete. De exemplu, în determinarea dinamicii cronologice a unui set de artefacte, în urma corelării indicilor artefactelor cu datele de ordin spaţial-cronologic, cultural-arheologic, etc., vor fi aleşi în vederea clasificării acei indici ai artefactelor care sunt relevanţi sau sunt mai informativi anume sub aspect cronologic. Desigur, în realitate, în procesul de clasificare sunt îmbi-nate informaţiile de la diferite etape ale procedurii de cercetare. Dar, oricum, ca strategie, una sau alta din abordările enunţate mai sus, de regulă este dominantă în cazul clasificărilor concrete. În practică, aceasta se manifestă prin existenţa clasificărilor,

60 Eugen UŞURELU

Lista complexelor

Lista 1. Complexe de tipare din nordul Mării Negre

Grupa Golovurov1. Golovurov, Rajon Borispol, Obl. Kiev, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 7-9. Taf. 1,3-11; Березанская 1982,

рис. 6).2. Derevjannoje, Rajon Obuchov, Obl. Kiev, Ukraina (Tallgren 1926, 148-149. Fig. 83; Лесков 1967, 164-165.

Рис. 12,1-7; Bočkarev, Leskov 1980, 9-10. Taf. 1,14.16; Taf. 2,15.17.18).3. Kapulovka, Rajon Nikopol, Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 27. Taf. 12,101-104).4. Malye Kopani, Rajon Golopristan, Obl. Cherson, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 13-14. Taf. 4,39-41).5. Marinovka, Rajon Primorskoje, Obl. Zaporož’e, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 26-27. Taf. 12,97.98).Grupa Krasnyj Majak6. Vološskoje I, Rajon und Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 11-12. Taf. 2,23.24; Taf.

3,25.27-33).7. Novokievka, Rajon Kalančak, Obl. Cherson, Ukraina (Гершкович, Клочко, Евдокимов 1987, 142-158. Рис.

1-7).8. Majaki (Krasnyj Majak), Rajon Kotovsk, Obl. Odessa, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 15-17. Taf. 4,45.46;

Taf. 5,42.44. Taf. 6,43.47-50. Taf. 7,51-54).9. Androvo, Rajon Berdjansk, Obl. Zaporož’e, Ukraina (Писларий, Будылкина 1982, 61-67. Рис. 2,1.2.5; 3,2-

4; Шарафутдинова 1986, рис. 31,24-33).10. Dniprovo-Kam’janka, Rajon Verchn’odniprovs’k, Obl. Dnipropetrovs’k, Ukraina (Телiженко, Богун 2005,

243-257. Рис. 1-6; Гершкович 2005-2009, 578-590. Рис. 3-8).Grupa Novo-Aleksandrovka11. Novo-Aleksandrovka, Rajon Novovoroncovka, Obl. Cherson, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 20-22.

Taf. 9,73-77).12. Voznesenka, (Zaporož’e), Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 19. Taf. 8,66.68).13. Ptachovka, Rajon Skadovsk, Obl. Cherson, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 35. Taf. 15,149).14. Radensk, Rajon Cjurupinsk, Obl. Cherson, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 34. Taf. 14,148).15. Kardašinka I, Rajon Cjurupinsk, Obl. Cherson, Ukraina (Кривцова-Гракова 1955, 136. Рис. 33,12-13;

Bočkarev, Leskov 1980, 23-24. Taf. 10,86; Taf. 11,87-89).16. Kardašinka II, Rajon Cjurupinsk, Obl. Cherson, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 34. Taf. 11,90).Grupa Zavadovka17. Zavadovka, Rajon Bolšaja Lepeticha, Obl. Cherson, Ukraina (Лесков 1965, 63-66. Рис. 22,1.2.4.6.7; 1967,

149. Рис. 2,7-18; Bočkarev, Leskov 1980, 22-23. Taf. 9,78.79; Taf. 10,80-85).18. Solocha, Rajon Kamenka-Dneprovskaja, Obl. Zaporož’e, Ukraina (Кривцова-Гракова 1955, 149. Рис.

34,33-35; Bočkarev, Leskov 1980, 20-21. Taf. 8,71.72).19. Staraja Igren, Rajon und Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Bočkarev, Leskov 1980, 33-34. Taf. 14,142).

Lista 2. Depozite de bronzuri din nordul Mării Negre

Grupa Lobojkovka20. Bačkurine, Rajon Monastyrišče, Obl. Čerkassy, Ukraina (Молодцов 1993, 72-73. Рис. 16,1.2).21. Blagoveščenka, Rajon Kamenka-Dneprovskaja, Obl. Zaporož’e, Ukraina (Leskov 1981, 14-15. Taf. 4,B1-

4; Kaiser, Popandopulo 2004, 19-20. Abb. 9,1-4).22. Borodajevka, Rajon Verchnednjeprovsk, Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Leskov 1981, 5. Taf. 1,A1-2).23. Borisovka, Rajon Nikopol, Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Leskov 1981, 14. Taf. 3,C1.2).24. Elisejeviči, Rajon Berdjansk, Obl. Zaporož’e, Ukraina (Leskov 1981, 13-14. Taf. 3,B1-2).

într-un caz, riguroase din punct de vedere al logicii formale, dar ineficiente, şi în altul, scheme fără a fi respectate reguli din perspectiva logicii formale, dar relevante sub aspectul eficienţei ştiinţifice (o argumentare teoretică a acestui concept este efec-tuată de către E.M. Kolpakov (Колпаков 1991)). Totodată, dacă unele din aspectele clasificărilor tipologice efectuate de V.A. Dergacev pot fi optimizate (în realitate, în cadrul clasificării având scop definit, respectarea regulilor logicii formale este obli-gatorie numai în acea măsură, fără de care funcţionarea clasificării este în genere imposibilă (Колпаков 1991, 68)), trebuie de subliniat că îmbinarea exhaustivă în cazul clasificărilor arheologice (cât şi a celor din alte domenii de cercetare), a dezideratelor logicii formale şi a celor de fond (conţinut), este imposibil prin definiţie de înfăptuit (Колпаков 1991, 67-68).


25. Kabakovo, Rajon Kobeljaki, Obl. Poltava, Ukraina (Лесков 1967, 165. Рис. 13; Leskov 1981, 6-7. Taf. 1,C1-11).

26. Lobojkovka, Rajon und Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Leskov 1981, 8-12. Taf. 2;3A1-66).27. Nižnjaja Hortica, Obl. Zaporož’e, Ukraina (Kaiser, Popandopulo 2004, 22. Abb.11,1-5).28. Trechizbennoje, Rajon Starobelsk, Obl. Lugansk (fost. Vorošilovgrad), Ukraina (Leskov 1981, 12-13. Taf.

4,A1-2).29. Tereškovo, Rajon Bogučar, Obl. Voronež, Federaţia Rusă (Пряхин, Синюк, Матвеев 1981, 281-282. Рис.

1-2).30. Uljanovka, Rajon Voznesensk, Obl. Nikolaev, Ukraina (Leskov 1981, 15-16. Taf. 4,C1-4).31. Ščetkovo, fost. uezd Elisavetgrad (Tallgren 1926, 162. fig. 95).Grupa Dobrjanka32. Becilovo, Rajon Rozdil’njans’kij, Obl. Odesa, Ukraina (Черняков 1968, 131-134. Рис. 1-2).33. Dobrjanka, Rajon Olšanka, Obl. Kirovograd, Ukraina (Leskov 1981, 18. Taf. 4,D1-3).34. Kozoresovo, Rajon Baštanka, Obl. Nikolaev, Ukraina (Tallgren 1926, 162. Fig. 97,1-4).35. Majački, Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Кривцова-Гракова 1955, рис. 32,11-14).36. Melnikovka, Obl. Čerkassy, Ukraina (Leskov 1981,17-18. Taf. 4,F1-2).37. Novopavlovka, fost. uezd Pavlograd, gubernija Ekaterinoslav (Tallgren 1926, 146-148. Fig. 81).38. Orechov, Obl. Zaporož’e, Ukraina (Попан-допуло 2001, 168-175. Рис. 1-2; Kaiser, Popandopulo 2004,

7-11. Abb. 2-3).39. Soloncy, Rajon Cjurupinsk, Obl. Cherson, Ukraina (Тереножкин 1964, 202-207, рис. 1-2; Шарафутдинова

1982, рис. 52; 1986, рис. 30,13-22).Grupa Antonovka40. Žuravlinka, Rajon Olšanka, Obl. Kirovograd, Ukraina (Шарафутдинова 1986, рис. 32,1-14).41. Avraamovka, Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Кривцова-Гракова 1955, Рис. 32,15-18; Шарафутдинова

1982, рис. 43,1-18).42. Antonovka (Ingul’skij), Obl. Nikolaev, Ukraina (Сымонович 1966, 127-142. Рис. 2-3).43. Knjaz’ Grigor’evka, fost uezd Dneprovskij, Ukraina (Черняков 1967, 31-33. Рис. 6; 7,1-4).44. Kurjač’e Lozy, Rajon Krivoe Ozero, Obl. Nikolaev, Ukraina (Никитин, Черняков 1981, 151-160. Рис.

1-4).45. Nikopol’ (Nikolaev), Obl. Dnepropetrovsk, Ukraina (Tallgren 1926, fig. 80).46. Rajgorodka, Rajon Starobelsk, Obl. Lugansk (fost. Vorošilovgrad), Ukraina (Лесков 1967, 159-160. Рис.

9,1-16).Grupa Starosel’e47. Starosel’e, Rajon Gorodiščenskij, Obl. Čerkassy, Ukraina (Телегин 1982, 222-224. Рис. 1,1-4).48. Dremajlovka, Rajon Golaja Pristan’, Obl. Cherson, Ukraina (Leskov 1981,16-17. Taf. 4,E1-4).49. Medvedovka, Rajon Ržiščev, Obl. Kiev (fost. uezd. Kanev, gubernija. Kiev), Ukraina (Leskov 1981, 19-20.

Taf. 4,G1-2).Grupa Kalantajev50. Kalantajev, Rajon Kremges, Obl. Kirovograd, Ukraina (Leskov 1981, 21. Taf. 4,H1-2).

Lista 3. Depozite de bronzuri din spaţiul carpato-nistrean

Grupa DeleniRegiunea est-carpatică51. Deleni, jud. Jaşi, România (Chirica, Tanasachi 1984, 122. Fig. 9,8; 10,3).52. Rădeni, jud. Iaşi, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 76. Pl. 84,9-15; 1978, 110. Taf. 63,B1-7; Dergačev

2002, 202-203. Taf. 68,A411,A415; Taf. 73,A463-A465).53. Poieneşti, jud. („Poieneşti...”, Vaslui1999).Grupa RâşeştiRegiunea est-carpatică54. Ulmi (Ulmi-Liteni), com. Belceşti, jud. Iaşi, România (Florescu 1961, 115-127; Petrescu-Dîmboviţa 1977,

77-78. Pl. 88,4-18; 1978, 111. Taf. 65,C1-15).55. Băleni, jud. Galaţi, România (Dragomir 1967, 89-105; Petrescu-Dîmboviţa 1977, 73-74. Pl. 73-77; Pl.

78,1-12; 1978, 109. Taf. 52,E1-31; 53; 54; 55; 56; 57,180-217).56. Bârlad, jud. Vaslui, România (Dergačev 2002, 204. Taf. 72,A453; Taf. 73,A456).57. Bozia (Bozia Nouă), com. Fălciu, jud. Vaslui, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 74. Pl. 78,13-16; 1978,

109. Taf. 57,B1-7).

62 Eugen UŞURELU

58. Bozienii de Sus, com. Dulceşti, jud. Neamţ, România (Dumitroaia 1997, 429-433. Fig. 1,1-4; 2,1-3).59. Budeşti, com. Creţeşti, jud. Vaslui, România (Coman 1980, 99. Fig. 117,2-4).60. Ciorani, com. Pufeşti, jud. Vrancea, România (Petrescu-Dîmboviţa 1964, 255. Fig. 3,1-8; Petrescu-Dîmbo-

viţa 1977, 74. Pl. 78,17-19; Pl. 79,1-4; 1978, 109. Taf. 58,A1-8).61. Cândeşti, com. Dumbrăveni, jud. Vrancea, România (Florescu, Florescu 1983, 119. Fig. 4).62. Coroteni, com. Slobozia Bradului, jud. Vrancea, România (Bobi 1981, 51. Fig. 23.24; Dergačev 2002, 205.

Taf. 74,A476.A477).63. Criveşti, com. Vânători, jud. Jaşi, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 74. Pl. 79,5-9).64. Dersca, jud. Botoşani, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 153. Pl. 366,3).65. Doljeşti, jud. Jaşi, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 75. Pl. 80,1-8; 1978, 109. Taf. 58,B1-8).66. Duda, com. Epureni, jud. Vaslui, România (Petrescu-Dîmboviţa 1966, 345-346. Fig. 1; 1977, 75. Pl. 80,9-

15; 1978, 110. Taf. 59,A1-7).67. Ghermăneşti, jud. Vaslui, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 75. Pl. 81; Pl. 82,1-3; 1978, 110. Taf. 59,B1-

10; 60,A11-20).68. Ghermăneşti-Banca, com. Banca, jud. Vaslui, România (Palade 1977, 119-121. Fig. 1). 69. Heleşteni, jud. Vaslui, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 75. Pl. 82,4-17; 1978, 110. Taf. 60,B1-4; 61,A5-

14).70. Izvorul Dulce, com. Merei, jud. Buzău, România (Oancea, Drîmboceanu 1975, 395-399. Fig. 1,1-2; Petres-

cu-Dîmboviţa 1978, 49. Taf. 282,1201-1202).71. Mândrişca, com. Valea Seacă, jud. Bacău, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 75-76. Pl. 83,1-8; 1978,

110. Taf. 61,B1-8).72. Moşna, jud. Iaşi, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 76. Pl. 83,9-17; 1978, 110. Taf. 62,1-9).73. Negreşti, jud. Vaslui, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 76. Pl. 84,1-8; 1978, 110. Taf. 63,A1-8).74. Râşeşti, com. Drânceni, jud. Vaslui, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 76-77. Pl. 85,1-7; 1978, 110. Taf.

63,C1-7).75. Ruginoasa, com. Dulceşti, jud. Neamţ, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 77. Pl. 85,8-15; 1978, 111. Taf.

64,1-13; 65,A14-17).76. Stuchuleţ, com. Berezeni, jud. Vaslui, România (Coman 1980, 68. Fig. 115,4).77. Suceava, jud. Suceava, România (Chiţescu 1975, 103-107. Fig. 1-4).78. Ştefan cel Mare (fost. Şerbeşti), România (Petrescu-Dîmboviţa 1953, 463. Fig. 8,3-5).79. Tansa, jud. Jaşi, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 77. Pl. 86,1-3; 1978, 111. Taf. 65,B1-3).80. Todireşti, jud. Suceava, România (Ignat 1981, 142. Fig. 7,4-5).81. Ţigăneşti, com. Munteni, jud. Galaţi, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 77. Pl. 88,1-3).82. Valea lui Darie, com. Roşieşti, jud. Vaslui, România (Maxim-Alaiba 1983-1984, 381. Fig. 1,1-2).Interfluviul Prut-Nistru83. Hristici, raionul Soroca, R. Moldova (Грекул, Дергачев 1969, 124. Рис. 1; Дергачев 1975, 10-11. Рис.

2,1-8; Dergačev 2002, 36-37. Taf. 31,B1-8).84. Alexăndreni, raionul Edineţ, R. Moldova (Дергачев 1975, 7.10. Рис. 2,14-17; Dergačev 2002, 33. Taf.

21,B1-4).85. Chişinău, R. Moldova (Дергачев 1975, 31-32. Рис. 11,1-6; Dergačev 2002, 33-34. Taf. 22,A1-6).86. Dancu, Rajon Hânceşti, R. Moldova (Dergacev 1991, 39-55. Fig. 1-7; Dergačev 2002, 34-36. Taf. 22,B1-3;

23-30; 31,A73-80).87. Izbişte, raionul Criuleni, R. Moldova (Дергачев 1975, 18-19. Рис. 2,9; Dergačev 2002, 36-37. Taf. 21,H).88. Lozova, raionul Nisporeni, R. Moldova (Дергачев 1972, 65-70. Рис. 1-3; Дергачев 1975, 13-18. Рис. 4-6;

Dergačev 2002, 37-38. Taf. 32-36).89. Moleşti, raionul Ialoveni, R. Moldova (Хынку 1972, 177-179; Leskov 1981, 19. Taf. 5,B1-2; Dergačev

2002, 38-39. Taf. 38,1.2).90. Sîneşti, raionul Ungeni, R. Moldova (Dergačev 2002, 204. Taf. 72, A454.A455).91. Vărvăreuca, raionul Floreşti, R. Moldova (Dergačev 2002, 39. Taf. 39,1-11).Grupa IlişeniRegiunea est-carpatică92. Bozieni, jud. Neamţ, România (Dergačev 2002, 203-204. Taf. 71,A439.A444).93. Gioseni, jud. Bacău, România (Vulpe, Căpitanu 1989, 69-71. Fig. 1-5; Vulpe, Căpitanu 1995, 237-244.

Abb. 1-3). 94. Ilişeni, jud. Botoşani, România (Foit 1964, 462-465. Fig. 1-3; Petrescu-Dîmboviţa 1977, 119-120. Pl. 279-

280; 1978, 136. Taf. 211,B1-6; 212-213; Şadurschi 1989, 159-163. Fig. 1-3).95. Ruginoasa II, comuna Dulceşti, jud. Neamţ, România (Vatamanu 1985, 483-485. Fig. 1-5).


96. Tomeşti, com. Pogana, jud. Vaslui, România (Palade 1976, 233-238. Fig. 1-4; Petrescu-Dîmboviţa 1977, 77. Pl. 86,4-14; Pl. 87,1-9).

97. Tătărani, com. Dăneşti, jud. Vaslui (Iconomu 1977, 213-229; Soroceanu 1995, Abb. 5,1-7).98. Pâhneşti, jud. Vaslui, România (Soroceanu 1995, 70. Abb. 6,1-3).Interfluviul Prut-Nistru99. Novotrojani, Rajon Bolgrad, Obl. Odesa, Ukraina (Суботiн, Черняков 1982, 15-23. Рис. 2; 4).100. Heciul Nou, raionul Sângerei, R. Moldova (Гончарова 2001-2002, 582-584. Рис. 1).101. Teţcani, raionul Briceni, R. Moldova (Moroşanu 1936; Дергачев 1975, 7. Рис. 2,10; Dergačev 2002, 39.

Taf. 37,B).102. Mîndreşti, raionul Teleneşti, R. Moldova (Дергачев 1975, 11.13. Рис. 3,13-22; Dergačev 2002, 38. Taf.

37,A1-10).Grupa SocoleniInterfluviul Prut-Nistru103. Socoleni, raionul Anenii Noi, R. Moldova (Дергачев 1975, 19-20. Рис. 7,1-5; Leskov 1981, 20-21. Taf. 5,

A1-5; Dergačev 2002, 46. Taf. 47,B1-5).104. Fîrlădeni, raionul Slobozia, R. Moldova (Dergačev 2002, 202-203. Taf. 68, A413.A414).

Lista 4. Depozite de bronzuri din România (Muntenia şi Dobrogea)

MunteniaGrupa Odăile Podari105. Odăile Podari, com. Ileana, jud. Ilfov, România (Şerbănescu, Trohani 1975, 537-538. Fig. 4,1-3).Grupa Oinacu106. Oinacu, jud. Ilfov, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 79. Pl. 94,1-9; 95,1-6; 1978, 112. Taf. 73,B1-15).107. Olteni, jud. Prahova, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 79. Pl. 95,7-12; 1978, 112. Taf. 73,C1-5; 74A6-7).108. Putreda (Livada), com. Grebănu, jud. Buzău, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 79. Pl. 96, 1-5; 1978,

112. Taf. 74,B1-5).Grupa Drajna de Jos109. Drajna de Jos, com. Drajna, jud. Prachova, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 78-79. Pl. 89-93; 1978,

111-112. Taf. 66-72; 73,A90-95).DobrogeaGrupa Gura Dobrogei110. Gura Dobrogei, com. Cogealac, jud. Constanţa, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 80. Pl. 99,7-10;100,1-

12; 1978, 112-113. Taf. 77,B1-9; 78,10-24).111. Nicolae Bălcescu, jud. Constanţa, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 80. Pl. 98,7-9; 99,1-6; 1978, 112.

Taf. 76,B1-11; 77,A12-14).112. Constanţa-Palas, jud. Constanţa, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 80. Pl. 97; 98,1-6; 1978, 112. Taf.

74,D1-10; 75; 76,A29-35).Grupa Casimcea113. Casimcea, jud. Tulcea, România (Simion 2003, 67-68. Pl. 7,1-6).Grupa Techirghiol 114. Techirghiol, jud. Constanţa, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 121. Pl. 285,1-23; 1978, 136. Taf.

214,C1-3; 215,A4-23).115. Sâmbăta Nouă II, com. Topolog, jud. Tulcea, România (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 120. Pl. 284,6-13;

1978, 136. Taf. 214,B1-8).

Lista 5. Depozite de bronzuri din Bulgaria

Grupa Popgruevo116. Popgruevo (Kodžaolar), Okr. Dobrič, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 31,22; 40,9).Grupa Dičevo117. Dičevo (Sokol) Okr. Silistra, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 30,8; 31,9; 32,16-17.21-22; 33,6-

8.10.13-14; 34,4; 35,14; 43,5.10.12-13.15; 44,1-14; 45,1-13; 46,5.10.13-14; 47,1-12; 48,1-12; 49,4.7-12; 50,1-12; 51,1-11; 52,1-4.6-12; 53,1.3-12; 56,4; 63,1.4.8; 65,5; 66,5).

118. Semerdžievo, Okr. Ruse, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 33,15; 41,2).119. Isperich, Okr. Razgrad, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 43,1-4; 46,1-3.12; 52,5).120. Tykač, Okr. Šumen, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 30,1; 43,14; 49,6).

64 Eugen UŞURELU

121. Dibič, Okr. Šumen, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 49,2.3.5; 53,2).122. Suvorovo I, Okr. Varna, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 46,6-9,11).123. Suvorovo II, Okr. Varna, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 54,3-7; 55,1-6;56,1-3.6-7).124. Božurovo, Okr. Dobrič, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 34,7.12).125. Samovodene, Okr. Veliko-Tyrnovo, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 32,19; 33,1.3.5.9).Depozite de tipare126. Pobit Kamyk, Okr. Razgrad, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 36,1; 67-70).Depozite nesigure127. Rachovo, Okr. Ruse , Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 32,14; 34,6).128. Rusenskij okrug, Okr. Ruse, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 32,15; 34,8; 43,6-8; 54,1).129. Suvorovo(Kozludža), Okr. Varna, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 43,9.11).130. Florentin, Okr. Vidin, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 30,4.13).Grupa Vyrbica131. Ovča Mogila, Okr. Veliko-Tyrnovo, Bulgaria (Krauß 2005, 199-210; Abb. 1-6).132. Stražica, Okr. Veliko-Tyrnovo, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 30,21; 31,6; 34,5; 37,4; 60,9; 62,4).133. Gorsko-Kosovo, Okr. Veliko-Tyrnovo, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 30,9; 31,11; 32,2.12.13;

33,11.12.19; 35,1.3.5.7-9.18.22-27; 36,12.15; 37,1.3.10.16.17).134. Vyrbica I, Okr. Pleven, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 30,2.3.19; 31,1-3.12.15; 32,1.3.5.6.18.23;

34,13; 35,2.6.11.12.15-17.19; 36,3.17; 37,11.12.18.21.23-25; 38,2.11.16.17; 57,1-20; 58,1-9.11-20; 59,1-12.14).

135. Vyrbica II, Okr. Pleven, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 30,10.18.20; 31,7.8.10.17-21; 35,4.10.21; 36,6.7.11.13.14.18; 37,6.7.9.13.15.19.20; 38,1.3.5.6.8.9.12-15; 39,13; 40,11; 62,10; 64,2; 66,4).

136. Lesura, Okr. Vraca, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 31,16; 33,18.20; 39,2; 61,5; 62,5; 63,2.3; 66,3).137. Prodimčec, Okr. Loveč, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 33,21; 38,7; 39,14).Depozite de tipare138. Esenica, Okr. Varna, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 30,15; 34,1).139. Želju-vojvoda, Okr. Sliven, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 30,16; 36,5).140. Sokol, Okr. Sliven, Bulgaria (Черных 1978, 331. Табл. 30,17; 34,2; 36,2; 60,5.6.8).Depozite nesigure141. Agatovo, Okr. Gabrovo, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 32,4; 35,20).142. Gorsko-Slivovo, Okr. Loveč, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 31,13; 39,15).143. Guljanci, Okr. Pleven, Bulgaria (Черных 1978, 330. Табл. 36,16; 37,5).Lista 6. Descoperiri izolate, grupa Deleni144. Vorona Nouă; 145- Ibăneşti; 146- Socrujeni (Şadurschi, Cerneleanu, Rusu 1986, Fig.1-3).147- Chiperceni II, 148- Brătuşenii Noi (Dergačev 2002, 39-40.Taf. 40,B.C).149- Fundătura (Iconomu 2003, fig. 3,1).Lista 7. Descoperiri izolate, grupa Popgruevo150- Galiče, 151- Malorad (Черных 1978, 203. Табл. 40,8.10).

BibliografieAilincăi 2005: S. Ailincăi, A bronze celt in the collection of the Museum of Literature (“Casa Pogor, Iaşi”). Strabon I, 2, 2003, 2005, 7-11.Andrieşescu 1925: I. Andrieşescu, Nouvelles contributions sur l’âge du bronze en Roumanie. Le dépôt en bronze de Drajna de Jos et l’épée de Bucium. Dacia 2, 1925, 345-384.Andriţoiu 1986: I. Andriţoiu, Contribuţii la cunoaşterea culturii Noua în sud-vestul Transilvaniei. TD VII, 1986, 31-45.Aner 1962: E. Aner, Die frühen Tüllenbeile des nordischen Kreises. AAH XXXIII, 1962, 165-219.Aricescu 1965: A. Aricescu, Depozitele de bronzuri din Dobrogea. SCIV 16, 1, 1965, 17-42.Aricescu 1970: A. Aricescu, Depozite de unelte, arme şi podoabe de bronz din Dobrogea. Pontica III, 1970, 25-76.Aspelin 1877: J.R. Aspelin, Antiquités du Nord Finno-Ougrien I. Ages de la pierre et du bronze (Helsingfors 1877).Bobi 1981: V. Bobi, Descoperiri arheologice din epoca bronzului în judeţul Vrancea. Vrancea IV, 1981, 47-77.Bočkarev, Leskov 1980: V.S. Bočkarev, A.M. Leskov, Jung- und spätbronzezeitliche Gußformen im nördlichen Schwarzmeer-gebiet. PBF XX, 1 (München 1980).Boroffka 1994: N. Boroffka, Die Wietenberg-Kultur. Ein Beitrag zur Erforschung der Bronzezeit in Südosteuropa. Universitäts-forsch. PA 19 (Bonn 1994).Boroffka 1997: N. Boroffka, Rasiermesser der Bronze-und Hallstattzeit aus Rumänien. In: (Hrsg. C. Becker, M.-L. Dunkelmann, C. Metzner-Nebelsick, H. Peter-Röcher, M. Roeder und B. Teržan) Χρόνος, Beiträge zur prähistorischen Archäologie zwischen Nord-und Südosteuropa. Festschrift für Bernhard Hänsel (Espelkamp1997), 563-676.Boroffka 2008: N. Boroffka, Recenzie- Valentin Dergačev, Die äneolitischen und bronzezeitlichen Metallfunde aus Moldavien. Prähistorische Bronzefunde Abt. XX, Bd. 9. Franz Steiner Verlag Stuttgart 2002.251 pagini, 134 planse. ISBN 3-515-07665-4.


Tyragetia S.N. II (XVII), 1, 2008, 387-392.Boroffka, Sava 1998: N. Boroffka, E. Sava, Zu den steinernen „Zeptern/Stössel-Zeptern”, „Miniatursäulen” und „Phalli” der Bronzezeit Eurasiens. Archäologische Mitteilungen aus Iran und Turan 30, 1998, 17-113.Boroffka, Ridiche 2005: N. Boroffka, F. Ridiche, Der Gußformenfund von Pleniţa, Kreis Dolj, Rumänien. Bronzefunde aus Rumänien II. (Hrsg. T. Soroceanu), (Bistriţa, Cluj-Napoca 2005), 133-208.Chernykh 1992: E.N. Chernykh, Ancient metallurgy in the USSR (Cambridge 1992).Chirica, Tanasachi 1984: V. Chirica, M. Tanasachi, Repertoriul arheologic al judeţului Iaşi, Vol. I (Iaşi 1984).Chiţescu 1976: L. Chiţescu, Depozitul de obiecte de podoabă, din epoca bronzului, de la Suceava. SCIVA 27, 1, 1976, 103-107.Coman 1980: G. Coman, Statornicie, continuitate. Repertoriul arheologic al judeţului Vaslui (Bucureşti 1980).Dergacev 1991: V. Dergacev, Depozitul de bronzuri din satul Dancu – raionul Hînceşti (R. Moldova). TD XII, 1991, 39-55.Dergacev 1997: V. Dergacev, Piesele de metal-referinţe la problema genezei culturilor hallstattului timpuriu din regiunea carpa-to-danubiano-nord-pontică. TD XVIII, 1997, 135-205.Dergačev 2002: V. Dergačev, Die äneolithischen und bronzezeitlichen Metallfunde aus Moldavien. PBF XX, 9 (Stuttgart 2002).Dergačev, Bočkarev 2006: V. Dergačev, V. Bočkarev, Secerile de metal din epoca bronzului târziu din Europa de Est. Bibliotheca Archaeologica Moldaviae V (Iaşi 2006).Dragomir 1967: I. Dragomir, Un nou depozit de obiecte de bronz descoperit la Băleni în sudul Moldovei. Danubius I, 1967, 89-105.Dumitroaia 1985: G. Dumitroaia, Obiecte de aramă şi de bronz descoperite pe teritoriul judeţului Neamţ, MA IX-XI, 1985, 465-481.Dumitroaia 1992: G. Dumitroaia, Materiale şi cercetări arheologice din nord-estul judeţului Neamţ. MA XVIII, 1992, 63-142.Dumitroaia 1997: G. Dumitroaia, Cercetările arheologice din judeţul Neamţ (1996). MA XXI, 1997, 427-436.Florescu 1961: M. Florescu, Depozitul de obiecte de bronz de la Ulmi-Liteni (r. Hîrlău, reg. Iaşi), AM, I, 1961, 115-127.Florescu, Florescu 1983: M. Florescu, A. Florescu, Cercetările arheologice de la Cîndeşti-Coasta Banului, com. Dumbrăveni (judeţul Vrancea) în perioada 1976-1980. In: A XV-a sesiune anuală de rapoarte (1981). Muzeul judeţean Braşov (Bucureşti 1983), 112-123.Foit 1964: G. Foit, Depozitul de obiecte de bronz de la Ilişeni (Raionul Botoşani, reg. Suceava). AM II-III, 1964, 461-469.Gerškovič 1999: J.P. Gerškovič, Studien zur Spätbronzezeitlichen Sabatinovka-Kultur am unteren Dnepr und an der Westküste des Azov`schen Meeres. Archäologie in Eurasien, Band 7, Deutsches Archäologisches Institut, Eurasien-Abteilung (Rahden/Westf. 1999).Gogâltan 1999: F. Gogâltan, Bronzul timpuriu şi mijlociu în Banatul românesc şi pe cursul inferior al Mureşului. Cronologia şi descoperirile de metal. Bibl. Hist. et. AB 23 (Timişoara 1999).Gogâltan 2001: F. Gogâltan, The Settlement of Căşeiu and Some Problems Concerning the Late Bronze Age in the Center and Northern Transylvania. In: C. Kacsó (Hrsg.), Der nordkarpatischen Raum in der Bronzezeit. Symposium Baia Mare, 7-10 Okto-ber 1998 (Baia Mare 2001), 191-214.Gumă 1993: M. Gumă, Civilizaţia primei epoci a fierului în sud-vestul României. Bibl. Thr. IV (Bucureşti 1993).Hampel 1896: J. Hampel, A bronzkor emlékei Magyarhonban, III (Budapest 1896).Hansen 1994: S. Hansen, Studien zu den Metalldeponierungen während der älteren Urnenfelderzeit zwischen Rhônetal und Karpatenbecken. Universitätsforschungen zur prähistorischen Archäologie Band 21, Teil 1 (Bonn 1994).Hansen 2004: S. Hansen, Rezension-Valentin Dergačev, Die äneolitischen und bronzezeitlichen Metallfunde aus Moldavien. (Prähistorische Bronzefunde Abt. XX, Bd. 9.) Franz Steiner Verlag Stuttgart 2002.251 S., 134 Taf. Hardcover. ISBN 3-515-07665-4. Ethnogr.-Archäol. Zeitschrift 45, 2004, 611-615.Hansen 2005a: S. Hansen, Neue Forschungen zur Metallurgie der Bronzezeit in Südosteuropa. In: Ü. Yalçin (Hrsg.), Anatolian Metal III (Bochum 2005), 89-103.Hansen 2005b: S. Hansen, Über brozezeitliche Horte in Ungarn – Horte als soziale Praxis. B. Horejs, R. Jung, E. Kaiser, B. Teržan (Hrsg.), Interpretationsraum Bronzezeit (Bonn 2005), 211-230.Hänsel 1973: B. Hänsel, Eine datierte Rapierklinge mikenischen Typs von der unteren Donau. PZ, 48,2, 1973.Hänsel 1976: B. Hänsel, Beiträge zur regionalen und chronologischen Gliederung der älteren Hallstattzeit an der unteren Donau. Beitr. zur ur-u. frühgesch. Arch. d. Mittelmeer-Kulturraumes 16/17 (Bonn 1976).Hänsel 1982: B. Hänsel, Südosteuropa zwischen 1600 und 1000 v.Chr. In: B.Hänsel (Hrsg.), Südosteuropa zwischen 1600 und 1000 v.Chr. PAS 1 (Berlin 1982), 1-38.Hänsel, Medović 1995: B. Hänsel, P. Medović, Seit wann gibt es Zungensicheln? In: Trans Europam. Beiträge zur Bronze-und Eisenzeit zwischen Atlantik und Altai. Festschrift für Margarita Primas. (Bonn 1995), 59-67.Hochstetter 1981: A. Hochstetter, Eine Nadel der Noua-Kultur aus Nordgriechenland. Ein Beitrag zur absoluten Chronologie der späten Bronzezeit im Karpatenbecken. Germania 59, 1981, 239-259.Iconomu 1977: C. Iconomu, Depozitul de bronzuri de la Tătărani. CI 8, 1977, 213-229.Iconomu 2003: C. Iconomu, Noi date arheologice despre judeţul Vaslui rezultate dintr-o donaţie. AM XXIII-XXIV, 2003, 273-288.Ignat 1981: M. Ignat, Contribuţii la cunoaşterea epocii bronzului şi a Hallstatt-ului timpuriu în judeţul Suceava. TD II, 1981, 133-146.Ignat 2000: M. Ignat, Metalurgia în epoca bronzului şi prima epocă a fierului din podişul Sucevei (Suceava 2000).Kacsó 1990: C. Kacsó, Perioada târzie a epocii bronzului în nord-vestul României. ST 8, 1990, 41-49.Kacsó 2001: C. Kacsó, Zur chronologischen und kulturellen Stellung des Hügelgräberfeldes von Lăpuş. In: C. Kacsó (Hrsg.), Der nordkarpatischen Raum in der Bronzezeit. Symposium Baia Mare, 7-10 Oktober 1998 (Baia Mare 2001), 231-278.Kaiser, Popandopulo 2004: E. Kaiser, Z. Popandopulo, Drei bronzezeitliche Hortfunde aus dem unteren Dneprraum. PZ 79, 2004, 5-35.Kemenczei 1991: T. Kemenczei, Die Schwerter in Ungarn II. PBF IV, 9 (Stuttgart 1991).Kločko 1995: V. Kločko, Zur bronzezeitlichen Bewaffnung in der Ukraine. Eurasia Antiqua. Zeitschrift für Archäologie Eurasi-ens. Band 1, 1995, 81-163.Koryakova, Epimakhov 2007: L. Koryakova, A.V. Epimakhov, The Urals and Western Siberia in the Bronze and Iron Ages (Cambridge 2007).

66 Eugen UŞURELU

Krauß 2005: R. Krauß, Der Depotfund von Ovča Mogila, Kreis Svištov (Bulgarien): Zur Datierung der Bronzehorte von der unteren Donau über mykenische Schwerter. In: B. Horejs, R. Jung, E. Kaiser, B. Teržan (Hrsg.), Interpretationsraum Bronzezeit (Bonn 2005), 199-210.László 1994: A. László, Începuturile epocii fierului la est de Carpaţi. BT VI (Bucureşti 1994). László 2006a: A. László, Drajna de Jos-Lozova-Pobit Kamăk-Uluburun sur les relations a longue distance dans l‘age tardif du bronze. SAA XII, 2006, 43-55.László 2006b: A. László, Über die Beziehungen, die kulturelle und chronologische Lage der Bronzefunde vom typ Ópályi-Uriu-Drajna de Jos-Lozova-Pobit-Kamăk. In: Bronzezeitliche Depotfunde-Problem der Interpretation (Ужгород 2006), 124-143.Leskov 1981: A.M. Leskov, Jung- und spätbronzezeitliche Depotfunde im nördlichen Schwarzmeergebiet I. PBF XX, 5 (Mün-chen 1981).Leviţki 1994: O. Leviţki, Cultura Hallstattului canelat la Răsărit de Carpaţi. BT VII (Bucureşti 1994).Leviţki 2003: O. Leviţki, Lumea tracică şi masivul nord-pontic în perioada hallstattiană timpurie. B T XL (Bucureşti 2003).Marinescu 1979: G. Marinescu, Depozitul de bronzuri de la Agrieş (com. Târlişua, jud. Bistriţa-Năsăud) şi unele probleme ale bronzului târziu în Transilvania nord-estică. Apulum 17, 1979, 91-101.Maxim-Alaiba 1983-1984: R. Maxim-Alaiba, Obiecte de bronz din patrimoniul muzeului judeţean Vaslui. AMM V-VI, 1983-1984, 381-385.Metzner-Nebelsick 2005: C. Metzner-Nebelsick, Despre importanţa cronologică şi cultural-istorică a depozitelor din România în epoca târzie a bronzului şi în epoca timpurie a fierului. In: Bronzefunde aus Rumänien II (Hrsg. T. Soroceanu), (Bistriţa, Cluj-Napoca 2005), 317-342.Morintz, Anghelescu 1970: S. Morintz, N. Anghelescu, O nouă cultură a epocii bronzului în România. Cultura de tip Coslogeni. SCIV 21, 3, 1970, 373-415.Morintz 1978: S. Morintz, Contribuţii arheologice la istoria tracilor timpurii Vol.1 (Bucureşti 1978).Moroşanu 1936: N. Moroşanu, Un tezaur de bronz - primul găsit în Basarabia de Nord. In: Arhivele Basarabiei I, 1936, 284-288.Mozsolics 1973: A. Mozsolics, Bronze-und Goldfunde des Karpatenbeckens. Depotfundhorizonte von Forró und Ópaláyi. Akadémiai Kiadó (Budapest 1973).Mozsolics 1985: A. Mozsolics, Bronzefunde aus Ungarn. Depotfundhorizonte von Aranyos, Kurd und Guermely. Akadémiai Kiadó (Budapest 1985).Müller-Karpe 1959: H. Müller-Karpe, Beiträge zur Chronologie der Urnenfelderziet nördlich und südlich der Alpen, Römisch-Germanische Forschungen, 22 (Berlin 1959).Nestor 1933: I. Nestor, Der Stand der Vorgeschichistsforschung in Rumänien. Bericht der Römisch-Germanichen Kommission. 22, 1932 (1933),11-181.Novotna 1970: M. Novotna, Die Äxte und Beile in der Slowakei. PBF IX, 3 (München 1970).Oancea, Drîmboceanu 1975: A. Oancea, V. Drîmboceanu, Un mic depozit descoperit la Izvorul Dulce. SCIVA 26, 3, 1975, 395-399.Palade 1976: V. Palade, Depozit de obiecte din epoca bronzului de la Tomeşti, comuna Pogana (jud. Vaslui). SCIVA 27, 2, 1976, 233-245.Palade 1977: V. Palade, Depozitul de obiecte de bronz de la Banca-Ghermăneşti, judeţul Vaslui. SCIVA 28, 1, 1977, 119-124.Palincaş 1996: N. Palincaş, Valorificarea arheologică a probelor 14C din fortificaţia aparţinând perioadei târzii a epocii bronzului de la Popeşti (jud. Giurgiu). SCIVA 47, 3, 1996, 239-297.Palincaş 2000: N. Palincaş, Archäologische Auswertung von 14C-Proben aus der spätbronzezeitliche befestigten Siedlung von Popeşti (Rumänien). Arch. Korrbl. 30, 2000, 209-226.Petrescu-Dîmboviţa 1953: M. Petrescu-Dîmboviţa, Contribuţii la problema sfârşitului epocii bronzului şi începutul epocii fieru-lui în Moldova. SCIV 4, 3-4, 1953, 443-486.Petrescu-Dîmboviţa 1964: M. Petrescu-Dîmboviţa, Date noi relativ la descoperirile de obiecte de bronz de la sfârşitul epocii bronzului şi începutul hallstattului din Moldova. AM II-III, 1964, 251-272.Petrescu-Dîmboviţa 1966: M. Petrescu-Dîmboviţa, Depozitul de obiecte de bronz de la Duda. AM IV, 1966, 345-350.Petrescu-Dîmboviţa 1977: M. Petrescu-Dîmboviţa, Depozitele de bronzuri din România (Bucureşti 1977).Petrescu-Dîmboviţa 1978: M. Petrescu-Dîmboviţa, Die Sicheln in Rumänien, PBF XVIII, 1 (München 1978).Petrescu-Dîmboviţa 1987: M. Petrescu-Dîmboviţa, Metalurgia bronzului la tracii din spaţiul carpato-dunăreano-pontic în opera lui Vasile Pârvan. AM XI, 1987, 13-20.„Poieneşti...”, Vaslui 1999: Poieneşti – Arheologia reînvie un trecut multimilenar (Vaslui 1999).Popa, Boroffka 1996: A. Popa, N. Boroffka, Consideraţii privind cultura Noua. Aşezarea de la Ţichindeal, jud. Sibiu. SCIVA 47, 1, 1996, 51-61.Roska 1938: M. Roska, Über die Herkunft der sog. Hackensicheln. ESA XII, 1938, 153-166.Rusu 1963: M. Rusu, Die Verbreitung der Bronzehorte in Transsilvanien vom Ende der Bronzezeit in die mittlere Hallstattzeit. Dacia NS VII, 1963, 177-210.Rusu 1966: M. Rusu, Depozitul de bronzuri de la Balşa. Sargetia IV, 1966, 17-40.Sava 1998: E. Sava, Die Rolle der „östlichen” und „westlichen” Elemente bei der Genese des Kulturkomplexes Noua-Sabatino-vka (nach den Materialien des Prut-Dnestr Zwischenstromgebiets). In: B. Hänsel, J. Machnik (Hrsg.), Das Karpatenbecken und die osteuropäische Steppe. PAS. Band 12, (München-Rahden/Westf. 1998), 267-312.Sava 1999: E. Sava, Istoricul cercetărilor şi contribuţii noi la periodizarea şi cronologia absolută a culturii Noua. In: Studia in Honorem Ion Niculiţă (Chişinău 1999), 54-84.Sava 2002: E. Sava, Die Besstattungen der Noua-Kultur. Ein Beitrag zur Erforschung spätbonzezeitlicher Bestattungsriten zwis-chen Dnestr und Westkarpaten. (Hrsg. B. Hänsel). PAS. Band 19 (Kiel 2002).Sava 2003: E. Sava, Interferenţe cultural-cronologice în epoca bronzului târziu din spaţiul carpato-nistrean (complexul cultural Noua-Sabatinovka). Autoreferat al tezei de doctor habilitat în ştiinţe istorice (Chişinău 2003).Sava 2004: E. Sava, Unele aspecte economice din perioada târzie a epocii bronzului (Complexul cultural Noua-Sabatinovka). In:


Studia in Honorem Gheorghe Postică (Chişinău 2004), 68-75.Sava 2005: E. Sava, Die spätbronzezetlichen Aschehügel („Zol`niki“) – ein Erklärungsmodell und einige historisch-wirtschaft-liche Aspekte. PZ, 80, 2005, 65-109.Simion 2003: G. Simion, Culturi antice în zona gurilor Dunării. Vol. I, Biblioteca Istro-Pontica, Seria Arheologie 5 (Cluj-Napoca 2003).Soroceanu 1973: T. Soroceanu, Descoperirile din epoca bronzului de la Obreja (jud. Alba). AMN 10, 1973, 493-515.Soroceanu, Istrate 1975: T. Soroceanu, M. Istrate, Faza finală a culturii Wietenberg. SC 19, 1975, 21-27.Soroceanu 1995: T. Soroceanu, Die Fundumstände bronzezeitlicher Deponierungen - Ein Beitrag zur Hortdeutung beiderseits der Karpaten. In: Bronzefunde aus Rumänien. PAS,10, 1995, 15-80.Soroceanu 2006: T. Soroceanu, Rezension-Valentin Dergačev, Die äneolitischen und bronzezeitlichen Metallfunde aus Moldavi-en. Prähistorische Bronzefunde Abt. XX, Bd. 9. Franz Steiner Verlag Stuttgart 2002.251 S., 134 Tafeln. PZ 81,2, 2006, 237-242.Székely1970: Z. Székely, Depozitul de obiecte de bronz de la Miercurea-Ciuc. SCIV 21, 3, 1970, 473-479.Şadurschi, Cerneleanu, Rusu 1986: P. Şadurschi, I. Cerneleanu, C. Rusu, Celturi de bronz de factura răsăriteană descoperite pe teritoriul judeţului Botoşani. Hierasus VI, 1986, 25-32.Şadurschi 1989: P. Şadurschi, Piese metalice din epoca bronzului descoperite pe teritoriul judeţului Botoşani. Hierasus VII-VIII, 1989, 157-182.Şerbănescu, Trohani 1975: D. Şerbănescu, G.Trohani, Obiecte din cupru şi bronz descoperite în judeţul Ilfov. SCIVA 26, 4, 1975, 529-539.Tallgren 1916: A.M. Tallgren, Collection Zaoussaïlov au musée historique de Finlande a Helsingfors. I, Catalogue raisonné de la collection de l’âge du bronze (Helsingfors 1916).Tallgren 1926: A.M. Tallgren, La Pontide préscythique après l´introduction des métaux. ESA II (Helsinki 1926).Uşurelu 2003: E. Uşurelu, Consideraţii cu privire la celturile de tip Cozia-Saharna. In: Interferenţe cultural-cronologice în spaţiul nord-pontic (Chişinău 2003), 211-219.Uşurelu 2005a: E. Uşurelu, Contribuţii noi la cronologia pieselor metalice caracteristice perioadei târzii a epocii bronzului car-pato-nistrean”. Revista Arheologică S.N. I, 1, 2005, 72-76. Uşurelu 200b: E. Uşurelu, Coraportul cultural-cronologic între complexele metalice ale culturilor Noua şi Sabatinovka. Revista Arheologică S.N. I, 2, 2005, 238-243.Uşurelu 2005c: E. Uşurelu, Noi contribuţii cu privire la apariţia în spaţiul carpato-dunărean a formelor metalice caracteristice perioadei târzii a epocii bronzului”. Tyragetia XIV, 2005, 51-55. Vatamanu 1985: I. Vatamanu, Noi date referitoare la depozitul de la Ruginoasa, judeţul Neamţ. MA IX-XI, 1985, 484-490.Vulpe, Căpitanu 1989: A. Vulpe, V. Căpitanu, Depozitul de bronzuri de la Gioseni. Carpica XX, 1989, 68-92.Vulpe, Căpitanu 1995: A. Vulpe, V. Căpitanu, Der Hortfund von Gioseni, Kr. Bacău, in der Moldau. Bronzefunde aus Rumänien. PAS 10, 1995, 237-244. Vulpe 1996: A. Vulpe, Spaţiul egeeo-anatolian şi Europa sud-estică în lumina unei revizuiri a cronologiei epocii bronzului. Me-moriile Secţiei de Ştiinţe Istorice, Seria 4, T. 21, 1996 (1997), 33-47.Vulpe 2001: A. Vulpe, Epoca bronzului. Consideraţii generale. In: Istoria Românilor, vol. I. Editura Encilclopedică (Bucureşti 2001), 214-225.Wanzek 1989: B. Wanzek, Die Gußmodel für Tüllenbeile in Südöstlichen Europa (Bonn 1989).Березанская 1960: С.С. Березанская, Об одной из групп памятников средней бронзы на Украине. СА 4, 1960, 26-41.Березанская 1982: С.С. Березанская, Северная Украина в эпоху бронзы (Киев 1982).Березанская 1990: С.С. Березанская, Усово Озеро. Поселение срубной культуры на Северском Донце (Киев 1990).Березанська, Гошко, Самолюк 2004: С.С. Березанська, Т.Ю. Гошко, В.О. Самолюк, Колективне поховання тшинецкоï культури на р. Горинь. Археологiя 1, 2004, 111-125.Бочкарев 1975: B.С. Бочкарев, Металлические изделия эпохи поздней бронзы Северного Причерноморья. Автореф. дис. ...канд. ист. наук. (Ленинград 1975).Бочкарев, Лесков 1978: В.С. Бочкарев, А.М. Лесков, О хронологическом соотношении памятников эпохи поздней брон-зы Северного Причерноморья с Подоньем, Поволжьем и Северным Кавказом. В сб.: Древние культуры Поволжья и Приуралья. Научные труды. т. 221 (Куйбышев 1978), 23-26.Бочкарев 1986: B.С. Бочкарев, К вопросу о хронологическом соотношении сейминского и турбинского могильников. В сб.: Проблемы археологии Поднепровья (Днепропетровск 1986), 78-111.Бочкарев 1991: B.С. Бочкарев, Волго-Уральский очаг культурогенеза эпохи поздней бронзы. Социогенез и культурогенез в историческом аспекте. Материалы методологического семинара ИИМК АН СССР (Санкт-Петербург 1991), 24-27.Бочкарев 1994: B.С. Бочкарев, Культурогенез и развитие металлопроизводства в эпоху поздней бронзы (по материалам юж-ной половины Восточной Европы). В сб.: Культурные трансляции и исторический процесс (Санкт-Петербург 1994), 66-75.Бочкарев 1995: B.С. Бочкарев, Карпато-Дунайский и Волго-Уральский очаги культурогенеза эпохи бронзы (опыт сравнительной характеристики). В сб.: Конвергенция и дивергенция в развитии культур эпохи энеолита-бронзы Средней и Восточной Европы. Часть I (Санкт-Петербург 1995), 18-29.Бочкарев 2002: B.С. Бочкарев, Металлические топоры-кельты Европы эпохи поздней бронзы. В сб.: Степи Евразии в древности и средневековье. (Санкт-Петербург 2002), 115-118.Бочкарев 2004: B.С. Бочкарев, О функциональном назначении петель-ушек у наконечников копий эпохи поздней бронзы Восточной Европы и Сибири. В сб.: Археолог: детектив и мыслитель (Санкт-Петербург 2004), 385-408.Бочкарев 2006: B.С. Бочкарев, Северопонтийское металлопроизводство эпохи поздней бронзы. В сб.: Производственные центры: источники, «дороги», ареал распространения (Санкт-Петербург 2006), 53-65.Ванчугов 1990: В.П. Ванчугов, Белозерские памятники в Северо-Западном Причерноморье (Киев1990).Гарашанин 1975: M. Гарашанин, Праисториjске оставе у Србиjи и Воjводини I (Београд 1975).Гершкович, Клочко, Евдокимов 1987: Я.П. Гершкович, В. И. Клочко, Г. Л. Евдокимов, Новокиевская литейная мастер-ская и проблемы хронологии памятников Нижнего Поднепровья. СА 2, 1987, 142-158.

68 Eugen UŞURELU

Гершкович, Клочко 1987: Я.П. Гершкович, В.И. Клочко, Связи племен Нижнего Поднепровья в эпоху поздней бронзы (по материалам Завадовской литейной мастерской). В сб.: Межплеменные связи эпохи бронзы на территории Украины (Киев 1987), 101-114.Гершкович 2001-2002: Я.П. Гершкович, Парадоксы в историографии cабатиновской культуры. Stratum plus 2, 2001-2002, 598-607.Гершкович 2005-2009: Я.П. Гершкович, Днепровокаменский комплекс литейных форм эпохи поздней бронзы из Средне-го Поднепровья. Stratum plus 2, 2005-2009, 578-590.Гончарова 2001-2002: Ю.В. Гончарова, Два новых клада бронзового века из частных колекций г. Кишинева, Stratum plus 2, 2001-2002, 582-586.Грекул, Дергачев 1969: З.А. Грекул, В.А. Дергачев, Клад бронзовых орудий из колекции Сорокского музея. В сб.: Далекое прошлое Молдавии (Кишинев 1969), 123-127.Гуренко 1990: Л.В. Гуренко, Случайные находки эпохи бронзы левобережья Волги. Древности Волго-Донских степей I, 1990,74-75.Дергачев 1972: В.А. Дергачев, Клад эпохи бронзы из Молдавии. АИМ в 1968-1969, 1972, 65-87.Дергачев 1975: В.А. Дергачев, Бронзовые предметы XIII-VIII вв. до н.э. из Днестровско-Прутского междуречья (Кишинев 1975).Дергачев 1986: В.А. Дергачев, Молдавия и соседние территории в эпоху бронзы (Кишинев 1986).Дергачев 1997: B.А. Дергачев, Металлические изделия к проблеме генезиса культур раннего гальштата Карпато-Дану-био-Нордпонтийского региона (Кишинэу 1997).Дергачев 2010: В.А. Дергачев, Топоры-кельты поздней бронзы Карпато-Подунавья. Вып. 1 (Кишинэу 2010).Дергачев, Бочкарев 2002: В.А. Дергачев, В.С. Бочкарев, Металлические серпы поздней бронзы Восточной Европы (Ки-шинев 2002).Епимахов, Хэнкс, Ренфрю 2005: А.В. Епимахов, Б. Хэнкс, К. Ренфрю, Радиоуглеродная хронология памятников бронзо-вого века Зауралья. РА 4, 2005, 92-102.Збруева 1952: А.В. Збруева, Материалы и исследования по археологии Урала и Приуралья. МИА 30 (Москва 1952).История Самарского Поволжья ...2000: История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Бронзовый век (Самара 2000).Клочко 1994: В.И. Клочко, Металлургическое производство в энеолите - бронзовом веке. В сб.: Ремесло эпохи энеолита-бронзы на Украине (Киев 1994), 96-132.Клочко 1997: В.I. Клочко, Лобойкiвська металургiя. В сб.: Сабатиновская и срубная культуры: проблемы взаимосвязей Востока и Запада в эпоху поздней бронзы. Тезисы докладов I-го всесоюзного полевого семинара (Киев-Николаев-Юж-ноукраинск 1997), 11-12.Колпаков 1991: Е.М. Колпаков, Теория археологической классификации (Санкт-Петербург 1991).Кривцова-Гракова 1955: О.А. Кривцова-Гракова, Степное Поволжье и Причерноморье в эпоху поздней бронзы. МИА 46 (Москва 1955).Кузьмина 1995: О.В. Кузьмина, Соотношение абашевской и покровской культур. В сб.: Конвергенция и дивергенция в развитии культур эпохи энеолита-бронзы Средней и Восточной Европы. Часть II (Санкт-Петербург 1995), 27-51.Кузьминых 1981: С.В. Кузьминых, Металлообработка срубных племен Закамья. В сб.: Об исторических памятниках по долинам Камы и Белой (Казань 1981), 41-70.Кузнецов 1996: П.Ф. Кузнецов, Новые радиоуглеродные даты для хронологии культур энеолита-бронзового века юга лесостепного Поволжья. Радиоуглерод и Археология 1 (Санкт-Петербург 1996), 56-59.Левицкий 1993: О.Г. Левицкий, Бронзовые изделия раннегальштатской культуры с каннелированной керамикой Вос-точно-Карпатского региона (К вопросу о связях). Revista Arheologică, 1, 1993, 54-82.Лесков 1965: А.М. Лесков, Новая мастерская литейщика эпохи поздней бронзы на Херсонщине. КСИА 103, 1965, 63-66.Лесков 1967: А.М. Лесков, О северопричерноморском очаге металлообработки в эпоху поздней бронзы. В сб.: Памятни-ки эпохи бронзы Юга европейской части СССР (Киев 1967), 143-178.Лесков 1970: А.М. Лесков, Кировское поселение. В сб.: Древности Восточного Крыма (Киев 1970), 7-59.Литвиненко 1999: Р.А. Литвиненко, Периодизация срубных могильников Северо-Восточного Приазовья. В сб.: Древ-ности Северо-Восточного Приазовья (Донецк 1999), 4-23.Литвиненко 2000: Р.А. Литвиненко, Периодизация срубных древностей Доно-Донецкого региона (по погребальным па-мятникам Северского Донца). В сб.: Срубная культурно-историческая общность в системе древностей эпохи бронзы евразийской степи и лесостепи (Воронеж 2000), 81-90.Литвиненко 2002: Р.А. Литвиненко, Культура Бабино (многоваликовой керамики) и проблемы бронзового века бассейна Дона. Археологические памятники Восточной Европы. (Воронеж 2002), 76-85.Литвиненко 2009: Р.А. Литвиненко, Культурный круг Бабино (по материалам погребальных памятников). Автореф. дис. ...докт. ист. наук. (Киев 2009).Мерперт 1965: Н.Я. Мерперт, Сабанчеевский клад. МИА 130, 1965, 149-155.Молодцов 1993: Б.А. Молодцов, Клад бронзовых изделий восточно-тшинецкой культуры. Археологiчнi дослiдження в Украïнi 1991 року (Луцьк 1993), 72-73.Никитин, Черняков 1981: В.И. Никитин, И.Т. Черняков, Курлозовский клад эпохи поздней бронзы. СА 2, 1981, 151-160.Новикова 1976: Л.А. Новикова, Западные связи северопричерноморского очага металлообработки в эпоху поздней брон-зы. СА 3, 1976, 25-57.Отрощенко 1978: В.В. Отрощенко, Могильники степного Поднепровья (2-я половина тысячелетия до н.э.). В сб.: Древ-ние культуры Поволжья и Приуралья. Научные труды. т. 221 Изд-во Куйбыш. пед. ин-та (Куйбышев 1978), 84-90.Отрощенко 1981: В.В. Отрощенко, Срубная культура степного Поднепровья (по материалам погребальных памятников). Автореф. дис. ...канд. ист. наук (Киев 1981).Отрощенко 1986: В.В. Отрощенко, Белозерская культура. В сб.: Культуры эпохи бронзы на территории Украины (Киев 1986), 117-152.


Отрощенко, Рассамакiн 1997: В.В. Отрощенко, Ю.Я. Рассамакiн, З приводу культурноï належностi комплексiв лобойкiвсько-дербеденiвськоï зони металообробки. В сб.: Сабатиновская и срубная культуры: проблемы взаимосвязей Востока и Запада в эпоху поздней бронзы. Тезисы докладов I всесоюзного полевого семинара (Киев-Николаев-Южно-украинск 1997), 23-25.Писларий, Будылкина 1982: И.А. Писларий, Г.Н. Будылкина, Клад литейщика эпохи бронзы из с. Андрово. В сб.: Мате-риалы по хронологии археологических памятников Украины. (Киев 1982), 61-67.Погребова 1960: Н.Н. Погребова, Пересадовское поселение на Ингуле. СА 4, 1960, 76-90.Попандопуло 2001: З.Х. Попандопуло, Ореховский клад. Старожитностi степового Причорномор’я i Криму IX (Запорiжжя 2001), 168-175.Пряхин, Синюк, Матвеев 1981: А.Д. Пряхин, А.Т. Синюк, Ю.П. Матвеев, Терешковский клад эпохи поздней бронзы в Среднем Подонье. СА 3, 1981, 281-285.Пряхiн 1997: A.Д. Пряхiн, До видiлення мосолiвського горизонту доби пiзньої бронзи Євразiйського степу та лiсостепу. Археологiя 3, 1997, 49-56.Рогудеев 1997: Рогудеев, Клад бронзовых серпов у станицы Казанской. Историко-археологические исследования в Азо-ве и на Нижнем Дону в 1994, вып. 14, 1997, 113-122.Рыбалова 1961: В.Д. Рыбалова, О связях Правобережной лесостепной Украины с Центральной Европой в эпоху бронзы и раннего железа. В сб.: Исследования по археологии СССР (Ленинград 1961), 80-95.Савва 1987: Е.Н. Савва, К вопросу о пестах-скипетрах эпохи поздней бронзы из Северного Причерноморья. Известия Академии наук Молдавской ССР. Серия общественных наук 1, 1987, 62-71.Савва 2002: Е.Н. Савва, Генезис, периодизация и абсолютная хронология культуры Ноуа. В сб.: Степи Евразии в древ-ности и средневековъе (Санкт-Петербург 2002), 221-223.Савва 2003: Е.Н. Савва, Культурно-хронологическое соотношение комплекса культур Ноуа-Сабатиновка с культурами Карпато-Подунавья. Чтения, посвященные 100-летию деятельности В.А. Городцова в Государственном историческом музее. Тезисы конференции. Часть I (Москва 2003), 147-149.Саврасов 1986: А. Саврасов, Глиняные литейные формы с поселений Донской лесостепной срубной культуры. В сб.: Археологические памятники эпохи бронзы Восточноевропейской лесостепи (Воронеж 1986), 95-104.Сальников 1965: К.В. Сальников, Кельты Зауралья и Южного Урала. МИА 130 (Москва 1965), 160-164.Сикорский, Елисеев, Клюшинцев 1997: А.А. Сикорский, В.Ф. Елисеев, В.Н. Клюшинцев, Новые материалы по металло-обработке эпохи поздней бронзы междуречья Тилигула и Ингульца. В сб.: Сабатиновская и срубная культуры: проблемы взаимосвязей Востока и Запада в эпоху поздней бронзы. Тезисы докладов I всесоюзного полевого семинара (Киев-Ни-колаев-Южноукраинск 1997), 64-69.Синюк 1996: А.Т. Синюк, Бронзовый век бассейна Дона (Воронеж 1996).Суботiн, Черняков 1982: Л.В.Суботiн, I.Т.Черняков, Новотроянiвський скарб та питання обмiну металом в добу пiзньоï бронзи. Археологiя 39, 1982, 15-22.Сымонович 1966: Э.А. Сымонович, Ингульский клад. СА 1, 1966, 127-142.Татаринов 1979: С.И. Татаринов, Металлообработка в эпоху поздней бронзы на Среднем Донце. СА 4, 1979, 258-265.Телегiн 1961: Д.Я. Телегiн, Питання видносноï хронологii пам’яток пiзноï бронзи Нижнього Поднiпровья. Археологiя 12, 1961, 3-15.Телегин 1982: Д.Я. Телегин, Старосельский клад поздней бронзы из Черкасской области. СА 1, 1982, 222-224.Телiженко, Богун 2005: С.А. Телiженко, О.В. Богун, Новi знахiдки ливарних форм пiзньоï бронзи у Середньому Поднiпров’ï (попередня публiкацiя). Матерiали та дослiдження з археологiï Схiдноï Украïни, 4 (Луганьск 2005), 243-257.Тихонов 1960: Б.Г. Тихонов, Металлические изделия эпохи бронзы на Среднем Урале и в Приуралье. МИА 90, 1960, 5-115.Тереножкин 1961: А.И. Тереножкин, Предскифский период на днепровском Правобережье (Киев 1961).Тереножкiн 1964: O. I. Тереножкiн, Поховання епохи бронзи бiля у с. Солонець. Археологiя 16, 1964, 202-207.Тереножкин 1965: А.И. Тереножкин, Основы хронологии предскифского периода. СА 1, 1965, 63-85.Трифонов 1996: B.А. Трифонов, К абсолютному датированию «микенского» орнамента эпохи развитой бронзы Евразии. Радиоуглерод и Археология 1 (Санкт-Петербург 1996), 60-64.Трифонов 1996а: B.А. Трифонов, Поправки к абсолютной хронологии кулътур эпохи энеолита- бронзы Северного Кав-каза. В сб.: Между Азией и Европой. Кавказ в IV-I тыс. до н.э. Материалы конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А.А. Иессена (Санкт-Петербург 1996), 43-50.Трифонов 1997: B.А. Трифонов, К абсолютной хронологии евро-азиатских кулътурных контактов в эпоху бронзы. Ради-оуглерод и Археология 2 (Санкт-Петербург 1997), 94-97.Трифонов 2001: B.А. Трифонов, Поправки к абсолютной хронологии культур эпохи энеолита-средней бронзы Кавказа, степной и лесостепной зон Восточной Европы (по данным радиоуглеродного датирования). В сб.: Бронзовый век Вос-точной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация. Материалы международной научной конференции «К столетию периодизации В.А. Городцова бронзового века южной половины Восточной Европы» (Самара 2001), 71-82.Ушурелу 2010: Е.И. Ушурелу, Генезис и эволюция двуушковых топоров-кельтов Восточной Европы эпохи поздней бронзы. Revista Arheologică S.N. V, 1, 2010, 22-67.Халиков 1980: А.Х. Халиков, Приказанская культура. САИ, вып. В1-24 (Москва 1980).Хынку 1972: И.Г. Хынку, Находка бронзовых клепаных котлов в Молдавии. Матерiали XIII конференцii Iнститута археологii АН УРСР, 1968 (Киïв 1972), 177-179.Череднiченко 1977: Н.Н. Череднiченко, Хронологiя зрубной культуры Пiвнiчного Прiчорноморья. Археологiя 22, 1977, 3-21.Чередниченко 1986: Н.Н. Чередниченко, Срубная культура. В сб.: Культуры эпохи бронзы на территории Украины (Киев 1986), 44-82.Черных 1967: E.Н. Черных, О терминах «металлургический центр», «очаг металлургии» и других. СА 1, 1967, 295-301.Черных 1970: E.Н. Черных, Древнейшая металлургия Урала и Поволжья (Москва 1970).

70 Eugen UŞURELU

Черных 1972: E.Н. Черных, История металлургии Восточной Европы в позднем бронзовом веке. Автореф. докт. дис. (Москва 1972).Черных 1976: E.Н. Черных, Древняя металлообработка на Юго-Западе СССР (Москва 1976).Черных 1978: E.Н. Черных, Горное дело и металлургия в древнейшей Болгарии (София 1978).Черных 1978a: E.Н. Черных, Металлургические провинции и периодизация эпохи раннего металла на территории СССР. СА 4, 1978, 53-82.Черных 1981: E.Н. Черных, Клад из Констанцы и вопросы Балкано-Кавказких связей в эпоху поздней бронзы. СА 1, 1981, 19-25.Черных, Кузьминых 1989: E.Н. Черных, С.В. Кузьминых, Древняя металлургия Северной Евразии (Москва 1989). Черняков 1967: И.Т. Черняков, Из истории бронзолитейного производства в Северном Причерноморье. ЗОАО, 2 (35), 1967, 23-37.Черняков 1968: I.Т. Черняков, Бецилiвський скарб пiзньоï бронзи. Археологiя 22, 1968, 134-145.Черняков 1985: И.Т. Черняков, Северо-Западное Причерноморье во второй половине II тыс. до н.э. (Киев 1985).Шарафутдинова 1968: И.Н. Шарафутдинова, К вопросу о сабатиновской культуре. СА 3, 1968, 16-34.Шарафутдинова 1982: И.Н. Шарафутдинова, Степное Поднепровье в эпоху поздней бронзы (Киев 1982).Шарафутдинова 1986: И.Н. Шарафутдинова, Сабатиновская культура. В сб.: Культуры эпохи бронзы на территории Украины (Киев 1986), 83-116.Шарафутдинова 1987: И.Н. Шарафутдинова, Бронзовые украшения сабатиновской культуры. (К вопросу о контактах). В сб.: Межплеменные связи эпохи бронзы на територии Украины. (Киев 1987), 69-86.

Eugen Uşurelu, doctor în istorie, Centrul de Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural al AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001, Chişinău, Republica Moldova; e-mail: [email protected]

DATE REFERITOARE LA PRELUCRAREA BRONZULUI ÎN AŞEZAREA TRINCA „IZVORUL LUI LUCA”

Oleg LEVIŢKI, Ghenadie SÎRBU, Chişinău

Articolul are drept subiect problematica metalurgiei bronzului din spaţiul carpato-nistrean în perioada timpurie a epocii hallstattiene. Se trec în revistă mărturiile existente referitor la acest tip de activitate în obiectivele formaţiunilor culturale Chişinău-Corlăteni şi Gava-Holihrady-Grăniceşti cunoscute până la cercetarea sistematică a aşezării cu mai multe nivele de locuire de la Trinca „Izvorul lui Luca”, amplasată în partea de vest a Podişului Moldovei de Nord. Sunt prezentate indiciile privind prelucrarea bronzului în aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca”- setul de unelte specializate, utilizate la anumite etape ale operaţiunilor metalurgice (lingurile de lut ars pentru turnarea metalului topit, formele de turnat de piatră nefinisate, anumite unelte de piatră folosite pentru prelucrarea şi finisarea obiectelor de bronz turnate); piesele de bronz, îndeosebi cele cu rebut de turnare (un celt) şi cele care din punct de vedere morfologic atestă unele particularităţi ce le deosebesc de prototipul lor (un pumnal) cât şi eventualele sectoare de producere specializate (vatra nr. 1 — şantierul VII/1994 şi groapa nr. 2 — şantierul XI/2001). Identificarea în arealul culturii Hallstattului canelat Chişinău-Corlăteni încă a unui sit în care se practica prelucrarea bronzului — aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca” — completează cunoştinţele noastre despre această îndeletnicire, confirmă veridicitatea ipotezei expuse anterior, precum că comunităţile hallstattiene timpurii din teritoriul est-carpatic nu se limitau numai la importul obiectelor de bronz finite din vestul lumii hallstattiene şi că la acestea a apărut o metalurgie nouă, proprie, de aspect hallstattian.

Cвидетельства обработки бронзы на поселении Тринка «Изворул луй Лука». Статья посвящена проблематике металлургии бронзы в Карпато-Днестровском регионе в период раннего галльштатта. Во введении приводятся свидетельства о занятии этим ремеслом, которые были зафиксированы на памят-никах раннегалльштаттских культур Кишинэу-Корлэтень и Гава-Голиграды-Грэничешть, известных до начала проведения широкомасштабных раскопок на многослойном поселении Тринка «Изворул луй Лука» в западной части Северо-Молдавского Плато. Представлены и аргументированы свидетельства обработ-ки бронзы на поселении у с. Тринка: специализированные инструменты, использовавшиеся на определенных стадиях металлургического производства (глиняные льячки, заготовки каменных литейных форм и орудия для обработки предметов после литья), а также бронзовые предметы, особенно с производственным браком (кельт) и теми морфологическими особенностями, которые отличают их от прототипов. Дополнительно описаны предполагаемые специализированные участки производства: открытая печь № 1 из раскопа VII (1994 г.) и печь в яме № 2 раскопа XI (2001 г.). Идентификация в ареале культуры каннелированного галль-штатта Кишинэу-Корлэтень еще одного поселения — Тринка «Изворул луй Лука», где зафиксирована обра-ботка бронзы — не только существенно дополняет наши знания об этом занятии, но также подтверждает достоверность ранее высказанной гипотезы о том, что в среде общностей к востоку от Карпат наряду с импортом готовых изделий из западной части галльштаттского мира возникла собственная металлургия галльштаттского облика.

Evidences on bronze processing from the settlement Trinca “Izvorul lui Luca”. The article is dedicated to the problem of bronze metallurgy in the Carpathian-Dnestr area during the Early Hallstatt. The introduction contains an overview of the bronze metallurgy evidences from the Early Hallstatt monuments Chisinau-Corlateni and Gava-Holihrady-Granicesti, which were known before the large scale excavations in the multilayered site Trinca “Izvorul lui Luca” situated in the western part of the North-Moldavian Plateau. The presented evidences of bronze processing and supporting arguments are specific instruments used on various stages of the metallurgical processing (clay spoon for pouring molten metal, cut stone molds, and tools for working the cast metal products); artifacts made of bronze, especially those with production defects and with distinguishing from prototypes morphological peculiarities; and a sup-posed special production site (an open furnace Nr 1 from the excavation VII/1994 and a furnace from the pit Nr 2 of the excavation XI/2001).The identification of a new archaeological monument Trinca “Izvorul lui Luca” in the area of Chisinau-Corlateni fluted Hallstatt Culture with evidences of bronze working improves our knowledge on this topic and supports the proposed earlier hypothesis the Eastern-Carpathian societies developed the local Hallstatt type metallurgy.

Key words: settlement Trinca, bronze metallurgy, North-Moldavian Plateau, Hallstatt Culture.


72 Oleg LEVIŢKI, Ghenadie SÎRBU

IntroducereProblematica metalurgiei bronzului din spaţiul car-

pato-nistrean în perioada timpurie a epocii hallstattiene, în literatura de specialitate, începe a fi abordată odată cu apariţia primelor studii de valorificare ştiinţifică a vestigiilor de epocă, îndeosebi a depozitelor de bron-zuri, precum şi a obiectelor de bronz descoperite izolat. Atenţia principală a fost focalizată asupra selectării, sis-tematizării şi atribuirii acestora orizonturilor cultural-cronologice de la sfârşitul epocii bronzului — începutul epocii fierului (hallstatt), elaborării tipologiei şi identi-ficării provenienţei acestor obiecte, atribuirea lor anu-mitor serii de depozite şi sincronizarea ultimelor cu gru-purile culturale/culturile hallstattiene caracteristice spa-ţiului în discuţie (Petrescu-Dîmboviţa 1953, 443-481; 1960, 151-170; 1960a, 39-159; 1964, 251-272; 1971, 107-117; 1977; Дергачев 1975 etc.). Documentarea ar-heologică existentă către mijlocul anilor 70 ai secolului al XX-lea nu conţinea indicii precum că la comunităţile hallstattiene timpurii din spaţiul extracarpatic, inclusiv teritoriul dintre Nistru şi Prut, ar fi existat o producţie metalurgică proprie (Petrescu-Dîmboviţa 1964, 267; Дергачев 1975, 83).

Descoperirea în spaţiul est-carpatic a unor noi de-pozite şi obiecte de bronz, dar îndeosebi cercetările sistematice şi de amploare în mai multe aşezări hall-stattiene, au dus la sporirea substanţială a bazei de date referitoare la piesele de bronz corespunzătoare acestei epoci, la care într-o măsură oarecare a contribuit şi pre-cizarea apartenenţei la cultura hallstattiană a unor nive-le de locuire şi vestigii descoperite în aşezările cu mai multe orizonturi cultural-cronologice, anterior atribuite perioadei târzii a epocii bronzului — culturii Noua, în special din arealul carpato-prutean. Concomitent, devin cunoscute şi primele dovezi privitor la prelucrarea lo-cală a bronzului. Astfel, în cadrul aşezării de tip Chişi-nău-Corlăteni Costeşti VII, amplasată în partea de sud a Podişului Moldovei de Nord, în anul 1975, de rând cu ceramică caracteristică pentru această cultură şi mai multe piese de bronz fragmentare, a fost depistat şi un fragment dintr-o formă de turnat de gresie, cu negativele a două obiecte ascuţite, puternic arsă (Дергачев 1982, 81, рис. 25,6), pe atunci constituind prima dovadă certă a prelucrării bronzului de către comunităţile hallstatti-ene timpurii din teritoriul cuprins între Prut şi Nistru (Ibidem, 84; Idem 1982a, 137). Ulterior, prin cercetă-rile efectuate sunt puse în evidenţă şi alte instrumente, indirect legate de metalurgia bronzului: în aşezarea de la Mîndreşti — un pisălog lucrat din piatră de culoare cenuşie-închisă, în formă de tijă cu suprafaţa bine şlefu-ită, corpul căruia se lărgeşte uniform către partea de jos (Leviţki 1994, fig. 60,3), iar în aşezarea de la Petruşeni „La Cigoreanu” — o piuă din gresie de formă cilindri-că, prevăzută cu o cavitate emisferică (Левицкий 1990, рис. 3,12; Leviţki 1994, 113, fig. 60,2). O semnificaţie deosebită pentru subiectul discutat o are descoperirea într-o groapă din aşezarea hallstattiană cu ceramica ca-

nelată Văratic V a depozitului de bronzuri compus din 10 celturi cu o tortiţă, cu bordură masivă şi gura conca-vă şi câteva fără tortiţă, la unele dintre care bavura de la turnare nu a fost înlăturată, iar în gaura unuia dintre ele se găsea un fragment de formă de turnat („miezul”) (Маркевич 1986; Leviţki 1994, 137-138, fig. 53,1-10).

Date importante referitoare la prelucrarea locală a bronzului în zona dintre Carpaţi şi Prut a arealului cul-turii Chişinău-Corlăteni au fost furnizate de cercetările arheologice de suprafaţă pentru alcătuirea repertoriului aşezărilor din Moldova de la paleolitic până în secolul al XVIII-lea, în general (Zaharia ş.a. 1970) şi pe judeţe în parte: Botoşani (Păunescu ş.a. 1976), Vaslui (Coman 1980) şi Iaşi (Chirica, Tanasachi 1984; 1985), precum şi cercetările de şantier întreprinse în aşezările de la Valea Lupului (Dinu 1955, 65-86), Târpeşti (Marinescu-Bîl-cu 1981,147-159) etc., toate acestea fiind generaliza-te de către A. László (László 1994, 142-143). Astfel, câte un tipar de piatră servind la turnarea unor piese de bronz neprecizate sunt cunoscute în aşezările de la Va-lea Lupului şi Târpeşti (desen: Marinescu-Bîlcu 1981, fig. 4,7); un fragment de tipar pentru lama unei săbii de tip neprecizat a fost descoperit la Gura Idrici; patru fragmente de tipare, două pentru celturi şi două pentru lame de pumnal, de tipuri neprecizate (desene: Florescu 1991, Fig. 114-A,1-3) împreună cu fragmente de zgură de bronz provin din aşezarea de la Holboca, la supra-faţa căreia sunt atestate vestigii aparţinând atât culturii Noua, cât şi Hallstattului timpuriu. Zgură „metalică” este semnalată şi la Iaşi. În aşezarea de la Horga este atestată o lingură de turnat; la Miorcani — un celt şi un „creuzet din lut”, cu urme de zgură metalică, de formă oval-prelungită, cu un orificiu pentru înmănuşare, apar-ţinând sfârşitului epocii bronzului (cultura Noua) sau începutului epocii fierului; din judeţul Botoşani provine un rest de turnare, în forma unei picături mari de metal (22 mm) şi un fragment dintr-o foaie de tablă, păstrând urmele unor tăieturi sau decupări.

Mărturii concrete ale prelucrării bronzului de către comunităţile culturii Gava-Holihrady-Grăniceşti sunt cunoscute atât pentru Podişul Sucevei, cât şi pentru zona subcarpatică a Ucrainei. Pentru grupul Grăniceşti, A. László şi M. Ignat, în primul rând, numesc desco-peririle din aşezarea de la Siret „Dealul Ruina” — un fragment de tipar de piatră destinat turnării unui celt de tip transilvănean, îngust, fără tortiţă, cu două nervuri orizontale sub marginea îngroşată; o picătură de me-tal găsită în apropierea locului unde a apărut tiparul; o lingură de lut, fragmentară, care ar putea fi, eventual, o lingură de turnat metalul topit şi mai multe piese de bronz, precum şi lingura de turnat de lut din aşezarea de la Grăniceşti (László 1994, fig. 50,2; 13,1; Ignat 2000, 19-21, fig. 2). Vestigiile care prezintă dovezi ale pre-lucrării bronzului în cadrul siturilor culturii Gava-Ho-lihrady, selectate de către Ju. Maleev, sunt reprezentate prin patru tipare din gresie, destinate turnării a opt piese (celturi, seceră, cuţit, aplică), şi un creuzet din aşezarea

73Date referitoare la prelucrarea bronzului în aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca”

de la Myškoviči; un tipar pentru turnarea unui celt şi două linguri de turnat de la Gorodnica; linguri de turnat de la Bovšiv, Kasperovcy, Skala-Podol'skaja şi o cute pentru înlăturarea bavurii de la turnare din aşezarea Za-leščiki, precum şi de un număr apreciabil de depozite şi obiecte de bonz descoperite izolat (Малеев 1976, 232-240, рис. 1; Малеев 1994, 178-181, рис. 1).

Tiparele de lut sau piatră, creuzetele, lingurile de tur-nat etc. sunt considerate de către specialişti drept unelte folosite la anumite etape ale operaţiunilor metalurgice. Descoperirea în siturile arheologice a întregului set de unelte utilizate în producerea pieselor de metal, sau nu-mai a unora dintre ele (Бочкарев 2006, 63), în asociere cu resturi de la turnare (picături de metal, zgură, cărbuni etc.), conform opiniei unanim acceptată de cercetători, demonstrează faptul că prelucrarea bronzului se efec-tua nemijlocit în cadrul aşezărilor (Popescu 1956, 116; Bader 1978, 84; Gedl 1985, 30; László 1994, 142-143; Ignat 2000, 20-21; Monah 2003, 49; Bejinariu 2005, 60-61; Тереножкин 1961, 106-119; Крушельницкая 1990, 103; Малеев 1994, 178-181; Клочко 1994, 105 etc.).

În aşa mod, depistarea în acelaşi sit a asociaţiilor formate din tipare împreună cu bucăţi de zgură de bronz în aşezarea de la Holboca; tipar, picătură de metal şi lin-gură de turnat metalul topit în aşezarea de la Siret „Dea-lul Ruina”; tipare şi creuzet la Myškoviči sau tipar şi linguri de turnat metalul topit la Gorodnica, prezintă ar-gumente sigure ale existenţei unei activităţi metalurgice la comunităţile hallstattiene timpurii est-carpatice, pre-supunând funcţionarea în aceste situri a unor eventuale ateliere de prelucrare a bronzului. În acelaşi timp, faptul că aici nu au fost identificate sectoare în care ar fi fost amplasate cuptoare de topire a metalului, rebuturile de la producere, precum şi utilajele specifice acestei activităţi, nu ne permite să discutăm despre ateliere propriu-zise şi procedeele tehnologice practicate.

Referitor la materia primă utilizată de meşterii-bronzieri care activau în cadrul complexului hallstat-tian timpuriu din spaţiul est-carpatic, se presupune că în această calitate, îndeosebi, serveau piesele fragmen-tare ori rebutate destinate retopirii (Leviţki 1994, 77; Малеев 1994, 180), turtele/lingourile de bronz (Ignat 2000, 22; Малеев 1994, 180), ori resursele de aramă explorate în Podişul Sucevei şi munţii Bucovinei (Şa-durschi, Ursulescu 1986, 43-44; László 1994, 143) sau în bazinul Nistrului de Mijloc (Малеев 1994, 181).

În general, acesta era nivelul cunoştinţelor noastre referitor la prelucrarea bronzului în aria est-carpatică a complexului hallstattian cu ceramica canelată, până la începutul cercetării sistematice a aşezării cu mai multe nivele de locuire de la Trinca „Izvorul lui Luca”, am-plasată în partea de vest a Podişului Moldovei de Nord.

Indicii privind prelucrarea bronzului în aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca”Prelucrarea bronzului în cadrul comunităţii care a

populat promontoriul de la Trinca în perioada hallstat-

tiană timpurie, în stadiul actual de investigare a sitului, este documentată printr-un set de unelte specializate, utilizate la anumite etape ale operaţiunilor metalurgice; prin piese de bronz, în special cele cu rebut de turnare şi cele care, din punct de vedere morfologic, atestă unele particularităţi ce le deosebesc de prototipul lor, şi, even-tual, anumite sectoare de producere.

Uneltele de muncă legate de prelucrarea metalelor şi producerea pieselor de bronz sunt reprezentate prin mai multe linguri din lut ars pentru turnarea metalului topit, forme de turnat de piatră nefinisate şi unelte de piatră utilizate pentru prelucrarea şi finisarea obiectelor de bronz turnate.

Colecţia de linguri de lut ars constă din cinci exemplare întregi, două reconstituite şi şapte în stare fragmentară, depistate în contexte şi condiţii stratigra-fice care demonstrează sigur apartenenţa lor nivelului de locuire din perioada hallstattiană timpurie (Leviţki 2008, 5-30).

Acestea, din punct de vedere tehnologic, au fost modelate preponderent din pastă grosieră în amestec cu şamotă de granulaţie mare şi mijlocie, calcar mărunţit, sporadic silex pisat ars, precum şi adaosuri de origine organică. Au pereţii şi îndeosebi fundul, groşi şi de cele mai dese ori, atestă urme de ardere secundară repetată, unele până la zgurificare. Cu precădere sunt de culoare cenuşie sau maronie, totodată acţiunea temperaturilor ri-dicate a dat acestora un spectru şi mai divers de nuanţe.

Lingurile, în linii generale, pot fi divizate în trei ti-puri/grupuri:

I. Linguri cu găvanul de formă ovală în plan şi tron-conică/tronconic-rotunjită în profil, cu buza subţiată dreaptă, fundul drept, simplu sau evidenţiat. Găvanul unei piese este prevăzut cu „cioc” modelat prin şănţu-irea perpendiculară a uneia dintre laturile lungi ale gu-rii. Cozile sunt dispuse orizontal faţă de baza găvanului şi prevăzute cu orificii longitudinale de formă conică. Lungimea totală a acestor piese variază între 8,5 şi 9,5 cm. Diametrul corpului are între 4,6 şi 5,2 cm (fig. 1,4).

II. Linguri cu găvanul de formă ovală/oval-circula-ră în plan şi tronconică/tronconic-rotunjită în profil, cu marginea dreaptă, fundul drept, dar uşor rotunjit. Găva-nul unui exemplar este prevăzut cu „cioc” modelat prin şănţuirea perpendiculară a uneia dintre laturile lungi ale gurii, iar al altuia — cu două „ciocuri” modelate prin şănţuiri perpendiculare a laturilor lungi ale gurii. Cozile dispuse oblic faţă de baza găvanului sunt prevăzute cu orificiu longitudinal de formă conică. Lungimea totală a acestor piese variază între 9 şi 9,7 cm, diametrul cor-pului fiind de circa 5 cm, la un alt exemplar lungimea constituind 5,2 cm şi diametrul 3 cm (fig. 1,2.3).

III. Lingură miniaturală cu găvanul de formă cir-culară în plan şi tronconică în profil, rotunjită în partea superioară, fundul evidenţiat, uşor rotunjit. Coada, dis-pusă oblic faţă de baza găvanului, are secţiune cvasi-dreptunghiulară. Lungimea piesei, fără coadă, este de 3,5 cm (fig. 1,1).


Fig. 1. Trinca „izvorul lui Luca”. Linguri de lut ars (1-4).


Examinarea lingurilor de lut ars de la Trinca în con-textul pieselor similare caracteristice culturilor epocii bronzului — fierului timpuriu din spaţiul carpato-du-nărean, pe de o parte, şi teritoriile nord-pontice, pe de altă parte (Leviţki 2008, 18-21), demonstrează că lin-gurile încadrate în tipul I erau în uz în spaţiul carpa-to-dunărean cu precădere în epoca bronzului, inclusiv perioada târzie, iar în teritoriile nord-pontice, sporadic, în perioada mijlocie a epocii bronzului şi mai frecvent în perioada târzie a epocii bronzului şi epoca fierului. Exemplarele de tipul II în spaţiul carpato-dunărean sunt prezente în complexele ce ţin de perioadele timpurie şi mijlocie a epocii bronzului, pe când în teritoriile nord-pontice, doar în perioada ei târzie. Piesele atribuite ti-pului III, în spaţiul carpato-dunărean sunt cunoscute în obiectivele din perioadele timpurie şi mijlocie a epocii bronzului, iar în teritoriile nord-pontice — în perioa-da mijlocie a epocii bronzului. Tot aici mai menţionăm că modalitatea de realizare a „ciocului” prin şănţuire, atestată la Trinca, nu este cunoscută în mediile culturale unde găsim anumite paralele pieselor examinate. O sin-gură menţiune cu privire la faptul că „ciocul” lingurii reprezintă o tăietură-şănţuleţ se referă la una dintre pie-sele depistate în mormântul unui meşteşugar-bronzier (nr. 10) din necropola tumulară Lebedi I, cultura Novo-titorovka (la nord de Marea Azov, ţinutul Krasnodar), din perioada timpurie a epocii bronzului (Гей 1986, 17).

Analogiile morfologice ale lingurilor de lut ars de la Trinca atestă un diapazon cronologic care include in-tegral epoca bronzului şi prima epocă a fierului. Sem-nificativă este prezenţa lingurilor de lut ars de tipurile examinate în obiectivele culturilor Belogrudovka, Bon-daricha, Belozerka (grupul Balta), Černyj Les şi scitică timpurie, din teritoriile limitrofe Podişului Moldovei de Nord dinspre est, sincrone nivelurilor de locuire din epoca hallstattiană atestate în aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca” la care, eventual, ele se şi atribue. Similare celor utilizate în epoca hallstattiană şi prescitică-scitică timpurie, acestea sunt şi după dimensiunile lor (având găvanul de volum mic) relativ egale. În acelaşi timp, piesele examinate, în aspect morfologic, sunt mult deo-sebite de lingurile de lut ars cunoscute în cadrul culturii vecine sincrone Gava-Holihrady-Grăniceşti (Малеев 1994, 178-181, рис. 1-7; Ignat 2000, 21, fig. 2,1,4; Va-siliev ş.a. 1991, 135, fig. 40,12-13.15).

Lingurile de lut ars, cunoscute în spaţiul carpato-da-nubiano-pontic începând din epoca eneoliticului şi până în perioada antică târzie, sunt considerate drept o cate-gorie de ceramică tehnică, care de rând cu creuzetele, duzele şi formele de turnat, erau utilizate în metalurgia bronzului. Opinia este unanim acceptată şi confirmată de prezenţa lor în atelierele de prelucrare a bronzului, cercetate la Lovasbereny-Mihalivar (Ungaria), în cadrul culturii Vatja (sec. XVII-XV î.e.n.) (Kovacs 1977, 37-39, fig. 15) şi la Bruszczewie, woj. Leszczynskie (Po-lonia), în aria culturii Unetice (Pieczynski 1985, 167, Ryc. 1) — din perioada mijlocie a epocii bronzului; la

Benczurfalva (nord-estul Ungariei), cultura Piliny (Mo-zsolics 1973, 81, Taf. 111,7-9) şi la Ostroveţ (în bazinul Nistrului de Mijloc), cultura Noua (Балагурi 1964, 28-39, Tабл. II,22; Idem, 1980, 103-104, рис. 5,33), ce ţin de perioada târzie a epocii bronzului, precum şi în cele hallstattiene timpurii menţionate mai sus.

Piesele examinate din aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca” prin aspectul lor de ansamblu denotă că erau uti-lizate în unele activităţi specializate. Pereţii groşi, ce asigurau rezistenţa la temperaturi înalte, urmele de ar-dere secundară repetată, în unele cazuri până la zgurifi-care, dotarea unora dintre ele cu „cioc”, prezenţa perfo-raţiei longitudinale a cozilor în care se introducea o tijă — prelungitor din alt material care conduce mai prost căldura, permit alinierea la opinia unanim acceptată de specialişti că aceste piese erau utilizate în metalurgia bronzului. Exemplarele cu fundul rotunjit şi coada dis-pusă oblic, îndeosebi cele dotate cu „cioc”, eventual, ar putea fi calificate ca linguri pentru turnarea metalului topit. Cele cu baza plată şi coada dreaptă orizontală fără „cioc”, cu fundul puternic ars până la zgurificare, pro-babil au fost utilizate în calitate de creuzete în care se retopeau piesele de metal ieşite din uz. Exemplarele de acest tip prevăzute cu „cioc”, posibil, reprezintă creuze-te/linguri de turnat.

Lingura miniaturală întreagă, modelată din pastă relativ fină şi densă, cu suprafaţa netezită, prevăzută în partea centrală a laturilor lungi a găvanului cu câte un mic „cioc” realizat prin şănţuire, fără urme de ardere secundară, posibil, încă nu fusese utilizată, sau a avut o altă destinaţie, de exemplu — ca unitate de măsură a greutăţii sau a volumului, similar celor din setul format din şase linguri depistat în mormântul nr. 7 din tumu-lul nr. 2 de la Malaja Ternovka, din regiunea Zaporož'e, aparţinând unui meşter-bronzier care a activat în ca-drul comunităţilor culturii Katakombnaja (Кубышев, Черняков 1985, 43,50).

Următoarea categorie de descoperiri din aşezarea de la Trinca care poate fi pusă în legătură cu prelucra-rea bronzului este cea a numeroaselor piese de piatră. Dintre acestea se deosebesc formele de turnat (semifa-bricate) şi instrumentele utilizate pentru prelucrarea şi finisarea obiectelor turnate.

Primele sunt reprezentate prin trei piese de calcar tortonian descoperite împreună cu două frecătoare lu-crate din pietre de râu şi ceramică hallstattiană în apro-pierea vetrei deschise cercetate în campania de săpă-tură din anul 1994, care va fi examinată mai jos. Două dintre piesele de calcar sunt de formă trapezoidală cu aceleaşi dimensiuni (18,5x9,5-12,5x5 cm), având câte o faţă netedă (fig. 2,1.3), a treia este în formă de pană (14,5x4,5x3,5 cm), şi de asemenea are una din laturi-le lungi netede, dar mai puţin calitativ prelucrată (fig. 2,2). Referitor la piesele trapezoidale remarcăm, că ele se găseau una peste alta, feţele de contact fiind perfect ajustate şi minuţios netezite. Cea în formă de pană era depusă asupra lor, perpendicular axelor lungi (fig. 2,4).


Fig. 2. Trinca „izvorul lui Luca”. unelte de piatră (1-9).


Piesele de formă trapezoidală cu aceleaşi dimensi-uni şi cu câte o faţă minuţios netezită şi perfect ajustate între ele, sugerează că ar reprezenta părţile unui tipar bivalv nefinisat (semifabricat), destinat pentru turnarea unor piese de dimensiuni mari, eventual, celturi. A treia, posibil, este una din părţile unui tipar bivalv, de ase-menea nefinisat (semifabricat), destinat turnării obiec-telor mai mici. Identificarea acestor vestigii cu tipare nefinisate se bazează pe analogiile cunoscute în unele aşezări cercetate şi în cadrul unor depozite de matriţe, unde împreună cu formele de turnat propriu-zise sunt cunoscute şi piese în proces de producere (semifabri-cate) (Балагурi 1964, 28; Idem 1968, 136; Балагурi ş.a. 1978, 26; Черняков 1967, 179-184, рис. 1,1-2; Шарафутдiнова 1985, 63-75; Алешкевич, Балагури 2002, 26 etc.), unele dintre ele, similar perechii de pie-se de la Trinca, se aflau în stadiul de prelucrare, după care urma marcarea şi realizarea negativelor (Черняков 1967, рис. 2,1-2; Шарафутдiнова 1985, рис. 1,2.4; 5,3-4).

Finisarea şi aducerea la forma produselor finite a obiectelor de bronz după turnare avea loc prin inter-mediul procedeelor tehnologice mecanice — de forja-re şi de abrazare. În epoca bronzului, aceste operaţii se realizau cu ajutorul unui set variat de instrumente din piatră, fapt demonstrat de analiza trasologică şi teh-nico-morfologică a uneltelor de piatră din mai multe situri arheologice în care a avut loc prelucrarea meta-lelor (Килейников 1984, 113-120; Березанская 1990, 57-59; Коробкова, Шапошникова 2005, 226-229). În unele dintre ele metalurgia bronzului a fost confirma-tă şi pe cale experimentală (Саврасов 1996, 152-157). Forjarea (prelucrare prin deformarea plastică la cald sau la rece, prin ciocănirea obiectelor de bronz după turna-re) avea drept scop amplificarea durităţii şi modificarea formei acestor semifabricate, efectuând-se cu ajutorul unor unelte de susţinut — nicovale şi de batere — cio-cane. Abrazarea (roaderea prin frecare) se făcea cu sco-pul de a elimina bavurile de turnare, ascuţire, şlefuire etc. — cu unelte abrazive din materiale litice dure udate cu apă.

Revenind la subiectul discutat, menţionăm că de-terminări trasologice ale pieselor de piatră din aşezarea de la Trinca n-au fost efectuate. În acelaşi timp, jude-când după particularităţile tehnico-morfologice ale uno-ra dintre acestea, cum ar fi gradul de uzură a suprafeţei de percuţie sau de netezire şi şlefuire a altor segmente, putem presupune că anumite unelte în vechime au fost antrenate în operaţiunile tehnologice de prelucrare a obiectelor de metal după turnare.

În calitate de nicovale-suporturi, ţinând cont de pa-rametrii proprii instrumentelor de acest tip din obiec-tivele în care s-au realizat studii trasologice şi teh-nico-morfologice — prezenţa a două, mai rar a unei singure suprafeţe de lucru netezită şi şlefuită până la luciu, pentru ca să nu imprime metalului negativele reliefului grosolan, partea centrală a cărora are urme

de batere (Килейников 1984, 113-115; Коробкова, Шапошникова 2005, 185-196), au putut fi folosite piesele fasonate de gresie cenuşie (una de formă tra-pezoidală — 13,5x11x6 cm şi fragmentul alteia), una din suprafeţele mari şi câte două laterale ale cărora sunt calitativ lustruite, suprafaţa mare a piesei fragmenta-re atestând şi urme de ciocănire (fig. 3,2.5), precum şi placa subţire de silicolit (6,8x3,6x0,3-0,5 cm) de formă dreptunghiulară, cu una dintre suprafeţele mari şi mar-ginile bine şlefuite, în partea centrală a suprafeţei şlefu-ite observându-se urme de ciocănire. (fig. 3,1). Primele exemplare, probabil, erau destinate prelucrării unor pie-se de dimensiuni medii, ultimul — luând în consideraţie dimensiunile, mai degrabă, era utilizat la finisarea pie-selor de mici dimensiuni.

Ciocanele, după cum s-a stabilt, aveau diferite di-mensiuni — mari, mijlocii şi mici. Cele prevăzute cu coadă sunt lucrate din galete de formă cvasidreptun-ghiulare, cilindrice sau trapezoidale, cu părţile distale fasonate şi şlefuite, având şănţuiri pentru a fi legate de coadă cu curele, iar cele de mână, din galete de formă corespunzătoare — pană sau cilindrică, unele cu aspect de pisălog. În calitate de ciocane, de asemenea erau uti-lizate şi unele topoare-ciocane perforate ieşite din uz, precum şi unele percutoare. În aşezarea de la Trinca, ţinând cont de cele menţionate, acestor unelte le cores-pund: piesele din galete de râu, de formă dreptunghiu-lară alungită sau triunghiulară cu suprafeţele şlefuite, cele distale atestând urme de uzură (fig. 2,6.7; 3,6.7); unele percutoare de formă sferică cu suprafaţa lustruită şi urme de utilizare (fig. 3,4) sau cu suprafeţele fasonate şi prevăzute cu şănţuiri pentru a fi prinse de coadă (fig. 3,3). Posibil, utilizate secundar în această activitate au fost şi unele dintre topoarele-ciocane perforate, specifi-ce pentru epoca bronzului, atestate în aşezare (Leviţkii 2007, 138-154). Printre acestea se numără şi fragmentul unui topor masiv care în zona găurii de înmănuşare, pe muchiile laterale, este prevăzut cu şănţuiri uşor adâncite dispuse orizontal (Ibidem, fig. 2,7) pentru a fi legat de coadă similar ciocanelor pentru minerit, precum şi to-porul-ciocan dublu cu axul longitudinal drept şi cu o în-groşare considerabilă a porţiunii din dreptul orificiului. Partea dinspre muchie, relativ mai lungă, este cilindrică cu capătul orizontal, cea opusă — emisferică, ambele fiind ştirbite (Ibidem, fig. 2,1).

În caltate de abrazive, au putut fi utilizate multe dintre frecătoarele de gresie de diferite forme, precum şi unele plăci de şist, prevăzute cu una sau mai multe su-prafeţe şlefuite (fig. 2,5.8.9), descoperite în complexele şi straturile de săpătură din aşezare.

În continuarea celor relatate referitor la piesele de piatră din aşezarea de la Trinca, utilizate în metalurgia bronzului, insistăm să accentuăm că asemenea unelte ca nicovale, ciocane, abrazive au fost utilizate şi în alte activităţi, multe dintre ele aparţinând unor nivele de lo-cuire precedente, în perioada hallstattiană fiind utilizate secundar.


Fig. 3. Trinca „izvorul lui Luca”. unelte de piatră (1-7). Groapa-cuptor (8).


Practicarea metalurgiei bronzului în cadrul aşezării de la Trinca, de rând cu lingurile de turnat, semifabrica-tele unor forme de turnat şi piesele de piatră prezentate mai sus, este documentată şi de cele 19 piese de bronz, întregi şi în stare fragmentară, atestate aici, care în linii generale se încadrează în perioada hallstattiană timpurie (Leviţki, Uşurelu, Coban 2003, 171-182). Numărul re-lativ mare al pieselor de bronz, îndeosebi faptul că nouă dintre acestea sunt întregi, unele (brăţările în formă de spirală) parţial deformate, individualizează această aşe-zare faţă de celelalte situri hallstattiene timpurii inves-tigate din spaţiul est-carpatic, în care de regulă astfel de obiecte sunt mai rar atestate şi, cu precădere, în stare fragmentară (László 1994, 143-145; Leviţki 1994, 117-119; Дергачев 1982, 77-84, рис. 24, referitor la aşeza-rea Costeşti VII). Pentru elucidarea subiectului acestui articol, dintre piesele de bronz depistate, semnificative sunt două — un celt şi un pumnal.

Celtul (descoperit într-o locuinţă de suprafaţă, îm-preună cu o lingură de lut ars care aparţine tipului I) cu o urechiuşă, are marginea găurii de înmănuşare îngro-şată. Faţetele au formă trapezoidală, fiind ornamentate cu decor în relief, redat sub forma literei „Y” în centru şi câte două nervuri, pe părţi (franjuri). Pe una din faţete se identifică un gol de la turnare, în formă de orificiu, şi fisuri la baza şi în partea superioară a celtului. Piesa a fost turnată în tipar bivalv închis. Dimensiunile: lun-gimea — 9,2 cm, lăţimea lamei — 4,5 cm, greutatea — 215 g., adâncimea tubului de înmănuşare — 5,2 cm (fig. 4,1). Aparţine tipului de celturi cu o urechiuşă şi nervură masivă în jurul găurii de înmănuşare (Левицкий 1993, 56). Conform clasificării propuse de V. Dergacev, piesa se încadrează tipului Debrečen, care este caracteristic pentru complexele perioadelor HA2 — HB1 (Dergacev 1997, 151-152, fig. 9,I). Piesele „clasice” au ca prototip celturile de tip Peterd şi iniţial erau răspândite în nord-vestul Ungariei, în arealul Urnenfelderkultur, cât şi în bazinul superior al Tisei. În afară de aceasta, piesele acestui tip, dar şi variantele acestuia, sunt răspândite în Transilvania centrală şi bazinele superioare ale râurilor Siret şi Nistru, în arealul culturii Gava-Holyhrady (Ibi-dem, Harta 22,1-2). În arealul culturii Chişinău-Corlă-teni celturile de acest tip, de regulă, sunt cunoscute în urma descoperirilor accidentale (Левицкий 1993, 56; Leviţki 1994, 119-120), precum şi din depozitul de la Văratic, care similar piesei de la Trinca, provine dintr-o aşezare a acestei culturi (Leviţki 1994, 76). Apropiată celtului de la Trinca, din punct de vedere al caracte-risticilor morfologice, parţial şi al decorului, în spaţiul est-carpatic este descoperirea accidentală de la Pruteni II (Dergacev 2002, Taf. 51,A), iar în cel intra-carpatic — unele exemplare din depozitul Bancu, atribuit seriei Moigrad-Tăuteu (HB1) (Petrescu-Dîmboviţa 1977, 126 PI. 298,11; 299,1).

Invocarea acestei piese în contextul discuţiei refe-ritoare la prelucrarea bronzului în aria est-carpatică a complexului hallstattian este determinată de prezenţa

pe una din faţete a unui defect de turnare, în formă de gaură şi fisuri la bază şi în partea superioară, care pu-teau fi cauzate de stăpânirea insuficientă a procedeelor folosite pentru obţinerea aliajului de bronz cu un grad de fluiditate suficient care să permită umplerea formei de turnat, sau de cantitatea de aliaj avută la dispoziţie, care n-a fost îndeajuns pentru turnarea unei piese de aşa dimensiuni. Ultima supoziţie, luând în consideraţie deficitul de materie primă pentru metalurgia bronzului în spaţiul est-carpatic, necesităţile fiind asigurate în pri-mul rând de piesele ieşite din uz, retopite (vezi mai sus), pare a nu fi lipsită de raţionament.

Pumnalul de bronz cu limbă la mâner reprezintă o piesă turnată dintr-o bucată. Mânerul este prevăzut cu trei orificii şi marginile laterale îngroşate, iar la bază cu trei nervuri orizontale. Garda pumnalului are formă de potcoavă, fără nituri. Lama triunghiulară, cu secţiunea romboidală, este prevăzută cu nervură mediană. Vârful lamei a fost rupt din vechime. Piesa este acoperită cu patină nobilă. Starea de conservare este satisfăcătoare. Lungimea pumnalului este de 15,5 cm (mânerul 5,5 cm, lama 10 cm). Lăţimea lamei la gardă — 3,0 cm, la vârf — 1,3 cm, greutatea — 61 g (fig. 4,2).

Încadrarea tipologică şi cronologică a pumnalului descris mai sus întâmpină anumite dificultăţi, determi-nate de caracteristicile morfologice eclectice ale aces-tuia. Formă similară a minerului, cu excepţia nervurilor amplasate mai sus de gardă, care constituie o limbă cu orificii pentru fixarea niturilor şi marginile laterale în-groşate, au pumnalele fără gardă caracteristice orizon-turilor Aranyos şi Kurd, datate BD şi respectiv HA1 (Mozso1ics 1985, 104-105, Taf. 2,8; 97, Taf. 18,5). Aceeaşi formă a mânerului, de asemenea fără nervuri mai sus de gardă, au şi cuţitele descoperite la Ţigăneşti, în spaţiul est-carpatic (Leviţki 1994, 231, fig. 54,10), în depozitele din Transilvania, etapele HA2 — HB1 (Petrescu-Dîmboviţa 1977, pl. 293,8; 330,11; 337,6), în depozitele din Ungaria, orizontul Gyermely (Moz-solics 1985, Taf. 122,6; 249,4; 260,2). Cuţite cu mânere similare, însă şi cu nervuri la baza mânerului, se întâl-nesc în depozitul Nádudvar-Halomzug II, în Ungaria, încadrat orizontului Hajdúböszörmény (HB, sau В VIa după Mozsolics) (Mozsolics 2000, 57-59, Taf. 58,4), şi în Germania, descoperire provenită din localitatea Burg (Hänsel, Hänsel 1997, 118-120). În ceea ce priveş-te garda, aceasta este similară cu cea a pumnalelor cu mânerul plin de tipul celui descoperit la Siliştea Nouă, jud. Suceava, cu paralele în depozitele fazei târzii Hu-gelgraberkultur, datate Bz C2 (Bader 1991, 56-57, Taf. 8,32) şi a spadelor de tip Prejmer, care sunt caracteris-tice perioadelor HA1-2 (Bader 1991, Taf. 36,328-329; 37,334). Trecerea de la gardă spre lama triunghiulară a pumnalului de la Trinca de asemenea este mult apropi-ată cu cea a exemplarului de la Siliştea Nouă, de altfel, lamele de formă triunghiulară sunt caracteristice pen-tru pumnalele mai timpurii — Bz B1 (eventual Bz B2) (Bader 1991, 56-57, Taf. 29,31).


Fig. 4. Piese de bronz (1-2 — Trinca, 3 — Bukkarahzos, Fund i, 4 — Besenzod, 5 — Recsk, 6 — Krasznokvajda, 7 — Siliştea nouă, 8 — Prejmer, 9 — Predeal (3-6 — după A. Moszolics 1985; 7-9 — după T. Bader 1991).


Fig. 5. Trinca „izvorul lui Luca”. Vatra deschisă (1-2).


În aşa mod, pumnalul de la Trinca din punct de ve-dere morfologic atestă o îmbinare de parametri proprii mai multor tipuri de arme/unelte cu un diapazon crono-logic destul de vast, din Bz B1-2 până în HB1.

Recapitulând cele relatate referitor la piesele de bronz examinate, menţionăm că exemplarele cu re-but de turnare (goluri, fisuri etc.) şi piesele nefinisate sau la care bavura de la turnare nu a fost înlăturată, de rând cu cele care din punct de vedere morfologic atestă unele particularităţi ce le deosebesc de prototipul lor, în opinia cercetătorilor prezintă dovezi sigure ale pro-ducerii lor locale (Bader 1978, 84; Cociş 1982-1983, 140; Клочко 1994, 105; Рындина 1998, 129.135.148; Bejinariu 2005, 62; etc.).

În contextul subiectului discutat, considerăm ca merită să fie invocate şi două dintre multiplele comple-xe descoperite în aşezarea de la Trinca — vatra nr. 1 (şantierul VII/1994) şi groapa nr. 2 (şantierul XI/2001), particularităţile constructive ale cărora şi materialele ar-heologice depistate le individualizează.

Vatra nr. 1 a fost depistată la adâncimea 0,37-0,4 m de la suprafaţa actuală a solului. Este de formă ovală cu lungimea de circa 2,2 m, lăţimea maximală de 1,4 m, grosimea în partea centrală de circa 0,14-0,16 m, fiind orientată pe axa sud-nord. A fost amenajată dintr-un strat de pietre de râu cu dimensiuni de la 22x16x8 cm până la 6x7x2,4 cm (toate arse puternic), deasupra căruia se situează un strat de lespezi de calcar cu di-mensiunile de la 24x18x3 cm până la 16x12x4 cm, de asemenea arse, care la rândul lor au fost acoperite cu un strat de lipitură din lut şi nisip având grosimea de circa 3-4 cm, suprafaţa căruia atestă urme de ardere intensă. Ultimul strat era puternic deteriorat de lama plugului şi s-a păstrat doar parţial în partea de sud şi centrală. Prin-tre fragmentele de lipitură şi pietrele răvăşite se găsea o cantitate considerabilă de cenuşă, cărbuni de lemn şi, sporadic, fragmente mici de oase de animale şi cerami-că. O cantitate mai mare de materiale arheologice a fost descoperită în nemijlocita apropiere a construcţiei. La baza vetrei, la adâncimea de 0,52-0,57 m, la nivelul pe care a fost amenajată vatra, au fost evidenţiate opt gropi de pari care formau un oval ce repetă întocmai conturul vetrei (fig. 5). Diametrele gropilor variază de la 16 până la 24 cm, adâncimea fiind de 22-30 cm. În umplutura lor se găsea cenuşă, fragmente mici de lipitură, pietricele de calcar arse. Vatra cercetată, probabil, în antichitate era prevăzută cu un acoperiş ce se sprijinea pe opt pari.

În apropierea vetrei, la nivelul amplasării ei, au fost găsite şi câteva obiecte: două frecătoare lucrate din pie-tre de râu (fig. 2,5-6) şi trei piese de calcar tortonian (fig. 2,1-4), prezentate mai sus.

Vatra în discuţie, după un şir de parametri, se deose-beşte de cele circa 20 de asemenea instalaţii descoperite în aşezare. Primul, care trebuie semnalat, este dotarea acesteia cu acoperiş sprijinit pe opt pari, existenţa în ve-chime a căruia este semnalată de gropile amplasate pe perimetrul vetrei. Neobişnuit pentru alte vetre descope-

rite la Trinca este şi modul de amenajare a bazei, din trei straturi suprapuse constituite din materiale diferite — pietre de rău, lespezi de calcar şi lipitură din lut în ames-tec cu nisip. De asemenea, această vatră se evidenţiază prin gradul puternic de ardere a straturilor de materiale ce o constituie, inclusiv cel inferior, prin prezenţa unei cantităţi considerabile de cenuşă şi cărbuni de lemn atât în stratul care suprapune nemijlocit construcţia, cât şi printre ruinele acesteia şi în spaţiul apropiat — toate indicând că aceasta a fost supusă intens temperaturilor ridicate rezultate în urma arderii de lungă durată a focu-lui. Nu în ultimul rând aspectul individualizat al vetrei examinate este determinat şi de caracterul materialului arheologic depistat în jurul ei. Toate acestea mărturisesc că această construcţie a fost utilizată pentru o activi-tate de producere specializată ce necesita temperaturi înalte şi de lungă durată, care în epoca preistorică era producerea în serie a ceramicii şi prelucrarea metalelor (Сайко, Терехова 1981, 72-74). Vatra în discuţie, luând în consideraţie cele relatate, poate fi calificată ca insta-laţie folosită pentru o anumită operaţiune a procesului de prelucrare a metalelor — topirea bronzului. Utiliza-rea acestei vetre în calitate de instalaţie pentru prelu-crarea bronzului este argumentată şi de aspectul celor trei piese de calcar tortonian descoperite în apropiere, identificate ca forme de turnat nefinisate.

Cercetările arheologice întreprinse în siturile în care au fost atestate urme ale activităţii metalurgice demonstrează că atât în epoca bronzului, cât şi în cea următoare, prelucrarea metalelor neferoase se efectua, cu preponderenţă, în instalaţii deschise — în gropi-cup-toare (simple, cu pereţi căptuşiţi cu pietre sau unşi cu lut), precum şi în vetre-cuptoare.

Mai mult ca atât, posibilitatea topirii bronzului în aer liber, în construcţii de suprafaţă, a fost demonstrată şi pe cale experimentală, prin modelarea fizică a proce-deelor de prelucrare a metalelor practicate de meşterii-bronzieri din epoca bronzului care au activat în cadrul aşezării de la Mosolov a culturii Srubnaja din zona de silvostepă a Donului (Саврасов 1996, 135-158). Expe-rimentele efectuate au arătat că topirea metalului este posibil de realizat în aer liber, instalaţia reducându-se la o groapă de mici dimensiuni, puţin adâncită, în care era depus vasul de topire a metalului, în jurul căreia se amenaja un cerc din pietre de calcar, în spaţiile dintre ele introducându-se duzele. Pentru a fi mai puţin dependenţi de condiţiile climaterice (ploi, curenţi, vânt), în jurul sectorului de producere s-a amenajat o construcţie cu înălţimea de circa 1 m, prevăzută cu acoperiş sprijinit pe patru pari. În aşa mod, putem afirma că în antichitate va-tra de la Trinca prezenta un sector de producere prevăzut cu acoperiş din materiale uşoare (trestie, stuf) şi protejat prin părţi de o construcţie lemnoasă acoperită cu un strat superficial de lipitură, susţinută de parii verticali.

În acest context, menţionăm că în general docu-mentaţia arheologică oferă prea puţine informaţii privi-tor la instalaţiile în care meşterii-bronzieri din preistorie


şi antichitate topeau bronzul în scopul producerii unor noi piese.

Atelierul de prelucrare a bronzului din perioada mijlocie a epocii bronzului, care a activat în aria cultu-rii Vatya, în aşezarea Lovasbereny-Mihalyvar din estul Ungariei, era amplasat într-o locuinţă cu baza adâncită în sol şi consta din trei vetre, o groapă, o platformă de lut amenajată pe o bază din fragmente de ceramică. Aici a fost descoperit şi un set de instrumente utilizate în această activitate. Una dintre vetre era amenajată într-o groapă ovală în jurul căreia, la nivelul podelei locuin-ţei, se găseau cinci gropi de pari, care susţineau o con-strucţie de lemn menită să protejeze vatra şi să asigure circulaţia de aer necesară pentru întreţinerea şi sporirea combustiei focului (Kovacs 1977, 37-39, fig. 14, 15).

Construcţiile în care au fost descoperite piese lega-te de procesul prelucrării bronzului din cadrul siturilor datate în epoca bronzului din nord-vestul României, după cum se menţionează în literatura de specialitate, în general nu se deosebesc de locuinţele obişnuite. In-dicii care ar atesta folosirea spaţiului respectiv ca ateli-er metalurgic, în afară de tipare, duze, creuzete etc., în opinia cercetătorilor, pot fi considerate locurile în care podina este înroşită (locul unde era amplasat focul de mangal), prezenţa unei mari cantităţi de cărbune, pică-turi de bronz pe podea etc. (Bejinariu 2005, 61). Exis-tenţa atelierelor pentru prelucrarea bronzului în această zonă a României şi în special în Câmpia Someşului şi în Ţara Oaşului, unde sursele de materie primă, minereul de cupru, lipsesc, în opinia lui T. Bader, este dovedită incontestabil de cantitatea mare a turtelor şi barelor des-tinate unei viitoare prelucrări a bronzului (Bader 1978, 83-84).

Referitor la atelierul pentru prelucrarea bronzului identificat în aşezarea din perioada târzie a epocii bron-zului, cultura Noua, de la Ostroveţ din bazinul Nistrului de Mijloc, cunoaştem că acesta era format din cuptoare distruse amplasate în două rânduri paralele, alături de care se găsea un grup de tipare şi lespejoare fasonate destinate pentru confecţionarea altor tipare (semifabri-cate), toate acestea amplasate la suprafaţa orizontului antic, sub un acoperiş comun (Балагурi 1964, 29; Idem 1968, 136; Балагурi ş.a.1978, 26).

Informaţii mai complete există privitor la tehnolo-gia metalurgiei bronzului, practicată în cadrul culturii Srubnaja. Mărturii certe despre ambele faze ale unei astfel de activităţi (prima — reducerea minereului şi obţinerea aliajului şi a doua — topirea şi turnarea bron-zului în atelierele specializate) in aria acestei culturii, în special în zona de silvostepă a Donului, sunt atestate într-o serie întreagă de aşezări investigate prin săpături (Пряхин, Сагайдак 1975, 185-186; etc.). Date impor-tante referitoare la reducerea minereului de aramă de către meşterii care activau în cadrul acestei culturi sunt furnizate de cercetările staţiunii minerilor-metalurgişti Pilipcatino II, amplasată în preajma unei mine de aramă din regiunea Donbas în estul Ucrainei (Татаринов 1974,

192-207; Татаринов 1983, 32-44). Problematica ce ţine de tehnologia reducerii minereului de cupru depăşeşte subiectul abordat în acest articol, şi de aceea referitor la aceasta vom rezuma doar că atelierul metalurgic de aici, cercetat în anul 1979, includea mai multe instalaţii de topire care constau din platforme de formă semiovală (1,1x0,7 m) amenajate la nivelul orizontului antic, din unul-două straturi de lespezi de gresie cu urme de arde-re intensă, lăţimea pereţilor — 0,2-0,3 m şi înălţimea de 0,15-0,25 m, care înconjoară o groapă cu diametrul de 0,4 m adâncită în roca maternă cu circa 0,1-0,2 m. Se consideră că aceste instalaţii de topire, în antichitate, aveau formă unui semitrunchi de con cu înălţimea de circa 0,4-0,5 m construit din lespezi de gresie şi liant de lut, în centrul căruia se săpa o groapă mică în care era depus vasul cu minereu şi cărbuni, cu cărbune fiind um-plut şi spaţiul dintre vas şi peretele instalaţiei. Suflarea aerului pentru întreţinerea şi sporirea focului se efectua prin intermediul duzelor amplasate printre pietrele pe-reţilor, sau putea fi asigurată şi în mod natural, dată fiind amplasarea atelierului pe o terasă înaltă dintr-o vale ex-pusă curenţilor de aer (vântului) (Татаринов 1983, 32-44). În acest context mai menţionăm că prin săpăturile anterioare, în staţiunea minerilor-metalurgi de aici au fost cercetate şi instalaţii pentru topirea minereului de tip cuptor-groapă (Татаринов 1974, 195-187).

Prelucrarea bronzului în vederea producerii unelte-lor, armelor, pieselor de podoabă etc. necesare — topi-rea (turtelor, lingourilor, pieselor ieşite din uz), turnarea în forme şi finisarea pieselor, atestată prin intermediul diverselor vestigii care indică o astfel de activitate, este cunoscută într-un număr şi mai mare de aşezări cerceta-te (Пряхин, Сагайдак 1975, 185-186; etc.). Construc-ţia nr. 1 din aşezarea Mosolov, de exemplu, reprezintă o încăpere de formă rectangulară (8,5x19,5 m) adâncită în sol cu 0,3-0,6 m, cu pereţii din lemn şi acoperiş în două ape, în perimetrul căreia se găseau opt gropi, şase dintre care dispuse pe axul lung al construcţiei, alte două — lângă peretele de sud. Atât în umplutura gropilor, cât şi a încăperii în general, de rând cu ceramica specifică acestei culturi, au fost atestate numeroase vestigii ce mărturisesc despre prelucrarea metalelor: fragmente de tipare şi de capace pentru tipare din lut, vase întregi şi fragmentate în care se topea bronzul, pisăloage, nico-vale, ciocane de piatră, piese de bronz întregi şi frag-mentare, numeroase deşeuri de producere — picături de metal, fragmente de tablă de bronz etc. Cercetătorii care au investigat şi publicat construcţia, o consideră încăpere de producere în care avea loc prelucrarea şi fi-nisarea pieselor de bronz turnate în altă parte (Пряхин, Сагайдак 1975, 176-186).

Investigaţiile arheologice în aşezarea culturii Sru-bnaja, Usovo Ozero din bazinul râului Severskij Donec, a permis lui S. Berezanskaja să concluzioneze că aici prelucrarea metalelor (bronzului) se efectua nu numai în construcţii special amenajate — ateliere sau instala-ţii (vetre, cuptoare deschise) amplasate în aer liber şi


prevăzute cu acoperiş şi pereţi de lemn, dar şi în cadrul locuinţelor obişnuite, dovada principală constând în prezenţa vetrelor-cuptoare similare şi a diverselor ves-tigii legate direct de procesul prelucrării bronzului. Ve-trele destinate în exclusivitate prelucrării metalelor, la nivelul amenajării erau prevăzute cu o groapă de formă rotundă sau ovală (diametrul circa 1 m şi adâncimea 0,4-0,7 m) cu fundul albiat, având o cavitate în formă de cupă cu diametrul de circa 0,10-0,15 m şi adâncimea de 0,05-0,07 m (Березанская 1990, 52-57).

Prelucrarea bronzului în instalaţii simple, ampla-sate la nivelul orizontului vechi de călcare, continuă să fie practicată şi în prima epocă a fierului. Astfel, referitor la cetăţuia de la Subotovo, din cadrul cultu-rii Černyj Les din zona de silvostepă din dreapta Ni-prului, unde au fost puse în evidenţă certe şi multiple vestigii care mărturisesc prelucrarea locală a bronzului (Тереножкин 1961, 108-119), se consideră că aceasta avea loc pe platforme de lut ars special amenajate, cu urme de ardere intensă a focului, semnalate de aseme-nea şi în stratul de sub ele, inclusiv în cel de lut, pe care se evidenţiază pete de arsură, cu dimensiuni ce variază de la 0,7x1,2 până la 3x2 m şi grosimea de circa 0,5 m (Гершкович 2008, 37).

Informaţiile existente referitoare la prelucrarea bronzului în perioada antică indică faptul că procesul de topire a bronzului avea loc în cuptoare sau pe vetre simple deschise (Rustoiu 1996, 46). Construcţiile care adăposteau atelierele de prelucrare a bronzului puteau fi atât de formă ovală (4,35x3,7 m), adâncite în sol cu circa 1 m, cât şi de suprafaţă, din împletituri de nuiele şi chirpici, acoperite cu trestie, cu lungimea de 7 şi lăţi-mea de 6 m (Cociş 1982-1983, 139-143; Rustoiu 1996, 54-60).

În continuarea celor relatate despre tipurile de in-stalaţii utilizate în activitatea de prelucrare a bronzului, considerăm că este îndreptăţit să fie invocat şi comple-xul cercetat în aşezarea de la Trinca în anul 2001 — groapa-cuptor nr. 2, deşi în umplutura acesteia vestigii care ar fi demostrat prelucrarea bronzului lipsesc.

Groapa respectivă, la nivelul depistării era de for-mă ovală neregulată (1,12x1,02 m), cu adâncimea de 0,8 m. Pereţii gropii până la adâncimea de 0,2 m fiind verticali, în continuare se lărgeau către fundul orizontal (fig. 3,8).

Umplutura gropii până la adâncimea de 0,4 m con-sta din sol cenuşiu în care se găseau multiple fragmente de pereţi şi borduri de vetre portative. La nivelul respec-tiv, spaţiul gropii era „pavat” cu o placă de chirpic cu grosimea de 0,04-0,06 m, care pe perimetrul gropii se baza pe o căptuşeală de piatră formată din „stâlpi” faso-naţi de calcar. Atât fragmentele de vetre portative cât şi fragmentele plăcii erau arse până la starea de zgură. Un grad mare de ardere aveau şi pietrele ce susţineau placa. Umplutura spaţiului cuprins între acest pavaj şi fundul gropii consta în exclusivitate din sol de culoare cenuşie fără resturi de cultură materială.

Vestigiile descoperite în umplutura acestei gropi denotă că în ea, în vechime, era amplasat un cuptor cu boltă, pereţii căruia au fost construiţi din pietre de cal-car fasonate, iar bolta — din lut în amestec cu degresant de origine vegetală, probabil, aplicat pe un carcas îm-pletit din nuiele. Gradul puternic de ardere a pietrelor şi a fragmentelor de chirpic provenite de la boltă, dove-desc că interiorul cuptorului a fost supus influenţei in-tense a temperaturilor ridicate rezultate în urma arderii de lungă durată a focului. Spre regret, atât fragmentele de boltă, cât şi pereţii din partea superioară a gropii nu atestă careva indicii ce ar permite stabilirea modalită-ţii de suflare a aerului, care cu siguranţă era artificială, pentru întreţinerea şi sporirea focului.

Prin particularităţile sale constructive acest com-plex arheologic se deosebeşte de cele peste 30 de gropi descoperite în aşezare, fiind totodată mult apropiat de gropile-cuptoare de topire a bronzurilor, menţionate mai sus. În acelaşi timp, lipsa unor vestigii concludente în acest sens face ca destinaţia acesteia să rămână a fi neidentificată cu certitudine. Groapa în discuţie, împre-ună cu două platforme din lespezi de calcar, amplasa-te în preajmă, posibil formează un sector de activitate specializat situat separat, nu departe de locuinţa de su-prafaţă nr. 5 atribuită epocii hallstattiene. Luând în con-sideraţie faptul că lângă platformele de piatră şi printre dărâmăturile locuinţei au fost găsite câte o lingură de lut ars pentru turnarea bronzului topit, tentativa de a atribui această groapă-cuptor activităţii de prelucrare a bronzu-lui nu este cu totul lipsită de temei.

Încheind prezentarea construcţiilor/amenajărilor descoperite în aşezarea de la Trinca, care cu o argumen-tare mai mult sau mai puţin concludentă pot fi puse în legătură cu prelucrarea bronzului, mai menţionăm că şi în alte sectoare ale suprafeţei investigate au fost des-coperite complexe de suprafaţă, formate din câte două vetre deschise cu urme de ardere intensă şi una sau două platforme de piatră, în unele cazuri, în asociere şi cu gropi, în apropierea cărora s-au găsit linguri de lut ars şi diverse unelte de piatră şlefuită. De altfel, după cum s-a mai semnalat, unelte utilizate în procesul de prelucra-re a metalelor (linguri de lut şi piese de piatră utilizate pentru finisarea obiectelor de bronz) şi piese de bronz întregi sau în stare fragmentară se întâlnesc şi printre vestigiile unor locuinţe de suprafaţă. Situaţiile de acest gen, atestate în obiectivele arheologice ale altor culturi, sunt considerate de către cercetători mărturii în favoa-rea prelucrării bronzului nu numai în unele sectoare specializate destinate acestei activităţi, dar şi în cadrul locuinţelor obişnuite (Bejinariu 2005, 61; Cociş 1982-1983, 142; Березанская 1990, 55 etc.).

În linii generale, acestea sunt materialele şi com-plexele din aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca” care în mod direct sau indirect prezintă dovezi că în cadrul co-munităţii ce a locuit aici în perioada hallstattiană timpu-rie se practica prelucrarea bronzului.


ÎncheiereIdentificarea în arealul culturii hallstattului canelat

de tip Chişinău-Corlăteni de la est de Carpaţi, încă a unui sit în care se practica prelucrarea bronzului — aşe-zarea Trinca „Izvorul lui Luca” din zona Podişul Mol-dovei de Nord — pe de o parte, într-o oarecare măsură, completează cunoştinţele noastre despre această înde-letnicire, pe de altă parte, relevă insuficienţele şi as-pectele discutabile referitoare la prelucrarea bronzului şi la alte ocupaţii ce însoţesc această activitate, care în ansamblu reflectă nivelul de dezvoltare şi specializare a meşteşugurilor, precum şi gradul de cooperare şi de integrare a comunităţilor hallstattiene timpuriii în pro-cesul de dezvoltare economică sud-est european.

Elucidarea acestui gen de activitate este deficitară în primul rând din cauza masivului limitat, în prezent, al surselor informative respective. Prelucrarea bronzu-lui de către comunităţile hallstattiene timpurii est-car-patice este discutabilă şi prin faptul că aceste teritorii sunt lipsite de resursele minerale necesare unei astfel de îndeletniciri. Mai mult ca atât, soluţionarea proble-maticii prelucrării locale a bronzului este în dependenţă directă şi de procesele transformărilor culturale radi-cale, care au cauzat înlocuirea culturilor arheologice, inclusiv a centrelor (focarelor) metalurgice (Бочкарев 2006, 55). Înlocuirea în spaţiul est-carpatic, la sfârşitul epocii bronzului — începutul epocii hallstattiene, a cul-turii Noua cu formaţiunile hallstattiene timpurii a dus la întreruperea activităţii centrului metalurgic din ca-drul culturii Noua, la înlocuirea tipurilor obiectelor de bronz, la slăbirea legăturii lor tradiţionale, reorientarea relaţiilor şi includerea teritoriului est-carpatic în arealul tipurilor transilvano-ungare, central- şi est-europene de obiecte de bronz (Дергачев 1975, 83; Бочкарев 1981, 25; Leviţki 1994, 137).

Referitor la sursele de materie primă, în literatura de specialitate se consideră că odată cu stabilirea pur-tărorilor culturii Gava în bazinul superior al râului Si-ret (grupul Grăniceşti), ultimii au blocat definitiv calea vecinilor de la est (Chişinău-Corlăteni) spre sursele de materie primă din bazinul superior al râurilor Moldo-va, Bistriţa, sau al râului Olt, fapt ce a avut influenţă asupra stării metalurgiei nu numai în mediul culturii Chişinău-Corlăteni, ci şi în cel al vecinilor din est — cultura Belozerka (Dergacev 1997, 160). În ce măsură metalurgia bronzului din cadrul culturii Chişinău-Cor-lăteni a fost dependentă de acest fenomen este dificil de răspuns univoc. Raporturile dintre formaţiunile culturale hallstattiene timpurii cu ceramica canelată din spaţiul est-carpatic, identificate în baza examinării categoriilor de vestigii definitorii pentru cultura arheo-logică — ceramica, ritul şi practicile funerare, piesele de bronz, atestă existenţa între acestea a influenţelor, preluărilor şi a schimbului reciproc (Leviţki 2003, 15-29). Zăcămintele şi apariţiile cuprifere de suprafaţă cu-noscute în bazinul Nistrului Superior (Черных 1966, 3, Карта 1) şi în Carpaţii Orientali, inclusiv Bucovina

de Sud (Черных 1976, 17, рис. 2), sunt din categoria celor relativ sărace şi nu există date despre explorarea şi prelucrarea minereurilor cuprifere din aceste zone în perioada târzie a epocii bronzului — hallstattul timpu-riu şi mărturii precum că acestea au constituit o bază de materii prime pentru metalurgia pre- şi protoistorică est-carpatică (Чeрных 1976, 18; Ignat 2000, 15). De asemenea, lipsesc dovezi concrete că în perioadele re-spective s-ar fi explorat şi zăcămintele din Munţii Bis-triţei. Totodată, în opinia lui M. Ignat, acest bogat fond de resurse miniere nu poate fi omis numai din simplu motiv că nu dispunem de probele explorării lui (Ignat 2000, 16).

Lipsa materiei prime locale şi amplasarea teritoria-lă în raport cu sursele de minereuri cuprifere, după cum demonstrează metalurgia bronzului din spaţiul nord-pontic în epoca bronzului târziu, când ea atinge apogeul dezvoltării sale, pentru metalurgia preistorică nu repre-zinta condiţia principală care determină starea aceste-ia. Materia primă necesară era importată, iar sursele de unde se efectua importul erau determinate, în primul rând, de raporturile etno-culturale (Бочкарев 1981, 22-27; Idem 2006, 53-65. Ţinând cont de restructurările etno-culturale profunde — dispariţia culturii Noua şi extinderea în spaţiul carpato-nistrean a complexului hallstattian timpuriu cu ceramica canelată, patria prima-ră de constituire a căruia a fost zona Dunării de Mijloc (László 1985; Idem 1989, 111-129; Idem 1994, 156-158; Petrescu-Dîmboviţa 1988, 175-188; Смирнова 1988, 50-51; Eadem 1990, 20-33; Leviţki 1994, 152-154), recent demonstrată şi în baza pieselor de bronz (Dergacev 1997, 157-161) şi de faptul că în Carpaţii Apuseni (Transilvania, Banat) sunt amplasate cele mai bogate zăcăminte de minereuri cuprifere, începutul explorării cărora se plasează încă în epoca eneolitică, iar în epoca bronzului târziu aici funcţiona un puternic centru metalurgic care a furnizat metal pentru meşterii-metalurgi din spaţiul de la Prut până la Nipru (Черных 1976, 17-23), blocarea accesului la eventualele surse de materie primă din Carpaţii Răsăriteni şi bazinul Nistru-lui nu era în stare să influenţeze semnificativ metalurgia bronzului în perioada hallstattiană timpurie.

Transformările culturale radicale de la sfârşitul epo-cii bronzului, soldate în spaţiul est-carpatic cu dispariţia culturii Noua şi extinderea aspectelor cu ceramica ca-nelată, în opinia lui V. Dergacev, au dus la respingerea totală a tradiţiilor metalurgice existente pe întreg arealul acesteia, însă dacă în arealul culturii Gava acest proces, după o modificare a sortimentului de piese turnate hall-stattiene, capătă o nouă şi continuă dezvoltare (punct de vedere susţinut şi de alţi cercetători — Ignat 2000, 23; Малеев 1994, 178-181; Клочко 1994, 124), în arealul culturii Chişinău-Corlăteni acesta, practic, se întrerupe. Pe de altă parte, deprinderile în domeniul metalurgiei se păstrează, faptul fiind demonstrat prin prezenţa tipare-lor de turnat în cadrul aşezărilor acestei culturi (Costeşti VII, Valea Lupului). Dar metalurgia nu mai avea am-


ploarea anterioară sau pe cea din focarele metalurgice ale culturii Gava (Dergacev 1997, 160).

În acest context ţinem să amintim cele menţiona-te în partea introductivă a acestui articol, şi anume că dovezile privitor la prelucrarea bronzului în cadrul aşe-zărilor culturii Chişinău-Corlăteni sunt mai numeroase şi cu caracter divers, iar împreună cu numărul relativ ridicat al pieselor de bronz atestă faptul că comunităţi-le hallstattiene timpurii din teritoriul est-carpatic nu se limitau numai la importul obiectelor finite din vestul lu-mii hallstattiene, la acestea apărând o metalurgie nouă, proprie, de aspect hallstattian (Leviţki 1994, 137).

Vestigiile din asezarea Trinca „Izvorul lui Luca”, de rând cu faptul că completează cunoştinţele despre prelucrarea locală a bronzului, prezintă date incontesta-bile şi referitoare la o altă ocupaţie practicată în această

aşezare — prelucrarea pietrei, cu specializare îndeosebi în confecţionarea formelor de turnat din roci locale, meşteşug legat nemijlocit de turnarea pieselor de metal (Черняков 1967, 179-184; Шарафутдинова 1985, 73; Клочко 1994 130 etc.).

Recapitulând cele discutate referitor la prelucrarea bronzului în aria culturii Chişinău-Corlăteni, consta-tăm că în pofida sporirii volumului de informaţii despre acest meşteşug specializat, multe dintre aspectele legate de această activitate continuă să rămână insuficient cu-noscute. Făcând abstracţie de operaţiunile tehnologice, printre acestea pot fi menţionate cele ce ţin de materia primă (sursa, modalitatea şi în ce formă avea loc im-portul — lingouri, piese nefinisate, piese rebutate), sor-timentul pieselor turnate de meşterii locali, sectoarele specializate de producere etc.

BibliografieBader 1978: T. Bader, Epoca bronzului în nord-vestul Transilvaniei. Cultura pretracică şi tracică (Bucureşti 1978).Bader 1991: T. Bader, Die Schwerter in Rümänien. PBF IV, 8 (Stuttgart 1991).Bejinariu 2005: I. Bejinariu, Contribuţii la cunoaşterea metalurgiei bronzului în nord-vestul României (cursul superior al Crasnei şi al Barcăului). În: Descoperiri de bronzuri din România. Contribuţii la publicarea şi interpretarea descoperirilor de metal din epoca bronzului şi din prima vârstă a fierului în context european. Volum editat de Tudor Soroceanu (Berlin 2005), 47-74.Chirica, Tanasachi 1984-1985: V. Chirica, M. Tanasachi, Repertoriul arheologic al judeţului Iaşi. Vol. 1-2 (Iaşi 1984-1985).Cociş 1982-1983: S. Cociş, Ateliere de bronzieri in Dacia Preromană, sec. II î.e.n. — sec. I e.n. Sargeţia XVI-XVII, 1982-1983, 139-144.Coman 1980: Gh. Coman, Statornicie, continuitate. Repertoriul arheologic al judeţului Vaslui (Bucureşti 1980).Dergacev 1997: V. Dergacev, Piesele de metal — referinţe la problema genezei culturilor hallstattului timpuriu din regiunea carpato-danubiano-nord-pontică. Thraco-Dacica XVIII, nr. 1-2, 1997, 135-205.Dergačev 2002: V. Dergačev, Die äneolithischen und bronzezeitlichen Metallfunde aus Moldavien. PBF XX, 9 (Stuttgart 2002).Dinu 1955: M. Dinu, Descoperiri arheologice de la Valea Lupului-Iaşi. AŞUI 1, 1955, 1-2, 65-86.Florescu 1991: A. Florescu, Repertoriul culturii Noua-Coslogeni din România. Aşezări şi necropole. Cultura şi civilizaţia la Dunărea de Jos, IX (Călăraşi 1991).Gedl 1985: M. Gedl, Frühbronzezeitliche Befestigte Siedlung in Jedrychowice und die Probleme der Nowa Cerekiew — Gruppe in Oberschlesien. În: Frühbronzezeitliche Befestigte Siedluhgen in Mitteleuropa. Materialen der Internationalen Arbeitstagung vom 20. bis zum 22. September 1983 in Krakow (Krakow 1985), 27-43.Hänsel, Hänsel 1997: Alix und Bernhard Hänsel, Gaben an die Götter (Berlin 1997).Ignat 2000: M. Ignat, Metalurgia în epoca bronzului şi prima epocă a fierului din Podişul Sucevei (Suceava 2000).Kovacs 1977: T. Kovacs, L’age du bronze en Hongrie (Budapest 1977).László 1985: A. László, Hallstattul timpuriu şi mijlociu pe teritoriul Moldovei. Rezumatul tezei de doctorat (Iaşi 1985).László 1989: A. László, Les groupes regionaux anciens du Hallstatt a l’est des Carpates. La Moldavie aux XIIe-VIIe siecle av. n.e. La civilization de Hallstatt, bilan d’une rencontre, Liège 1987, ERAUL 36 (Liège 1989), 111-129.László 1994: A. László, Începuturile epocii fierului la Est de Carpaţi. B.THR. VI (Bucureşti 1994).Leviţki 1994: O. Leviţki, Cultura hallstattului canelat la Răsărit de Carpaţi. B.THR. VII (Bucureşti 1994).Leviţki 2003: O. Leviţki, Lumea tracică şi masivul cultural nord-pontic în perioada hallstattiană timpurie (secolele XII-X î.e.n.) (Bucureşti 2003).Leviţki 2007: O. Leviţki, Despre unele piese de inventar din epoca bronzului depistate în aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca”. RA, SN, vol III, nr.1-2, 2007, 138-154.Leviţki 2008: O. Leviţki, Piese din categoria ceramicii tehnice depistate în aşezarea Trinca „Izvorul lui Luca”. RA, SN, vol. IV, nr.1, 2008, 5-30.Leviţki ş.a. 2003: O. Leviţki, E. Uşurelu, Gh. Coban, Piese de metal din aşezarea Trinca “Izvorul lui Luca”. În: Interferenţe cultural-cronologice în spaţiul nord-pontic (Chişinău 2003), 171-182.Marinescu-Bîlcu 1981: S. Marinescu-Bîlcu, Cîteva elemente de cultură Noua şi hallstattiene descoperite în Moldova centrală. Thraco-Dacica II, nr. 1-2, 1981, 147-159.Monah ş.a. 2003: D. Monah, Gh. Dumitroaia, F. Monah, C. Preoteasa, R. Munteanu, D. Nicola, Poduri — Dealul Ghindaru. O Troie în Subcarpaţii Moldovei (Piatra-Neamţ 2003).Moszolics 1973: A. Mozsolics, Bronze- und Goldfunde des Karpatenbeckens. Depotfundhorizonte von Forro und Opalyi (Bu-dapest 1973).Moszolics 1985: A. Mozsolics, Brozefunde aus Ungarn (Budapest 1985).Moszolics 2000: A. Moszolics, Bronzefunde aus Ungarn. Depotfundehorizonte Hajdúböszörmény, Románd und Bükkezentlászló (Kiel 2000).Păunescu ş.a. 1976: A. Păunescu, P. Şadurschi, V. Chirica, Repertoriul arheologic al judeţului Iaşi, 1-2 (Bucureşti 1976).Petrescu-Dîmboviţa 1953: M. Petrescu-Dîmboviţa, Contribuţii la problema sfîrşitului epocii bronzului şi începutul hallstattului


în Moldova. SCIV IV, nr. 3-4, 443-481.Petrescu-Dîmboviţa 1964: M. Petrescu-Dîmboviţa, Date noi relativ la descoperirile de obiecte de bronz de la sfîrşitul epocii bronzului şi începutul Hallstattului din Moldova. AM II-III, 1964, 251-272.Petrescu-Dîmboviţa 1971: M. Petrescu-Dîmboviţa, Quelques considérations concernant à la fin de l’age du bronze et le debut du Hallstatt dans l’espace carpato-balcanique. L’ethnogenèse des peuples Balcanique. Studia Balcanica 5 (Sofia 1971), 107-117.Petrescu-Dîmboviţa 1977: M. Petrescu-Dîmboviţa, Depozitele de bronzuri din România (Bucureşti 1977).Petrescu-Dîmboviţa 1988: M. Petrescu-Dîmboviţa, Certain considèrations sur quelques problèmes du Hallstatt de l’espace car-pato-danubien-pontique d’apres les donnees des récherches recent. Sl.A. XXXVI-I (Bratislava 1988), 175-188.Pieczynski 1985: Z. Pieczynski, Umochienia ochronne osady z wczesnej epoki brazu w Bruszczewie, Voj. Leszczynskie, sta. 5. Frühbronzezeitliche Befestigte Siedlungen in Mitteleuropa. Materialen der Internationalen Arbeitstagung vom 20. bis zum 22. September 1983 in Krakow (Krakow 1985), 168-179.Popescu 1956: D. Popescu, Cercetări arheologice în Transilvania (I). MCA II, 1956, 43-88.Rustoiu 1996: A. Rustoiu, Metalurgia bronzului la daci (sec. II î.Chr. — sec. I d.Chr.). Tehnici, ateliere şi produse de bronz. B.THR XV (Bucureşti 1996).Zaharia ş.a. 1970: N. Zaharia, M. Petrescu-Dîmboviţa, E. Zaharia, Aşezări din Moldova. De la paleolitic pînă în secolul al XVIII-lea (Bucureşti 1970).Şadurschi, Ursulescu 1986: P. Sadurschi, N. Ursulescu, Noi date privind hallstattul timpuriu în nordul Moldovei. Symposia Thracologica IV (Bucureşti 1986), 43-44.Vasiliev ş.a. 1991: V. Vasiliev, I. Aldea, H. Ciugudean, Civilizaţia dacică timpurie în aria intracarpatică a României. Contribuţii arheologice: aşezarea fortificată de la Teleac (Cluj-Napoca 1991).Алешкевич, Балагури 2002: Я. Алешкевич, Э. Балагури, Производство бронзы у населения культуры Отомань верхнего Потисья. В сб.: Карпати в давнину. Матерiали мiжнародного симпозiума (Ужгород 2002), 21-38.Балагурi 1964: Е.А. Балагурi, Ливарнi матрицi з поселення пiзньоi бронзи бiля с. Острiвець Iвано-Франкiвської областi. В сб.: МДАПВ, вып. 5, 1964, 28-39.Балагурi 1968: Е.А. Балагурi, Поселення культури Ноа бiля с. Острiвець Івано-Франкiвської областi. Археологiя XXI, 1968, 135-146.Балагурi та in. 1978: E.A. Балагурi, В.І. Бiдзiля, С.І. Пеняк, Давнi металлурги Українських Карпат (Ужгород 1978).Балагури 1980: Э.А. Балагури, Памятники племен позднебронзового периода в Среднем Поднестровье. В сб.: Северо-Западное Причерноморье в эпоху первобытнообщинного строя (Киев 1980), 101-116.Березанская 1990: С.С. Березанская, Усово Озеро. Поселение срубной культуры на Северском Донце (Киев 1990).Бочкарев 1981: В.С. Бочкарев, Изменчивость и традиционность в металлообрабатывающем производстве (по материа-лам эпохи бронзы Северного Причерноморья). В сб.: Преемственность и инновации в развитии древних культур. (Ле-нинград 1981), 22-27.Бочкарев 2006: В.С. Бочкарев, Северопонтийское металлопроизводство эпохи поздней бронзы. Производственные цен-тры: Источники, «дороги», ареал распространения. Материалы тематической научной конференции. Санкт-Петербург, 18-21 декабря 2006 г. (Санкт-Петербург 2006), 53-65.Гей 1986: А.Н. Гей, Погребение литейщика Новотиторовской культуры из Нижнего Прикубанья. В сб.: Археологические открытия на новостройках. Древности Северного Кавказа (Материалы работ Северокавказской экспедиции). Выпуск 1 (Москва 1986), 13-32. Гершкович 2008: Я. Гершкович, Специализированные призводственные участки Суботовского городища. В сб.: Старожитностi Верхнього Приднiстров΄я. Ювiлейний збiрник на честь 60-рiччя Юрiя Миколайовича Малеева (Київ 2008), 37-38.Дергачев 1975: В.А. Дергачев, Бронзовые предметы XIII–VIII вв. до н.э. из Днестровско-Прутского междуречья (Киши-нёв 1975).Дергачев 1982: В.А. Дергачев, Материалы раскопок археологической экспедиции на Среднем Пруте (1975-1976 гг.) (Ки-шинёв 1982).Дергачев 1982a: В.А. Дергачев, Новые находки металлических предметов эпохи поздней бронзы на территории Молда-вии. В сб.: АИМ в 1977-1978 гг. (Кишинев 1982), 129-137.Килейников 1984: В.В. Килейников, Каменные горнометаллургические и металлообрабатывающие орудия Мосоловско-го поселения. В сб.: Эпоха бронзы Восточно-Европейской лесостепи (Воронеж 1984), 108-123.Клочко 1994: В.И. Клочко, Металлургическое производство в энеолите — бронзовом веке. В сб.: Ремесло эпохи энеоли-та-бронзы на Украине (Киев 1994), 96-132. Коробкова, Шапошникова 2005: Г.Ф. Коробкова, О.Г. Шапошникова, Поселение Михайловка — эталонный памятник древнеямной культуры (экология, жилища, орудия труда, системы жизнеобеспечения, производственная структура) (Санкт-Петрербург 2005).Кубышев, Черняков 1985: А.И. Кубышев, И.Т. Черняков, К проблеме существования весовой системы у племен бронзо-вого века степей Восточной Европы (на материалах погребения литейщика катакомбной культуры). СА 1, 1985, 39-54.Крушельницкая 1990: Л.И. Крушельницкая, Культура Ноа. В сб.: Археология Прикарпатья, Волыни и Закарпатья (Киев 1990), 99-104.Левицкий 1990: О.Г. Левицкий, Керамический комплекс раннегальштатского поселения Петрушаны. В сб.: АИМ в 1985 г. (Кишинёв 1990), 107-120.Левицкий 1993: О.Г. Левицкий, Бронзовые изделия раннегальштатской культуры с каннелированной керамикой Вос-точно-Карпатского региона (К вопросу о связях). Revista arheologică I, 1993, 54-82.Малеев 1976: Ю.Н. Малеев, Литейные формы с поселения Мышковцы в Поднестровье. В сб.: Энеолит и бронзовый век Украины (Киiв 1976), 232-240.Малеев 1994: Ю.Н. Малеев, Металлургия бронзы лесостепного Поднестровья в предскифский период. В сб.: Древнейшие общности земледельцев и скотоводов Северного Причерноморья V тыс. до н.э. — V в. н.э. (Тирасполь 1994), 178-181.


Маркевич 1986: В.И. Маркевич, Отчёт о полевых исследованиях Молдавской археолого-этнографической экспедиции, проведенных в 1984 году (Кишинёв 1986). Arhiva MNAIM.Петреску-Дымбовица 1960: М. Петреску-Дымбовица, К вопросу о гальштатской культуре в Молдове. МИА ЮЗ СССР и РНР (Кишинёв 1960), 151-170.Петреску-Дымбовица 1960а: М. Петреску-Дымбовица, Конец бронзового и начало раннежелезного века в Молдове в свете последних археологических раскопок. Dacia NS IV, 1960, 139-159.Пряхин, Сагайдак 1975: А.Д. Пряхин, В.И. Сагайдак, Металлообрабатывающая мастерская на поселении срубной куль-туры. СА 2, 1975, 176-186.Рындина 1998: Н.В. Рындина, Древнейшее металлообрабатывающее производство Юго-Восточной Европы (истоки и развитие в неолите-энеолите) (Москва 1998).Саврасов 1996: А.С. Саврасов, Экспериментальное изучение технологии металлообрабатывающего производства. При-ложение в кн.: А.Д. Пряхин, Мосоловское поселение металлургов-литейщиков эпохи поздней бронзы. Книга вторая (Воронеж 1996), 135-158.Сайко, Терехова 1981: Э.В. Сайко, Н.Н. Терехова, Становление керамического и металлообрабатывающего производ-ства. В сб.: Становление производства в эпоху энеолита и бронзы (Москва 1981), 79-121.Свешнiков 1964: I.K. Свешнiков, Пам’ятки Годиградського типу на Захiдному Подiллi. В сб.: МДАПВ, вып. 5 (Киiв 1964), 40-66.Смирнова 1988: Г.И. Смирнова, Культурно-исторические взаимоотношения Днестровско-Сиретского междуречья и Бал-канского Подунавья на рубеже II-I тыс. до н.э., Международная научная конференция: Этногенез народов Юго-Вос-точной Европы. Этнолингвистические и культурно-исторические взаимодействия Балкан и Циркумпонтийской зоны, Тезисы докладов (Москва 1988), 50-51.Смирнова 1990: Г.И. Смирнова, Памятники типа Кишинев-Корлэтень в Днестровско-Сиретском междуречье и группа Белегиш в югославском Подунавье. АСГЭ 30, 20-33.Татаринов 1977: С.И. Татаринов, О горно-металлургическом центре эпохи бронзы в Донбассе. СА 4, 1977, 192-206.Татаринов 1983: С.И. Татаринов, Металлургия бронзы у племен срубной культуры Восточной Украины. СА 4, 1983, 32-44.Тереножкин 1961: А.И. Тереножкин, Предскифский период на Днепровском Правобережье (Киев 1961).Черных 1966: Е.Н. Черных, История древнейшей металлургии Восточной Европы (Москва 1966).Черных 1976: Е.Н. Черных, Древняя металлообработка на Юго-Западе СССР (Москва 1976).Черняков 1967: И.Т. Черняков, Техника изготовления литейных форм и металлических изделий в Северном Причерно-морье в эпоху поздней бронзы. В сб.: Памятники эпохи бронзы юга Европейской части СССР (Киев 1967), 179-184.Шарафутдiнова 1985: I.M. Шарафутдiнова, Про виготовлення ливарних форм эпохи бронзи в Пiвнiчному Причерномор’ї. Археологiя 49, 1985, 63-75.

Oleg Leviţki, doctor habilitat în ştiinţe istorice, Centrul de Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural al AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001, Chişinău, Republica MoldovaGhenadie Sîrbu, cercetător ştiinţific, Centrul de Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural al AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001, Chişinău, Republica Moldova

ОБ УРОВНЕ ЭКОНОМИЧЕСКОГО И СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ПЛЕМЕН ПЕНЬКОВСКОЙ И ПРАЖСКО-КОРЧАКСКОЙ КУЛЬТУР

В МОЛДАВИИ

Николай ТЕЛЬНОВ, Кишинэу

Despre nivelul de dezvoltare economică şi socială a triburilor culturii Praga-Korčak şi Penkovka din Moldova. În articol se examinează activitatea gospodărească şi de producere a populaţiei culturii Praga-Korčak; sunt evidenţiate ocupaţiile principale, anume agricultura şi creşterea vitelor, şi stabilit rolul meşteşugurilor, care se aflau la nivelul pro-ducţiei casnice; de asemenea, sunt elucidate unele aspecte ale relaţiilor sociale.

В статье рассмотрена хозяйственная и производственная деятельность населения пражско-корчак-ской и пеньковской культур, определены ее приоритетные виды такие как земледелие и животноводство, и отмечена роль ремесла, которое находилось на уровне домашнего производства, а также выяснены некото-рые аспекты общественных отношений.

On the economic and social level development of the Penkovka and the Prague-Korchak Culture in Moldova. The article describes the economic and industrial activity of the Prague-Korchak and Penkovka habitants; there were marked out their main occupations; such as livestock and agriculture, and was pointed out the tole of craft which was developed in conditions of household production; also there were elucidated some aspects of social relations.

Key words: the Prague-Korchak Culture, Penkovka, agriculture, livestock, household production, social relations.

В Днестровско-Прутском междуречье, т.е. на территории современной Молдавии, распростране-ны памятники третьей четверти I тысячелетия н.э. в культурном отношении относящиеся к пеньков-ским и пражско-корчакским древностям. Уровень социально-экономического развития их носителей примерно одинаков, поэтому и рассматривать его целесообразно совместно.

Основными занятиями населения пеньковской и прaжско-корчакской культур было земледелие и ско-товодство, дополняемые охотничьими, рыбными и другими промыслами (Баран 1988, 48-49; Приходнюк 1980, 57-62). Большинство исследователей полагают, что ведущей системой земледелия у славян VI-VII вв. была подсечно-огневая. Эта система не требовала тя-гловой силы животных, особых пахотных орудий тру-да, навоза в качестве удобрения, плодородных земель, так как она могла применяться на любых землях, если для нее подходила растительность. В первые же годы освоения участков подсека давала высокие урожаи. Она была наиболее выгодной системой земледелия в условиях первобытного общества.

При рассмотрении земледелия следует учиты-вать топографию поселений VI—VII вв. Они поч-ти всегда располагались на первых надпойменных террасах рек, рядом с которыми находились удоб-ные места для пашни и заливные луга, пригодные для выпаса скота. Это позволяет предположить, что славяне VI—VII вв. уже осваивали легкие для обра-

ботки луговые земли, применяя наряду с подсекой также переложную систему земледелия.

Сущность переложной системы земледелия за-ключается в том, что пригодные для пашни участки земли запахиваются, употребляя для этого прими-тивные упряжные орудия труда типа деревянного рала. На некоторых поселениях (Селиште, Ханска, Лопатна) найдены железные наральники от дере-вянных рал, которые могли применяться для вспаш-ки луговых земель. Славянские наральники сравни-тельно небольшого размера — длиной 15 — 19 см. Они изготовлены из цельного куска железа, с лезви-ем в форме удлиненного треугольника. В одних слу-чаях стороны верхней части загнуты в продольном направлении таким образом, что образуют узкую втулку, в других — на верхней, наиболее широкой части наральника сделаны бортики, удерживающие наконечник на деревянной основе рала. После не-скольких лет эксплуатации поле сохранялось как залеж, использовалось как пастбище или сенокос. После того как земля восстанавливала свое плодо-родие, участок вновь поступал в круговорот: паш-ня-пастбище-пашня или пашня — сенокос-паст-бище-пашня (Войнаровский, Сайко 1990, 111). На многих поселениях найдены зерна пшеницы, мяг-кой, карликовой, двузернянки, ржи, овса, ячменя, пленчатого и голозерного, проса, вики, гороха. На днищах сосудов и в обожженной обмазке прослеже-ны отпечатки соломы и половы. Исходя из природ-


90 Николай ТЕЛЬНОВ

ных условий наличия плодородных земель, не по-крытых лесом, а также существования на протяже-нии длительного времени в Поднестровье больших селищ (Рашков-III, Скок) можно предположить, что более прогрессивная переложная система уже вы-тесняла во многих районах подсечное земледелие.

Наличие среди злаковых культур разноцикло-вых растений позволяет исследователям полагать, что существовала и система севооборота. Очевид-но, чередовались посевы озимых и яровых культур. Данные письменных источников свидетельствуют о том, что славянское население VI в. обладало боль-шим количеством "... плодов земных, ссыпанных в кучи, особенно проса и пшеницы" (Мишулин 1941, 253). Зерновые культуры собирали с помощью же-лезных серпов, форма большинства которых близка современным (Ханска, Одая, Селиште) (Рафалович 1972, 12-113, 206 рис.33,1), а некоторые культуры и с помощью кос, найденных на городище Зимно, поселениях Устье, Городок и др. (Баран 1986, 150). Длина серпов колеблется от 15 до 30 см. По спосо-бу крепления к деревянной рукоятке они делятся на крючковидные и черенковидные. По характеру пе-региба лезвия эти серпы очень близки между собой и принадлежат к ассиметричным, у которых верши-на дуги перемещена к основанию.

Косы-горбуши представляют собой массивные изделия диной около 40 см. с лезвием, немного во-гнутым к рабочей поверхности. И пяткой со шты-рем на конце.

Зерно мололи на ручных жерновах. Жерновые камни найдены на многих поселениях пеньков-ской и пражско-корчакской культуры в Молдавии. Жернова изготовлялись из крупнозернистых пород камня: песчаника, ракушечника, туфа, кварцита. Диаметр таких дисков составляет 35—50 см, тол-щина 7—15 см. В центре некоторых из них сделано отверстие диаметром 5—8 см. Рабочая поверхность жерновиков плоская и хорошо заглажена, противо-положная сторона и края обработаны менее тща-тельно.

Подсечно-переложная система ведения сельско-го хозяйства благоприятствовала развитию живот-новодства, которое занимало значительное место в хозяйстве славянского населения VI-VII вв. Мав-рикий Стратег писал, что славяне имели большое количество разнообразного скота. Это подтверж-дают многочисленные находки костей домашних животных на всех поселениях. Изучение остеоло-гического материала показало, что ведущее место в хозяйстве занимал крупный рогатый скот, на втором месте была свинья, на третьем — мелкий рогатый скот. Найдены также кости лошади и собаки. Такое же соотношение костей составляет и на поселе-ниях других регионов (Баран 1986, 150). Подоб-ный состав стада типичен для оседлого зем-ледельческого хозяйства. Полагают, что крупный

рогатый скот одновременно был и тягловой силой. По мнению О.М. Приходнюка, преобладание костей крупного рогатого скота на пеньковских поселени-ях является важным аргументом в пользу пахотного земледелия, животноводство подчинялось нуждам земледельческого хозяйства Приходнюк 1986, 163).

О существовании охоты свидетельствуют кости диких животных. Следует отметить, что их число среди остеологического материала незначитель-но. Это позволяет говорить о второстепенной роли охоты по сравнению с приселищным животновод-ством. Наиболее часто встречаются кости благород-ного оленя и кабана, затем косули, зайца. Встрече-ны также кости зубра, дикой лошади, дикого осла, сайги, медведя, бобра и т.д. и различных птиц. О рыбной ловле свидетельствуют находки рыболов-ных крючков, костей и чешуи рыб, довольно часто встречающиеся на поселениях.

Изучая хозяйство славян VI—VII вв., исследо-ватели отмечают, что охота и рыбная ловля не имели решающего значения в экономике славянских посе-лений. По их мнению, об этом говорит соотношение числа находок костей домашних и диких животных, которое в процентном отношении составляет 85% и 15%. Такое соотношение количества костей домаш-них и диких животных свойственно славянским по-селениям второй половины I тысячелетия н.э. почти на всем ареале культуры (Рафалович 1972, 124).

Заметное место в экономике славянского обще-ства имело железоделательное производство. На многих поселениях VI—VII вв. выявлены следы этого производства в виде железной руды, железно-го шлака, фрагментов воздуходувных сопел (Скок, Ханска, Селиште, Одая и т.д.). Непосредственно сыродутных горнов, твердо датирующихся VI—VII вв. в Молдавии пока не выявлено, но очевидно, что их конструкция являлась такой же как и конструкция железоделательных сооружений более позднего вре-мени VIII—IX вв., которые выявлены и изучены на таких поселениях как Скок, Ханска, Хлинжень, Пе-труха и др. (Тельнов 1991, 85-99). Все это достовер-но свидетельствует о местном производстве железа.

Производство железа являлось той отраслью хо-зяйственной деятельности, которая оказывала самое решительное воздействие на экономику славянско-го общества. От уровня развития железоделательно-го производства, его технического совершенства и масштабов зависело развитие земледелия, ремесла, военного дела и быта славян. Это и определяло роль железоделательного производства как ведущей от-расли экономики славянского общества.

Исходя из этого, понятна и важность изучения вопросов, связанных с производством железа. В этой связи следует отметить то, что некоторые ис-следователи на основании выявления на отдельных поселениях (Гайворон, Григорьевка, Брэнешть) бо-лее выраженных следов производства и обработки

91Об уровне экономического и социального развития племен пеньковской и пражско-корчакской культур в Молдавии

железа не обоснованно полагают, что существовали отдельные центры по производству железа и специ-ализация железоплавильного дела (Федоров 1960, 207; Рафалович 1972, 180; Вознесенская 1979, 70). На наш взгляд, отходы производства выявленные на многих поселениях указывают, как было уже отме-чено, на местное производство железа и, очевидно, на то, что каждое поселение самостоятельно обе-спечивало себя железом. Железоделательное про-изводство, вероятно, находилось в это время еще на стадии общинного ремесла. Ремесленники ра-ботали для удовлетворения нужд прежде всего на-селения поселка. Так, наличие железоделательных сооружений и явных следов производства железа на таких поселениях, как Брэнешть I, Потырка, Скок, Старый Орхей, расположенных в непосредственной близости друг от друга, являются доказательством того, что даже на соседних синхронных поселениях самостоятельно добывалось железо. Вывод о том, что поселение Брэнешть было центром выплавки железа для целей округи, представляется необосно-ванным.

К сожалению, ни на одном из подвергшихся рас-копкам поселений не обнаружены остатки кузниц. Лишь иногда встречаются кузнечные инструменты — зубила, пробойники, маленькие наковальни (Лу-ка-Каветчинская, Семенки, Ханска II и др.). Уро-вень металлообработки славянских племен, судя по многочисленным анализам готовых изделий, при-ближался к уровню зарубинецких и киевских пле-мен, несколько отставая от черняховских. В целом раннеславянские кузнечные изделия отличаются не-сложной технологией и сравнительно низким каче-ством исходного сырья. Подавляющее большинство предметов выковано из кричного железа и малоугле-родистой стали. Видимо, металлодобыча и обработ-ка черного металла находилась в руках кузнецов-универсалов, а сами ремесла еще не вполне вышли из общинной стадии (Гопак 1976, 46-56).

На славянских памятниках VI—VII вв. встре-чаются также изделия из меди, бронзы, серебра. Следы ювелирного производства в виде обломков тиглей и литейных форм, шлака цветных металлов обнаружены на таких поселениях как Хуча, Брэ-нешть I, Ханска, Селиште (Рафалович 1972, 189-203). Полагают, что и в этих случаях изготовлением ювелирных изделий занимались, очевидно, те же кузнецы-универсалы. На территорию Восточной Европы цветной металл поступал в виде слитков обнаруженных в Хитцах и Селиште, использова-лись также поломанные вещи и византийские мо-неты. Изделия из цветных металлов, представлен-ные украшениями и предметами личного убора встречаются на раннесредневековых славянских памятниках редко. Их малочисленность объясняет-ся отсутствием в Восточной Европе залежей меди и олова. Большинство таких находок обнаружено на

территории пеньковской культуры. Особенно часто они попадаются в Среднем Поднепровье, где, как полагают исследователи, находился центр по их из-готовлению (Рыбаков 1953, 23-104). Пальчатые фи-булы в рассматриваемом регионе найдены на пень-ковских поселениях Ханска II и Селиште, а также в погребении постчерняховского горизонта на Данченском могильнике. В наибольшем числе они встречены в Поднепровье. Головка фибул выполне-на в виде розетки, украшенной пятью пальцевыми отростками. Иногда вместо отростков сделан полу-круг с фигурными отверстиями по внешнему овалу. Ножка у обоих видов застежек удлиненная, ее край венчает человеческая или звериная головка. Иногда на корпусе помещены птицеголовые отростки, а на поверхности — пуансонный и S-видный орнамент.

Из бронзы изготовлены цельнолитые дунайско-византийские и пластинчатые подвязные фибулы, обнаруженные также в пеньковских поселениях, та-ких как Ханска и Селиште. Группу украшений пред-ставляют подвески и височные кольца. Височные кольца изготовлены из тонкой медной проволоки. Трапециевидные подвески изготовлялись из тонкой медной пластинки. Они гладкие или украшены вы-пуклостями. На поселениях VI—VII вв. известны браслеты с утолщенными концами. Уникальными находками являются зооморфные и антропоморф-ные фигурки с поселений Требужень, Ханска II, Се-лиште и др. Поясные наборы представлены пряжка-ми и накладками от портупей.

Славянские племена VI—VII вв., известные современникам под именами склавенов и антов, находились в сложных и далеко не всегда мирных отношениях с Византийской империей. В первую очередь это замечание относится к группировкам, проживавшим в непосредственной близости к Поду-навью. Сюда часто попадали вещи дунайско-визан-тийского происхождения, которые, скорее всего, яв-лялись военной добычей, а не предметом торговли. В этом отношении особенно типичен ряд предметов из кладов «антских» вещей. Такие изделия характер-ны для ареала пеньковской культуры, расположенно-го особенно близко к византийским границам. Здесь встречаются также фрагменты красноглиняных ам-фор с глубоким рифлением (Ханска II, Селиште и др.) и цельнолитые византийские фибулы (Ханска II, Селиште). Вещи того же круга известны и среди памятников пражско-корчакской культуры западных областей Украины (Рашков III, Зимно и др.). Редки-ми находками на славянских памятниках являются монеты византийских императоров.

На славянских поселениях немногочисленными находками представлены предметы вооружения и конского снаряжения. К ним относятся трехлопаст-ные стрелы «гуннского» и «аварского» типов. Копья, дротики и лук использовали не только как военное снаряжение, но и для охоты. На поселении Селиште


найден костяной наконечник стрелы, предназначен-ный для охоты на мелкую дичь и птицу.

Обнаруженные на поселениях Семенки и Хан-ска II железные удила принадлежат к типу простых, без дополнительных отверстий для псалиев.

Из бытовых, широкого функционального назна-чения изделий, часто встречаются железные ножи. Они длиной 6–13 см, с прямой спинкой и плоским черенком.

Обычны подвески-амулеты встреченные на многих раннеславянских памятниках VI—VII вв. Чаще всего для их изготовления употреблялись не-большие астрагалы мелкого рогатого скота и сви-ньи. Верхний край астрагала просверливался, а на поверхность иногда наносился рисунок из тонких врезных линий. На селище Ханска II встречены, подвески из крупных астрагалов лошади.

Гораздо реже встречаются подвески, изготов-ленные из других костей животного: фаланги (Одая, Хуча, Скок), зубов (Брэнешть I, Петруха). В амуле-ты из клыков хищников (волк, лисица) иногда встав-лялись бронзовые колечки для подвешивания.

Вообще следует заметить, что значительное место в хозяйственных занятиях славян занима-ло изготовление изделий из кости и рога. Нужный материал в изобилии давали охота и скотоводство. Орудия и предметы из кости и рога были дешевле и доступнее металлических. Они могли изготовлять-ся в каждом доме. О значении этих материалов го-ворит разнообразие предметов из кости и рога, най-денных на раннеславянских поселениях Молдавии: иглы, лощила, шилья-проколки, орудия из рога для плетения и ремонта сетей, рукоятки ножей, гребни, накладки на лук, подвески-амулеты, роговые мо-тыжки для обработки шкур животных. При изготов-лении орудий из кости и рога, сырье подвергалось нескольким операциям: сверлению, обработке но-жом, пилой и напильником, полировке, на изделие наносился орнамент.

С развитием скотоводства у славян в VI—VII вв. появляются изделия из кожи. Это производство, как и ткачество, не выходило за рамки домашнего. К сожалению, в почвенных условиях Молдавии кожа не сохраняется, и мы вынуждены судить о развитии кожевенного ремесла лишь на основании косвенных данных. К числу таких данных относится широкое распространение к концу VII века костяных ши-льев-проколок, изготовленных из трубчатых костей животных. О повседневном и частом их употребле-нии говорит тот факт, что в заполнении раннесла-вянских полуземлянок нередко можно встретить несколько проколок. Одновременно встречаются и специальные камни-точила из песчаника для заточ-ки проколок (Одая, Брэнешть I, Скок и др.). Доволь-но редко на поселениях VI—VII вв. встречаются металлические шилья. Безусловно, значительную часть продукции кожевенного производства долж-

ны были составлять многочисленные ремни для упряжи и вооружения.

Среди отраслей домашнего ремесла у носите-лей раннесредневековых славянских культур были распространены прядение и ткачество, обработка камня, кости, дерева и др., о чем свидетельствуют многочисленные находки глиняных пряслиц и гру-зил, проколок и игл, деревообрабатывающих ин-струментов и т.п.

По сведениям древних авторов, славяне VI—VII вв. были одеты в платья из льняного и конопляного полотна и шерсти. Прядение и ткачество являлись одним из наиболее распространенных домашних занятий. Им занимались женщины в каждой семье.

Материалы с раннеславянских поселений VI— VII вв. в Днестровско-Прутском междуречье позво-ляют восстановить почти полностью процесс изго-товления ткани. После предварительных операций, таких как отмачивание и трепка лен и коноплю об-рабатывали особыми гребнями, вычесывая крупные частицы стебля и удаляя инородные включения. Такая же операция проделывалась и со стриженой шерстью. В слое поселения Хуча был найден круп-ный гребень длиною в 8,5 и шириною в 5 см.. из-готовленный из кости животного. По форме этот гребень очень близок к гребням для прочесывания конопли, которые еще можно встретить в селах и в настоящее время.

Для получения нити из пряжи применялись дере-вянные веретена с керамическими грузиками-пряс-лицами. Пряслица представляют одну из наиболее многочисленных находок на всех раннеславянских поселениях Молдавии. Пряслица изготовлялись из керамического теста того же состава, что и посуда. Поверхность их тщательно заглаживалась, а иногда покрывалась лощением. Размеры пряслиц по наи-большему диаметру колеблются в пределах от 2, 5 до 5 см. Высота — в пределах 2–4 см. Диаметр отвер-стия — от 0,6 до 0,9 см. По форме пряслица могут быть биусеченноконические, цилиндрические, дис-ковидные и плоские, выточенные из стенки сосуда.

Для получения ткани употреблялся, по всей вероятности, горизонтальный ткацкий станок. Об этом говорят находки на поселениях Брэнешть I, Ханска, Скок костяных цилиндров-юрков с проре-занными в них отверстиями для равномерного па-раллельного распределения нитей при сучении и сновании ниток.

На селищах Ханска II, Одая, Селиште, Скок на фрагментах керамики сохранились отпечатки тка-ни, которые могут дать представление о характере ткани, шедшей на изготовление одежды. Это, судя по отпечаткам, довольно тонкое полотно с прямым переплетением. Так как характер отпечатков тканей на всех поселениях одинаков, то можно допустить, что такой вид полотна был основным или одним из основных.


С процессом обработки шерсти связаны и на-ходки «коньков» изготовленных из костей крупного рогатого скота, которые использовались для разгла-живания полотнищ шерстяной ткани или кожи.

На раннеславянских поселениях Молдавии най-дено очень мало орудий, специально предназначен-ных для обработки дерева (Рафалович 1972, 213). Практически в настоящее время невозможно пред-ставить ассортимент деревянных изделий, бытовав-ших на селищах VI—VII вв.

Об изготовлении деревянных ложек может сви-детельствовать находка на поселении Ханска желез-ного ложкаря. Довольно интересное сверло найдено на поселении Одая. Сверла найдены также на по-селении Ханска и Скок.

О масштабах обработки дерева говорит и ши-рокое использование деревянных конструкций при строительстве жилых и хозяйственных сооружений. В этом случае главным орудием обработки дерева являлся топор.

Техника изготовления глиняной посуды в третьей четверти I тысячелетия н.э. испытывает значитель-ный спад по сравнению с гончарством провинциаль-но-римских культур, но вполне соответствует про-изводству керамики киевской культуры. Славянские мастера изготавливали горшки, сковороды и миски, пользуясь исключительно приемами ручной лепки, без гончарного круга. Керамика обжигалась. Как пра-вило, на открытом огне, а не в специальных горнах. Очевидно, невысокий уровень производства кера-мики в славянском обществе соответствовал господ-ствовавшим здесь натурально-хозяйственным отно-шениям. Эти условия явно отставали от товарного керамического производства черняховской культуры.

Вообще же, в вопросах развития хозяйства у славян в рассматриваемое время, на наш взгляд, бо-лее обоснованным представляется мнение И.П. Русановой, которая полагает, что хозяйство на протяжении всей второй половины I тысячелетия н.э. носило натуральный характер. По ее мнению, с чем согласны и мы, никаких данных о широком развитии ремесла и торговли для этого времени нет. Она справедливо считает, что в VI-VII вв. были развиты домашние производства — изготовление глиняной посуды лепным способом, прядение и ткачество, деревянное строительство, примитивная обработка кости и камня, добыча железной руды, и изготовление из железа мелких предметов хозяй-ственного назначения (Русанова 1976, 51). Было знакомо населению и литье из бронзы, о чем гово-рят находки лычек и каменных формочек для от-ливки мелких украшений (Селиште, Дэнчень). Но широкого распространения бронзолитейное дело не имело, вещей из бронзы известно очень мало. Да и далеко не все вещи, найденные на поселениях, были изготовлены на месте. Многие из них попали туда в результате торгового обмена или военных походов.

Лишь в конце I тысячелетия н.э. совершенство-вание земледелия привело к развитию ремесел. Повышение продуктивности земледелия созда-вало прибавочный продукт и позволяло части на-селения не заниматься непосредственно сельским хозяйством. В VIII—IX вв. появились условия для выделения ремесленников и постоянной дружины. Индивидуальное ведение хозяйства и удачные во-енные походы привели к имущественному рассло-ению населения.

Особого внимания заслуживают вопросы соци-ального развития славянского населения пражско-корчакской и пеньковской культур. В литературе высказаны различные мнения по этим проблемам. Так И.П. Русанова и Б.А. Тимощук считают, что для пражско-корчакской культуры характерны в основном небольшие родовые поселки, в пределах которых жители вели совместное хозяйство, бази-рующееся на подсечном земледелии, и не выходили за пределы семейной общины. По их мнению, толь-ко на больших, более поздних селищах, население проживало в индивидуальных усадебных хозяй-ствах, объединяющихся по принципу сельской об-щины (Русанова 1976, 48-53).

Другие исследователи, в частности В.Д.Баран и О.М. Приходнюк, полагают, что у славян в VI—VII вв. процесс сложения соседской общины был определяющим. Свое мнение они обосновывают исследованием на Среднем Днестре больших по-селений насчитывающих до 100 жилищ, таких как Рашков III, Бакота и др. По их мнению, на таких поселениях одновременно могло существовать 20 — 35 жилищ. На поселении Рашков III В.Д.Баран выделяет от 7 до 9 отдельных групп жилищ, при-надлежавших патриархальным семьям на разных этапах существования этого поселения. Он пола-гает, что зарождается тенденция к выделению ин-дивидуальных жилищ-дворов, но они на большин-стве поселений представлены, лишь единичными жилищами. Основной экономической ячейкой сла-вянского общества V—VII вв. можно считать боль-шую патриархальную семью. В нее на Рашковском поселении входило от двух до семи малых семей. Каждая большая патриархальная семья представля-ла собой отдельную хозяйственную единицу — со своим двором, и хозяйственными постройками. В которых преимущественно содержались продукты питания. Последние использовались коллективно, всей семьей, о чем говорит всегда меньшее количе-ство ям, чем жилищ в группе. Таких патриархаль-ных семей на Рашковском поселении В.Д.Баран, исходя из его планировки, выделяет в первом хро-нологическом периоде 8 и 1 индивидуальное хозяй-ство, во втором — 7 и 3 индивидуальных хозяйства, в третьем — 9 и 5 индивидуальных хозяйств. По его мнению, это позволяет рассматривать славян-ские селища раннего средневековья V—VII вв. как


переходную форму от первобытно-соседской к со-седской общине. В ней большие патриархальные семьи, наряду с выделившимися малыми семьями, выступают между собой в экономической области как соседи. Внутри они еще сохраняют черты ро-дового-общинного строя, как в хозяйственной, так и в семейной жизни, представляя собой замкнутые коллективы людей, ведущих натуральное хозяйство (Баран 1986, 147-149).

Б.А. Тимощук полагает, что в результате есте-ственного роста населения в общинах VI—VII вв. образовывались все новые и новые патриархальные семьи, которые селились рядом с более древними патриархальными семьями, образуя одно большое поселение. Примером такого поселения может служить поселение Рашков III. По его мнению, стремление новообразованных патриархальных се-мей устраивать свои поселки рядом с материнским можно объяснить тем, что в общинах VI—VII вв. были еще довольно прочными кровнородственные связи, которые скреплялись общей собственностью на землю, общим управлением, совместными фор-мами материального производства, равным распре-делением общественного продукта, едиными обы-чаями и верованиями. Здесь еще не было разницы между общей собственностью на обрабатываемые земли и другими угодьями, которые также находи-лись в общем пользовании. Каждая патриархальная семья тогда еще не располагала необходимыми ус-ловиями для самостоятельного обособленного су-ществования. Ее поселок еще не представлял собой отдельный жилищно-хозяйственный комплекс. По мнению Б.А. Тимощука, возникновение такого типа комплексов относится к следующей стадии разви-тия общества.

Б.А. Тимощук также полагает, что нельзя при-нимать отдельно расположенные на поселениях жи-лища за индивидуальные хозяйства. Он считает, что индивидуальные хозяйства должны обладать ком-плексом хозяйственно-производственных построек, без которых в условиях господства натурального хозяйства они существовать не могли. Такие по-стройки, например, возле отдельных жилищ посе-ления Рашков III не обнаружены, и нет оснований, по его мнению, их относить к индивидуальным хо-зяйствам, как это делает Д.Д. Баран (Тимощук 1995, 131-132).

Совместная, т.е. коллективная хозяйственная деятельность в большесемейных общинах VI—VII вв. по мнению Б.А. Тимощука нашла отражение в археологических материалах. К ним, например, по его мнению, принадлежат коллективные хранили-ща, раскопанные на поселении Кодын (Тимощук 1995, 132).

Б.А. Тимощук полагает, что при натуральном хозяйстве патриархальные семьи могли строить коллективные хранилища лишь в том случае, если

они вели безраздельное совместное хозяйство, со-обща обрабатывали землю, а выращенный урожай частично распределяли между брачными семьями, о чем свидетельствуют ямы-погреба индивидуаль-ного пользования, располагавшиеся в жилищах или около них, а оставшаяся часть урожая составляла общинный запас и собиралась в общественных хра-нилищах. Совместная хозяйственная деятельность в общинах VI—VII вв. по мнению Б.А. Тимощука подтверждается также наличием общинного ремес-ла (Тимощук 1995, 132).

О.М. Приходнюк считает, что пеньковское общество переживало интенсивный процесс раз-ложения патриархальной семьи, сменявшейся тер-риториальной общиной. По его мнению, переход от семейной к территориальной общине отражен в археологическом материале. В одних случаях хозяйственные комплексы и подсобные сооруже-ния концентрировались компактными группами на одном из периферийных участков селищ (Будише, Хатцы и др., для Молдавии это Дэнчень), а в дру-гих — вблизи жилищ (Кочубеевка, Семенки и др.). Групповое расположение хозяйственных ям и под-собных построек может свидетельствовать, по мне-нию О.М. Приходнюка, о тесных родственных и хо-зяйственных связях жителей поселка. Сами поселки можно рассматривать как общий двор патриархаль-ной семьи (Приходнюк 1986, 165). По его мнению, поселения, где подсобные постройки входили в со-став индивидуального хозяйства, отражают такое состояние большой семьи, когда производство оста-валось обобществленным, а конечный продукт про-изводства распределялся между членами общины.

Промежуточным звеном между предполагав-шимися двумя формами хозяйственных отношений в рамках славянской общины, по мнению О.М. При-ходнюка, является положение, когда господствует общественное производство и распределение, но частично конечный продукт распределяется между членами общины. Это, по его мнению, наблюдается в тех случаях, когда на одном и том же поселении большинство хранилищ находится обособленно, а меньшее количество — возле жилищ. Наиболее на-глядно в Молдавии это наблюдается на поселении Селиште.

В.Д. Баран и О.М. Приходнюк предполагают у славян V—VII вв. наличие дружинной и племенной верхушки. Они также считают, что уже в это время происходило возникновение ремесла и отделение ремесла от земледелия (Баран 1986, 149-151; При-ходнюк 1986, 164-165).

Вместе с тем следует отметить, что на полно-стью раскопанных поселениях VI—VII вв. не обна-ружено ни одного жилища, которое выделялось бы из общей массы своей конструкцией, размерами, внутренним убранством, хозяйственно–бытовым комплексом или особым расположением.


Это важный показатель того, что в славянском обществе VI—VII вв. еще не сложились условия для социально-имущественного расслоения. Вме-сте с тем очевидно и то, что славянское общество VI—VII вв. не стояло на месте, оно хотя и медленно, но развивалось, усложнялась его социальная струк-тура. Определенным показателем этого процесса являются городища–убежища, такие как Зимно, Хо-томель, которые начали строить наиболее развитые общины где-то в VII веке.

В целом же можно отметить, что каждая сосед-ско-родовая община VI—VII вв. полностью была приспособлена к самостоятельному существова-нию. Экономические связи между этими общинами были слабыми, так как каждая из них удовлетворяла свои потребности собственным производством. Все необходимые для жизни предметы изготовлялись в каждой общине. Производство орудий труда и пред-метов быта из дерева, кости, камня и глины было доступно для каждого члена общины. В каждой общине имелся кузнец-универсал, который рабо-тал для удовлетворения потребностей общины. Для характеристики общинной знати у нас практически нет данных.

Славянские общины VI—VII вв. в основной своей массе являлись замкнутыми коллективами, самостоятельно вели свое хозяйство и обеспечива-ли себя всем необходимым. Внутри же самих об-щин количество населения вследствие естественно-го прироста постоянно увеличивалось. Оно росло до определенного предела и со временем в общине создавалось относительное перенаселение, насту-пал экономический кризис. Единственным выходом из этого кризиса в то время было переселение части патриархальных семей за пределы своей общины.

Оседая на новых землях, славяне сохраняли свой общественный строй, основывали общины по типу тех, из которых они вышли. По словам Прокопия, славяне VI в. — «не управляются одним человеком… не имеют… единого начальника», т.е. они не знали единодержавной власти. Их общественная жизнь протекала в пределах границ своих общин, над ними не было центральной власти, аппарата принуждения и органов правосудия. Каждая община представляла самостоятельный социальный микроорганизм. У сла-вян VI—VII вв. могли существовать лишь временные военные союзы. Один из таких союзов — антский во главе с князем Божем — известен из византийских источников (Скржинская 1957, 26).

Военные союзы славян расформировывались, как только заканчивался военный поход. Общины тогда еще не располагали достаточным прибавоч-ным продуктом, позволяющим постоянно содер-жать воинов-дружинников. Власть военных вождей, возглавлявших временные военные союзы, еще не стояла над обществом и не подавляла самостоятель-ности отдельных общин.

Общественная жизнь славянского общества того времени была тесно связана с религией, ко-торая соответствовала уровню развития обще-ственной жизни. По свидетельству византийских авторов и других источников, славяне VI—VII вв. были язычниками. «Они чтут нимф и другие боже-ства, складывают им жертвы и при помощи этих жертв совершают гадание» (Прокопий из Кесари 1950, 297). Это указывает на то, что славяне почи-тали силы природы, от которых зависело жизнеобе-спечение людей. Они обожествляли солнце, огонь, воду, дождь, ветер, молнию и т.д., а также почитали божеств покровителей земледелия, животноводства и других сфер деятельности. Культовые места, где совершались жертвоприношения языческим богам, археологически практически не изучены. Полагают, что культовое строительство у славян этого времени еще не практиковалось, а свои жертвоприношения они совершали у священных деревьев, камней, во-дных источников и т.д. (Котляревский 1868, 93).

Важным источником для рассматриваемых во-просов мог бы служить погребальный обряд. По-гребения составляют отдельную группу славянских древностей. Но, к большому сожалению, по сравне-нию с поселениями они менее изучены, сведения о них отрывочны и нередко малодостоверны.

На изучаемой территории славянские могиль-ники, относящиеся ко времени ранее конца IX в., еще пока не выявлены. И.А. Рафалович объясняет отсутствие славянских могильников до конца IX в. тем, что в связи с непрочностью освоения новых территорий, постоянно существовала опасность во-енных нападений противника и осквернения могил. Чтобы было легче уберечь от этого могильники, они были общими для нескольких поселений, т.е., вероятно, являлись племенными кладбищами. При-мером такого могильника, по его мнению, являет-ся могильник Сэрата-Монтеору, расположенный в Румынии, который содержал большое количество погребений и не был связан с каким-либо опреде-ленным раннеславянским поселением (Рафалович 1972, 214-215). Но исследователь также отмечает, что в процессе освоения новых земель и продви-жения к Балканам, славяне должны были оставлять и единичные погребения или группы погребений. К подобным единичным погребениям он относит погребение на поселении Селиште и ритуальное захоронение на поселении Ханска III (Рафалович 1972, 215-218). Г.Б. Федоров считал, что, несмотря на то, что погребальные памятники ранних славян на территории Днестровско-Прутского междуречья не выявлены, обряд погребения являлся таким же, как и на могильниках этого времени с территории Румынии в связи с идентичностью славянской мате-риальной культуры этого региона. Исходя из этого, для характеристики погребального обряда славян Днестровско-Прутского междуречья в своей ра-


боте он приводит подробное описание славянских могильников с территории Румынии, которые пред-ставлены в основном трупосожженниями (Федоров 1960, 193-203).

Что касается могильников пражско-корчакской и пеньковской культур на других территориях, то там дело также обстоит не лучшим образом. Так по данным С.С. Гамченко, для корчакских погре-бений на Волыни характерны бескурганные трупо-сожжения в каменных ящиках, раскопанные им в окрестностях сел Корчак, Катериновка и Перлевка по берегам р. Тетерев и ее притоков (Петров 1963, 23-28). И.П. Русанова, уделившая много внимания исследованиям корчакских древностей, пришла к выводу, что такие каменные ящики представляют собой остатки разрушенных печей-каменок (Руса-нова 1973, 26).

По мнению О.М. Приходнюка, вызывает со-мнение мысль о биритуальности пеньковского по-гребального обряда, высказанная А.Т. Смиленко, И.П. Русановой и В.В. Седовым (Славяне Юго-Вос-точной Европы 1990, 227). По его мнению, она ба-зируется на наличии нескольких скелетов «с метал-лическими украшениями пеньковского типа», рас-копанных А.В. Бодянским в Днепровскоам Надпо-рожье и И.А. Рафаловичем в Молдавии. Учитывая, что Надпорожье и Молдавия были территориями стыков славян с кочевниками, вполне вероятно, что последние, проникнув в славянскую среду, воспри-няли черты материальной культуры пеньковского населения, сохранив свой погребальный обряд. Во всяком случае, ингумация у славян на основных территориях их проживания не обнаружена.

Кроме того, на некоторых могильниках из аре-ала пражско-корчакских и пеньковской культур встречаются как ранние VI—VII вв. так и поздние погребения, этапа Луки-Райковецкой. В тех случа-ях, когда керамический материал в захоронениях отсутствует или представлен маловыразительными фрагментами, трудно твердо установить их культур-ную принадлежность. Такие могильники известны у сел Хорск, Тетеревка, Шумск, Великая Андрусов-ка и в некоторых других местах.

Для всех территорий распространения славян-ских культур типичен обряд кремации на стороне с последующим помещением кальцинированных ко-стей в неглубоких, круглых или овальных в плане ямках диаметром 0,4 — 0,6 м и глубиной 0,4 — 0,7 м от современной поверхности. Встречаются урно-вые и безурновые могилы. Урны заполнены кальци-нированными костями, золой, углем и т.п. Иногда находят и очищенные от погребального костра за-хоронения. Нередко верхние части урн разрушены вспашкой. Иногда они сопровождаются фрагмента-ми керамики, бусами, пряжками, ножами и т.п.

Урновые и ямные погребении исследовались на пражско-корчакских могильниках Шумск, Са-

рашевка, Суемцы, Хотомель, Хорск, Ужгород; на пеньковском могильнике в Великой Андрусовке и многих местах Днепровского Надпорожья.

В отдельных захоронениях найдены ритуаль-ные сосуды. Очень редко урны были перекрыты плоским камнем или сковородской. На пражско-корчакских могильниках, таких как Шумск, Хото-мель, Хорск известны сожжения под перевернутой урной. Перевернутые вверх дном урны встречаются и среди пеньковских древностей. На большинстве славянских могильников исследовано до 10 захоро-нений.

Большинство славянских могил отличается бедностью инвентаря. Чаще всего встречаются фрагменты керамики и лишь иногда оплавленные стеклянные бусы, пряслица, ножи, фибулы и т.д. То есть, среди погребений нет бедных и богатых, что, по-видимому, свидетельствует об отсутствии сколь-ко-нибудь значительного имущественного и соци-ального расслоения внутри общин.

Таким образом, в заключение можно отметить, что социально-экономической ячейкой жизни сла-вянского общества в VI—VII вв. была большесе-мейная или соседско-родовая община, являвшаяся сообществом родственных патриархальных семей, объединенных, прежде всего общностью происхож-дения. Основными занятиями славян в это время были подсечно-переложное земледелие и скотовод-ство, которые обеспечивали в основном только нуж-ды своей общины. Из-за слабого развития произво-дительных сил и естественного прироста населения в определенное время в общинах создавалось пере-население, которое приводило к отселению части семей на другие земли.

В общинах господствовало коллективное про-изводство продукции и ее общественное распреде-ление среди членов общины. Еще не наблюдалось социально-имущественного расслоения, не сложи-лись индивидуальные хозяйства, не сформирова-лось дружинное сословие и отсутствовал аппарат принуждения. Административные, военные и ре-лигиозные функции находились в руках старей-шин.

Центральной власти над общинами также еще не было. Военные союзы, создавались с теми или иными целями, являлись временными, не имели прочной экономической базы и быстро распада-лись. Все это указывает на первобытнообщинные отношения в славянском обществе в VI — VII вв. Лишь позднее, к концу I тысячелетия, экономиче-ское и социальное развитие населения, распростра-нение плужного земледелия, появление ремесла, возникновение индивидуальных хозяйств, зарож-дение имущественной дифференциации, выделе-ние дружины, образование прочных союзов племен создали предпосылки для появления классов и го-сударства.


БиблиографияБаран 1986: В.Д. Баран, Пражская культура. Археология Украинской ССР. Том. 3 (Киев 1986), 135-153.Баран 1988: В.Д. Баран, Пражская культура Поднестровья (Киев 1988).Вознесенская 1979: Г.А. Вознесенская, Техника кузнечного производства у восточных славян в УШ-Х вв. СА 2, 1979, 70-76.Войнаровский, Сайко 1990: В.Н. Войнаровский, М.Н. Сайко, Рынок в системе хозяйственнования населения Северной Буковины в I тысячелетии н.э. В сб.: Традиции и инновации в материальной культуре древних обществ (Москва 1990), 110-121.Гопак 1976: В.Д. Гопак, Техника кузнечного ремесла у восточных славян во второй половине I тысячеления н.э. (Дне-провско-Днестровское междуречье). СА 2, 1976, 46-56.Котляревский 1868: А. Котляревский, О погребальных обрядах древних славян (Москва 1868).Мишулин 1942: А.В. Мишулин, Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских авторов по VII в.н.э. ВДИ 1, 1941, 231-280.Петров 1963: В.П. Петров, Памятники корчакского типа (По материалам раскопок С.С. Гамченко). МИА 108, 1963, 16-38.Приходнюк 1980: О.М. Приходнюк, Археологiчнi пам'ятки Среднього Поднипров'я VI—IX ст. н.э. (Киев 1980).Приходнюк 1986: О.Г. Приходнюк, Пеньковская культура. Археология Украинской ССР. Том 3 (Киев 1986), 153-167.Прокопий из Кесари 1950: Прокопий из Кесари, Война с готами (Москва 1950).Рафалович 1972: И.А. Рафалович, Славяне VI—1Х вв. в Молдавии (Кишинев 1972). Русанова 1973: И.П. Русанова, Славянские древности VI—IX вв. между Днепром и Западным Бугом. САИ. Вып. Е1-25 (Москва 1973).Русанова 1976: И.П. Русанова, Славянские древности VI—VII вв. (Москва 1976).Рыбаков 1953: Б.А. Рыбаков, Древние русы. СА 17, 1953, 23-105.Скржинская 1995: Е.Ч. Скржинская, О склавинах и антах, Мурсианском озере и Новиетуне. Византийский Временник 12, 1957, 23-30.Славяне Юго-Восточной Европы 1990: Славяне Юго-Восточной Европы в предгосударственный период (Киев 1990).Тельнов 1991: Н.П. Тельнов, Славянские железоделательные сооружения в Молдавии. В сб.: Хозяйственные комплексы древних обществ Молдовы (Кишинев 1991), 85-99.Тимощук 1995: Б.А. Тимощук, Восточные славяне: от общины к городам (Москва 1995). Федоров 1960: Г.Б. Федоров, Население Прутско-Днестровского междуречья в 1 тысячелетия н.э. МИА 89 (Москва 1960).

Николай Тельнов, доктор истории, Центр археологии, Институт культурного наследия, Академия наук Молдовы. Бул.Штефан чел Маре 1, МД-2001, Кишинэу, Республика Молдова.

КРЕСТЫ — РЕЛИКВАРИИ В КОНТЕКСЕ КУЛТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИХ КОНТАКТОВ ПРУТО-ДНЕСТРОВСКОГО РЕГИОНА В XI—XVI ВВ.

Светлана РЯБЦЕВА, Кишинэу

Crucile — encolpioane în contextul contactelor istorico-culturale din spaţiul pruto-nistrean în sec. XI—XVI. În prezentul articol se analizează crucile-encolpioane descoperite în spaţiul pruto-nistrean. Un fragment de cruciuliţă de tip bizantino-danubian datat în sec. XI, cu o imagine specific reliefată a Maicii Domnului Oranta având coroa-na din trei părţi componente provine din aşezarea de la Hansca. Producerea pieselor similare se leagă de regiunea Dunării de Jos. În perioada sec. XII/XIII-XVI în spaţiul analizat sunt răspândite encolpioane de tip vechi rusesc, cu imagini în relief realizate prin sudare sau prin turnare. În anumite cazuri, în spaţiul pruto-nistrean se întâlnesc piese turnate după modelul crucilor-relicvar din perioada premongolă, refăcute în cruci simple de purtat la gât. Importul din regiunile limitrofe a relicvelor şi obiectelor creştine de uz personal are o importanţă deosebită în legătură cu faptul că procesul de constituire a bisericii locale a fost îndelungat şi dificil, prima menţiune despre Mitropolia Moldovei de rit creştin ortodox atestându-se abia către anul 1386.

В статье анализируются находки крестов — реликвариев, происходящие с территории Пруто-Дне-стровского региона. Створка небольшого креста византийско-дунайского облика XI в. (со специфическим рельефным изображением Богоматери Оранты с трехчастной «короной»), происходит с поселения Хан-ска. Производство подобных крестов связывается, с регионом Нижнего Подунавья. С XII-XIII по XVI вв. в рассматриваемом регионе получили распространение энколпионы древнерусского облика, как с черневыми, так и литыми рельефными изображениями. В ряде случаев, в Пруто-Днестровском регионе встречаются отливки с крестов - реликвариев домонгольского времени, переделанные в нагрудные кресты. Поступление извне реликвий и предметов личного христианского благочестия было тем более важным, что церковное устроительство шло достаточно медленно и трудно, первое упоминание о собственной православной Молдавской Митрополии относится лишь к 1386 г.

Crosses — reliquaries in the context of historical and cultural contacts in the Prut-Dniester region in XI—XVI centuries. The paper analyzes the findings of crosses – reliquaries from the territory of the Prut-Dniester Region. The only find is a cross of Byzantine-Danube appearance (with the image of Virgin Mary Orans, with a three-part “crown” of a form known during the 11th c.), is known from the settlement of Hansca. Production of similar crosses has been linked to the region on the Lower Danube. Starting from the 12th-13th until the 16th c., a series of encolpia of early Rus’ provenance with nielloed or cast images were disseminated there. Moreover, finds from the Moldavian period include cast metal copies of Pre-Mongol originals modified into simple crosses. Admission outside of relics and items of personal Christian piety was the more important that the formation of the church organization went fairly slow and difficult, the first mention of own Orthodox Moldovan Metropolitan Church applies only to 1386.

Key Words: the Prut-Dniester Region, cultural contacts, crosses – reliquaries.

Культ святых реликвий был весьма важен для средневековой церкви в целом, и для человека эпохи средневековья в частности. Традиция обре-тения святынь связана с культом Честного креста Господня, святых мощей, c посещениями святых мест. Культ святых мощей фиксируется уже со II в.н.э. (Беляев 1998, 270). Реликвии обретались, разыскивались, покупались, за ними совершались путешествия и паломничества, из-за них даже раз-

горалась вооруженная борьба. Постановлением VII Вселенского собора 787 г. епископы, освятив-шие храм без мощей подвергались извержению. Кроме того, предписывалось вложить мощи в хра-мы, освященные без них. Известные почитаемые реликвии дробились и переносились из одного города в другой, происходила канонизация но-вых святых и обретение новых останков (Уханова 2003, 132).


99Кресты — реликварии в контексте культурно-исторических контактов пруто-днестровского региона...

Уже с V в. получают распространение и аму-леты с частицами мощей (Иванов 2003, 122). В до-иконоборческий период VI-VII вв. складываются и первые иконографические типы крестов-реликва-риев. Восстановление традиции ношения крестов-реликвариев связывается рядом исследователей с деятельностью в X — XII вв. мелькитских культо-вых центров (Залеская 1988, 93-98). На основе вос-точно-средиземноморских образцов в балканском регионе вырабатывались местные, подчас упрощен-ные типы крестов-реликвариев. С XI в. самобытное производство крестов-реликвариев складывается и на Руси. За подобными византийскими и древнерус-скими крестами в литературе закрепилось название кресты-энколпионы. В Византии энколпионами (έγκόπιον) называли предметы различной формы, носимые на груди (кресты, медальоны, коробочки) с реликвиями или молитвенными надписями, слу-жившие их владельцам фалактериями (оберегами) (Корзухина, Пескова 2003,7).

Таким образом, формируется два основных ва-рианта хранения реликвий и приобщения к ним. Они могут выступать как в качестве персональной святыми, вложенной в предметы личного христи-анского благочестия (реликварии, энколпионы, мо-щевики), так и храмовой святыни, предназначенной для освящения храма и совершения богослужения (Мусин 2003, 365).

Данная работа посвящена рассмотрению груп-пы крестов-реликвариев, происходящих с террито-рии Пруто-Днестровского региона.

До сих пор с территории современной Республи-ки Молдова нам известна лишь одна находка створки креста-энколпиона, выполненного в подунайских, византийских в своей подоснове традициях.

В 1977 г. на поселении Ханска была найдена створка небольшого (4.7х2,5 см.) литого из медно-го сплава прямоконечного креста с рельефным изо-бражением Богоматери Оранты (Хынку 1978, 470. рис. на с. 469; Hîncu 2003,121; Postică 1995, 61, fig.)1. Наружная сторона створки обрамлена невысоким бортиком, таким образом, изображение оказывается заключенным в своеобразный ковчег (рис.1.1). Пет-ли, предназначенные для шарнирного крепления, обломаны, в верхней части створки (в правом углу) расположено аккуратное круглое отверстие. Это от-верстие, вероятно, служило для подвешивания или иного крепления (возможно, на твердую основу) створки, утратившей свою парность. Подобные, но, как правило, более маленькие отверстия в створках встречаются и на целых экземплярах реликвари-ев. Так в 1993 г. на Троицком X раскопе Древнего

Новгорода (в слое 20-х гг. — конца XI в.) был об-наружен целый энколпион этого же типа (рис.1.2). На лицевой сворке креста изображена Богоматерь Оранта, на оборотной — препоясанный Христос. Обе створки пробиты в нижней части (Корзухина, Пескова 2003,45, кат.3, таб.5,3; Пескова 2007, 268)2.

Отличительной чертой изображения Богомате-ри на крестах рассматриваемого типа является раз-мещение над ее головой своеобразной композиции — «короны» с тремя высокими зубцами (рис.1). На более тщательно проработанной створке креста с подобным изображением из Новгорода заметно, что «зубцы» короны имеют явно выраженные рас-тительные очертания и напоминают снопы колосьев или ветви дерев (кипарисов?). Еще один раститель-ный элемент читается под правой рукой Богомате-ри, изображенной на кресте, найденном в Новгоро-де (Пескова 2007, 268-269, рис. 1, 2а).

Руки Богоматери на кресте из Ханска изобра-жены обобщенно, ладони не переданы вовсе, рядом с руками расположены схематические рельефные изображения, возможно, являющиеся упрощенны-ми репликами бюстов святых или искаженными при отливке изображениями кипарисов. Для территории Восточной Европы кресты-реликварии, аналогич-ные найденным в Ханска и Новгороде являются редкими находками. Данные кресты принадлежат к достаточно обширной группе энколпионов, харак-терных для Подунайского региона и представляю-щих собой один из вариантов широко распростра-ненных в этих землях византийских крестов-релик-вариев (Пескова 2007, 227; Атанасов 2007, 212-217, 300-309; Дончева-Петкова 2008, 280-282) (рис.1).

Иконографической основой большей части ви-зантийских рельефных крестов-реликвариев явля-ются изображения распятого Христа в колобии с предстоящими (на лицевой створке) и Богоматери в типе оранты с четырьмя святыми, как правило, еван-гелистами (на оборотной створке), сопровождае-мые краткими греческими надписями. На крестах основного иконографического типа погрудные изо-бражения евангелистов, дополняющие центральное изображение Богоматери Оранты, заключены в кру-глые медальоны. Такие кресты-реликварии широко распространены во всех уголках восточнохристи-анкого мира. В Карпато-Балканском регионе кро-ме изделий, относимых к общераспространенным крестам византийской работы, исследователи выде-ляют и местные подражания им, таковы например, кресты из Дрэстэр, Руйно, Цар Асен, Ветрен, Ма-чин, Средище, Пэкуюл луй Соаре, Нуфару, Дино-геция и др. центров Северо-Восточной Болгарии и

1 Крест хранится в коллекции Национального Музея Археологии и Истории Молдовы, пользуясь случаем, хочу вы-разить глубокую благодарность сотрудникам музея Е.Н. Сава, А.И. Болдуряну, И.С.Теньтюк и И.Г. Власенко за предо-ставленную возможность ознакомиться с собранием энколпионов.

2 Приношу так же глубокую благодарность с.н.с. ИИМК РАН А.А. Песковой за ценные консультации и помощь.

100 Светлана РЯБЦЕВА

Румынской Добруджи (Атанасов 2007, 213, обр. 48-50, табл. XIX, LXI; Дончева-Петкова 2008, 280, обр. 4; Diaconu, Baraschi 129. fig. 100-109; Ştefan, Barnea, Comşa, 362, fig. 193). На них отсутствуют надписи, изображения святых не окружены медальонами.

Кроме того, частыми находками в Нижнем Подунавье являются более упрощенные и миниа-тюрные (по сравнению с представленными выше) варианты энколпионов, как правило, лишенные изображений святых на боковых ветвях. Неболь-шие кресты разных иконографических вариантов, происходящие из Преслава, епархиального центра Дрэстр, а также из крепостей Пэкуюл луй Соаре, Диногеция, Средище, Капидава, Исакча, Брадва-ри, монастыря у с. Равна, также являются, по всей видимости, местными репликами византийских энколпионов (Атанасов 2007, 212-215, обр. 51-58, таб. XX, LXII, LXIII; Пескова 2007, 276; Дончева-Петкова 2008, 281; Diaconu, Vilceanu 161, pl. XXIX-3,4; Mănucu-Adameşteanu 1984, 375-380, pl.I-1, III-3, VII-1.2). Один из иконографических вариантов этих миниатюрных крестов-реликвариев представ-лен интересующими нас крестами с изображением препоясанного распятого Христа на одной створке и «коронованной» Богоматери.

К настоящему времени известно уже более полусотни экземпляров крестов, с Богоматерью в трехчастной «короне», аналогичных найденному в Ханска (Дончева-Петкова 2008, 281). Они представ-лены как целыми экземплярами, так и отдельными створками. Кроме того, есть информация о более чем десятке крестов-тельников, отлитых в формах, изготовленных путем оттискивания в глине лице-вой или оборотной створки таких крестов (Пескова 2007, 281). Основная масса энколпионов этого типа происходит из памятников Болгарии (Плиска (2 экз.), Преслав (2 экз.), Дрестр, Дуранкулак, Разград, Силистра (3 экз), Стырмен, Руйно (2 экз.), Среди-ще, Царь Асень (2 экз.), c. Игнатево, Шумен, София (нац. арх. музей — место находки неизвестно) (Ата-насов 1991, 37. таб IV, 37; Атанасов, Йотов 1990, 81-97; Дончева-Петкова 1983, 115; Атанасов 2007, 214, 215; Пескова 2007, 270; Дончева-Петкова 2008, 281) (рис.1). Известны такие кресты и в румынской Добрудже (Исакча, Нуфэру). Кроме того по два эк-земпляра происходят из Македонии и Сербии, один из Коринфа и один из Чернигова на Украине (Мэ-нуку-Адамештеану, Полл 2006, 143-145; Mănucu-Adameşteanu 1984, 379, pl III, 4; Пескова 2007, 270-279). Одной из наиболее ранних находок является лицевая створка, происходящая из Солуня (Греция) датируемая IX веком (Дончева-Петкова 2008, 282).

По всей видимости, можно говорить о достаточ-но компактном распространении основного количе-ства рассматриваемых энколпионов, наиболее часто встречающихся в Северо-Восточной Болгарии и связанных с древностями Первого Болгарского Цар-

ства. Начало распространения крестов с рельефны-ми изображениями в данном регионе, по мнению Л. Дончевой-Петковой, может быть отнесено к концу IX — началу X в., среди болгарских экземпляров од-ним из наиболее ранних исследовательница считает крест из Преслава, найденный в керамическом сосу-де совместно с человеческими костями (погребение было перекрыто сверху черепом). Данный комплекс был отнесен к первым десятилетиям принятия хри-стианства в Болгарии (Дончева-Петкова 2008, 281). Верхняя дата распространения подобных крестов связывается исследователями с прекращением жизни на многих поселениях данного региона, от-носящимся к концу X — первой половине XI в. Одной из причин запустения поселений, зачастую сопровождавшегося пожарами, по всей видимости, явилось печенежское нашествие (Дончева-Петкова 1992, 51-52, 62; Дончева-Петкова 2006, 13).

Судя по массовости данного материала, в Ниж-недунайском регионе в X-XI вв. могла существовать мастерская по изготовлению энколпионов. На это указывают материалы производственных ювелир-ных комплексов, расположенных у с. Надарево и Новосел, где были найдены фрагменты таких кре-стов (Атанасов, Йотов 1990, 89; Дончева-Петкова 2008, 281, 282).

Что касается вопроса об иконографии «коро-нованной» Богородицы Оранты, то он до сих пор остается открытым. Считается, что, несмотря на появление представления о «Богородице Царице» еще в V—VI вв., данный изобразительный образ (по крайне мере в иконописи) складывается только к XIV веку (Кондаков 1915, 276-279; Попов 1973, 354; Атанасов 1991, 39). Вместе с тем, подобная «корона» с выступами «рогами» — растительными побегами, позволяет думать о возможном подчерки-вании в этих изображениях идеи плодородия.

Распространение крестов-реликвариев не в по-следнюю очередь связано с начавшимся в IX в. воз-рождением и укреплением влияния христианских центров, расположенных в Нижнем Подунавье и в Добрудже. Значительную роль, безусловно, играла деятельность епархии Дрэстэра (Teodor 1991,216; Атанасов 2007, 140-250). Находка подобного креста на поселении Ханска безусловно маркирует связи населения Пруто-Днестровского региона с Поду-навьем, во многом затрудненные в XI в. именно по причине печенежского нашествия.

Другое направление культурных связей, еще один источник получения предметов личного хри-стианского благочестия и реликвий демонстрируют находки в рассматриваемом регионе крестов энкол-пионов древнерусских типов. К подобным изделиям относятся, например, несколько экземпляров кре-стов, приобретенных у частного лица и хранящие-ся в коллекции Национального Музея Археологии и Истории Молдовы. Так в 1986 г. в музей посту-


Рис. 1. Кресты реликварии дунайско-византийского типа с «коронованной» Богородицей.1 — Ханска (Республика Молдова), 2 — Новгород (Россия), 3 — Руйно, 4, — Плиска 5 — Цар Асен, 6 — Разград, 7 — Одэрцы, 8 — Средище, 9 — София, кол. Национальной художественной Галереи (3-9 — Болгария). Масштабы разные. Все медный сплав.


Рис. 2. Кресты энколпионы и односторонние отливки с энколпионов древнерусских типов с территории Пруто-Днестровского региона. 1, 3, 5 — Коллекция Национального Музея Археологии и Истоии Молдовы, 2, 5 — поселение у с. Тарасова, 4 — Крепость Сорока (Молдова). Масштабы разные. Все медный сплав.


пил бронзовый крест среднего размера (7,7х6,2х3,6 см.) с прямыми ветвями и гравированными изо-бражениями (рис.2.1). На лицевой створке креста нанесено изображение препоясанного Христа. Над головой Распятого прослеживается изображение равноконечного креста, на боковых ветвях — изо-бражения святых (Богородица и Иоанн Креститель). На оборотной створке расположено гравирован-ное изображение креста, залитое чернью, и моно-грамма Христа. В литературе встречается мнение о византийском происхождении подобных крестов (Spinei, Şadurschi 1982, 182-184; Spinei 1992, 159, 160; Ghimpu 1997, 161-165). Так крест из коллек-ции музея Археологии и Истории в Кишиневе был в первой публикации безоговорочно отнесен к визан-тийским (Ghimpu 1997, 162).

С аналогичными образцами, происходящими с территории Румынской Молдовы, дело обстоит несколько сложнее. Подобный крест (на лицевой створке — гравированное черненое изображение распятого препоясанного Христа, на обороте — изображения креста) происходит из Бытка-Доам-ней — Пятра Нямц. Над головой Христа — показан практически равносторонний крестик, под ногами — голова Адама. На боковые ветви на лицевой свор-ке, а также боковые и верхнюю ветви на обороной нанесены изображения святых (Teodor 1991, 142, fig. 24.1; Spinei 1992, 165, fig. 4/13). Сходный энкол-пион с более схематизированным изображением, отличающийся еще и тем, что на обороте располо-жена фигура Божьей Матери, окруженной погруд-ными изображениями святых в медальонах, найден в Лунка — «Бызноаса» (Teodor 1991, 142, fig. 24.2). Первый из упомянутых крестов происходит из слоя, датируемого концом XII — первой четвертью XIII в.

Форма данных крестов, техника нанесения и характер декора, а также наличие на экземпляре из Пятра Нямц греческой надписи зачастую приводит исследователей к версии о византийском происхож-дении данных энколпионов (Spinei, Şadurschi 1982, 182-184). Однако, в упомянутой публикации 1982 г. исследователи не исключают и возможности того, что данные кресты являются изделиями византий-ских мастеров, работавших в одном из княжеских центров Древней Руси. Позже, в 1992 г. В. Спиней также осторожно высказывается о том, что подоб-ные энколпионы могли изготовляться и на террито-рии Древней Руси по византийским образцам, о чем свидетельствует достаточно большое количество находок сходных вещей на территории Руси (Spinei 1992, 160).

Действительно, подобный тип крестов был весьма широко представлен в древнерусских древ-ностях. По типологии Г.Ф. Корзухиной и А.А. Пе-сковой рассматриваемые кресты относятся к группе

IV типу 2 (Корзухина, Пескова 2003,19). Кресты IV группы с гравированными черневыми изображени-ями были характерны только для домонгольского периода. Для них типичен ряд характерных черт — Богоматерь на оборотной створке изображалась или в виде Оранты или с ладонями перед грудью. Зача-стую фигура Богоматери заменялась изображением черневого восьмиконечного креста. Размеры подоб-ных крестов варьировались от крупных до малень-ких, концы крестов могли быть как прямыми, так и закругленными. По мнению Г.Ф. Корзухиной, судя по манере гравировки и характерным особенно-стям нанесения надписей, эта группа крестов может быть сближена с группой древнерусских крестов с «рельефно-черневой» орнаментацией. Более того, по мнению исследовательницы, черневые кресты генетически связаны с рельефно-черневыми энкол-пионами3, которые они сменяют приблизительно в середине XII века.

Причем, стилевое единство очевиднее про-слеживается на материалах крестов более круп-ных размеров, мелкие же экземпляры дают гораз-до большее разнообразие форм, тематики и стиля. Это позволяет исследовательнице выделить работу «большой мастерской», а также ряда разных ремес-ленных центров. Время функционирования «боль-шой мастерской», изготовлявшей кресты высокого качества было отнесено ко второй — третьей чет-верти XII века, а изготовлявшиеся и в более позднее время мелкие кресты были датированы последней четвертью XII — первой четвертью XIII века. Что касается интересующего нас типа средних по разме-ру крестов с прямыми ветвями и гравированными изображениями, то, исходя из выше изложенного, они относятся к середине XII века (Корзухина, Пе-скова 2003, 20).

Экземпляры, наиболее близкие, к найденным в Молдове и Румынии, происходят в основном с территории Украины. Три креста депаспортизиро-ваны, четыре происходят из Каневского уезда, один из Херсонеса. Кроме того, один сходный крест был найден в Болгарии (Корзухина, Пескова 2003, 21). И не смотря на некоторую архаичность изображе-ния распятого Христа, сохранение в облике и деко-ре крестов элементов византийских и «сирийских» изделий, данные энколпионы можно отнести цели-ком к древнерусской традиции, именно для которой и стало весьма характерным сочетание гравировки и черни в декоре крестов-реликвариев (Корзухина, Пескова 2003, 29-32).

В 1982 и 1984 гг. в собрание музея Археологии и истории в Кишиневе было передано еще два кре-ста с рельефными изображениями, древнерусское происхождение которых у исследователей сомне-ний не вызывает (Ghimpu 1997, 163.164; Geva, Vlad

3 В свою очередь рельефно-черневые, по мнению Г.Ф. Корзухиной, произошли от рельефных крестов рубежа XI-XII вв.


2003, 204 — 209). Оба креста относятся группе VII типу 1 по классификации Г.Ф. Корзухиной и А.А. Песковой (Корзухина, Пескова 2003, 24).

Для подобных крестов характерны закругленные концы ветвей, рельефные изображения Распятия на одной стороне и Богоматери с ладонями перед гру-дью на другой (рис.2.3,5). Изображение Богородицы сопровождается обращением «св. Богородица, помо-гай». Створки обрамлены четырьмя медальонами с бюстами святых. Б.А. Рыбаковым в свое время было выделено два ареала распространения подобных крестов — основной — Поднепровский, в котором кресты распространились в домонгольский период, и второй — включающий Северный Кавказ и Повол-жье, связываемый исследователем с летними коче-вьями Батыя (Рыбаков 1948, 262-263). Данные кре-сты, изготовлялись, по всей видимости, в основном в Киеве путем отливки в каменные формы. За преде-лами Поднепровья подобные кресты были найдены в Галиче (1 экз.), Гродно (1 экз.), Судаке (1 экз.), Хе-росонесе (2 экз.) (Корзухина, Пескова 2003, 24). В Карпато-Днестровском регионе подобные реликва-рии происходят из Трифешть, Гындешть и Кэбешть (Румыния), а также из случайных находок с севера Буковины (из окрестностей Черновцов) (Spinei 1975, 237, fig. 5.3; fig. 7.1; Spinei 1992, fig. 1.4, 5, fig. 4. 11). Производство подобных крестов с четкой орнамен-тацией в невысоком рельефе, изготавливавшихся в каменных формах было налажено в Киевской Руси в XIII веке накануне татарского нашествия. Подобные энколпионы были наиболее характерны для первой половины данного столетия (Корзухина, Пескова 2003, 34). Часть из крестов, находимых в Карпато-Днестровском регионе, возможно, попадала сюда через Галицкое княжество, о чем свидетельствует находки подобных изделий, происходящих с терри-тории Буковины (Teodor 1991, 150, fig. 32. 6; Spinei 1992, 157, fig. 1.4, 5; Мисько 1999, 159-173; Пивова-ров 2006, 198, рис. 39.9; 41. 5.6).

Таким образом, данные кресты, хранящиеся в собрании Национального Музея Археологии и Истории Молдовы, относятся к древнерусским ти-пам и принадлежат к двум крупным блокам подоб-ных изделий — кресты с гравированными и кресты с рельефными изображениями.

Кроме рассмотренных трех крестов, не име-ющих точной территориальной привязки, нам удалось ознакомиться и с несколькими изделия-ми древнерусских типов, содержащимися в част-ной коллекции, происхождение которых связано с окрестностями деревни Тарасова (Резинского райо-на) (Рябцева, Чокану 2009, 171-173). Неподалеку от этой деревни располагается средневековое поселе-ние. Судя по материалам данной коллекции, а также раскопок 2006-2007 г. (где были обнаружены слои XV — XVII вв.) можно с уверенностью судить, что в молдавский период здесь располагалось богатое

торгово-ремесленное поселение, о чем свидетель-ствует как разнообразие индивидуальных находок, так и обилие монетного материала, и наличие то-варных пломб. По всей видимости, поселение вы-полняло функции торга и таможни, судя по соста-ву известного на сегодняшний день материала, его можно соотнести по значению для этого региона Молдовы с поселением Тыргу Тротуш для погра-ничной зоны между Молдовой и Трансильванией (Бурян, Дергачева, Рабинович, Тельнов 2009, 199-215; Чокану 2009, 351-369; Рябцева, Чокану 2009, 164). К сожалению, все находки крестов происходит из подъемного материала, то же можно сказать и о ряде других изделий, относящихся к X — XIV вв. Таким образом, контекст раннего поселения пока не выявлен.

С данным памятником связаны находки древ-нерусских энколпионов как домонгольского, так и более позднего времени. Наиболее ранним в дан-ной подборке является фрагмент лицевой створки энколпиона с изображением архангела в верхнем медальоне, принадлежавший, типу VII/2 по типоло-гии Г.Ф. Корзухиной и А.А. Песковой (Корзухина, Пескова 2003, 212-215, табл. 138, 139). На одной створке таких энколпионов располагалось Распятие с предстоящими Богоматерью и Иоанном Богосло-вом и двумя архангелами, на другой — поколенное изображение Богоматери с ладонями перед грудью, фланкированное изображениями 4 евангелистов в медальонах. Подобные кресты характерны для первой половины XIII в., основное количество их происходит из Киева и на городища Шепетовка, по одному экземпляру — из Белгорода-Днестровского (Украина) и Болгарии (Корзухина, Пескова 2003, 212).

Если подобный крест впервые встречен в рас-сматриваемом регионе, то следующая отливка с изображением распятого Христа и трех святых в медальонах относится к более распространенному типу крестов. Однако тарасовский экземпляр пред-ставляет собой уже не энколпион в его функции реликвария-складня, а одностороннюю отливку с креста так называемого Купятицкого типа (рис.2.3). Явление креста Купятицкого типа, произошло по-сле 1182 г. (Корзухина, Пескова 2003, 91).

Изделие из Тарасова использовалось в качестве простого креста и, судя по ряду характерных осо-бенностей, относится, по всей видимости, к XIII — началу XIV века. Нижний шарнир энколпиона был спилен уже у створки, послужившей моделью, верхний заменен петелькой для подвешивания. На обороте креста сохранились следы от очень низко-го бортика энколпиона. Характерным именно для этого типа энколпионов является изображение рук скорбящих Иоанна и Богоматери, поднятыми высо-ко ко лбу, а не к щекам, как это принято на других типах крестов. Энколпионы этого типа известны из


разных пунктов Украины — с Княжой Горы, гор. Шепетовка (Хмельницкой обл.), из с. Гороховатка (Киевской обл.), из Львова, Василева (Черновицкой обл.), а также нелокализованных мест Черновицкой области и датируются в пределах XII — п.п. XIII вв. (Корзухина, Пескова 2003, 62.65.70.77, кат. 73, 22, 23, 27, 169; Пивоваров 2006, 185, рис. 39.6, рис. 41.1.2, рис. 42.1; Teodor 1991, 143, fig. 26; Spinei 1992, 162, fig. 3.6; Мисько 1999, 159-173).

На территории Республики Молдова известна одна, по всей видимости, еще более поздняя (или имевшая очень длительный срок использования) отливка с подобного креста. Она была обнаружена при раскопках крепости Сорока, возведение камен-ных оборонительных сооружений которой относит-ся к середине XV века (Чеботаренко 1972). Судя по пробитым отверстиям, данный крест являлся на-кладным (рис.2.4).

Встречаются энколпионы этого типа и в Ру-мынии — подобные находки происходят из Бел-чешть, Ворничень, Бажура (Bajura), Брэешть, Бо-тошань, Пятра Нямц, Ибанешть (Spinei 1992, 162, fig. 3.5.9.10; Teodor 1991, 143, fig. 25; fig. 26; fig. 27). Значительная часть находок приурочена к совре-менному жудецу Ботошань и, по всей видимости, составляет единый массив с вещами, происходящи-ми из Черновицкой обл. Возможно, данные энкол-пионы и производились в ювелирных мастерских, расположенных в пограничных областях Галицко-Волынского княжества, откуда они распространя-лись на сопредельные территории.

Не менее интересна находка на поселении Тара-сова креста другого специфического типа (рис.2.6). Эта группа крестов характеризуется небольшими размерами и плавными очертаниями ветвей. На лицевой створке подобных крестов располагалось изображение архангела Сихаила с жезлом и сферой и четырех святых в медальонах (зачастую это изо-бражения св. Сисиния и Пантелеймона в боковых медальонах, в верхнем — Св. Николая). На оборот-ной створке располагается композиция Распятия с предстоящими в медальонах по бокам и архангела-ми в верхнем и нижнем медальонах. Судя по под-бору святых, акцент делался, вероятно, на цели-тельной силе подобных энколпионов. Эти кресты относятся к типу VII,4 древнерусских энколпионов по Г.Ф. Корзухиной и А.А. Песковой (Корзухина, Пескова 2003, 218).

Крест из Тарасова представляет собой реверс энколпиона со спиленными верхними шарнирами (Рябцева, Чокану 2009, 172). Судя по не очень чет-кому изображению и низкому бортику на обороте створки, данный экземпляр, представляет собой от-ливку послемонгольского времени с креста XIII в. Основная масса подобных энколпионов датируется в пределах XIII-XIV вв., но есть и отливки XV в. (Корзухина, Пескова 2003, 218-220, №1-26). В 2006

г. еще один фрагмент подобного креста (нижняя ветвь с деталью изображения Сихаила) был най-ден при раскопках у с. Тарасова (Бурян, Дергачева, Рабинович, Тельнов 2009, 202,203, рис.4). Анало-гичные кресты происходят из Мстиславля (Моги-левского), Переяславля-Хмельницкого, Новгорода, Киева, Житомира, Мурома, Серенска и др. мест (Корзухина, Пескова 2003, 218-220, №1-26). Одна находка известна с территории Польши, этот крест со спиленными петлями и пробитыми отверстиями, предположительно, использовался как набивной (Корзухина, Пескова 2003, 218-220). Кроме того, в музеях Польши хранится ряд экземпляров подоб-ных крестов, происходящих, по всей видимости, с территории Украины (Kruk, Sulikowska-Caska, Woloszyn 2006, 204, T.I.24, 253, T.II.42).

Две находки энколпионов этого типа известны из Сучавы в Румынии. Один крест был обнаружен в 1996 г. на ул. Мирэуць неподалеку от церкви Св. Михаила, датируемой XIV в.. На лицевой створке в верху изображен Св. Сергей, внизу — Св. Ага-пит, на правой ветви — св. Артемий, на левой — св. Сисиний. На оборотной створке изображения на ветвях были атрибутированы как Богоматерь и Иоанн Креститель — на боковых, в верху — архан-гел Михаил, внизу — Гавриил (Batariuc, Hău 1998, 155-158). Створка подобного креста была найдена также в Сучаве, в зоне Шипота в слое, датируемом XII—XIII вв. (Spinei 1992, 153-175; Batariuc, Hău 1998, 155-158).

Кроме экземпляров, происходящих из Тара-сова, в материалах частной коллекции содержится серия их из трех миниатюрных крестов энколпио-нов с прямыми ветвями и гравированным черненым декором в виде креста, происходящих из северных регионов Молдовы. Эти кресты принадлежат к мно-гочисленной группе (тип IV/6) по типологии Г.Ф. Корзухиной и А.А. Песковой, датируемой в преде-лах XII—XIII вв. (Корзухина, Пескова 2003, 22).

Картину распространения поздних послемон-гольских энколпионов древнерусских типов в Пру-то-Днестровском регионе можно с определенной долей достоверности восстановить благодаря на-ходкам из Старого Орхея. К периоду XIV-XVI вв. относятся энколпионы с прямоугольным средокре-стием, в котором помещено с одной стороны изо-бражение Распятие, а на другой створке — фигура архангела Сихаила или Никиты Бесогона. Ветви таких крестов оканчиваются крестовидными меда-льонами с изображениями святых. Подобный крест изображением Никиты Бесогона происходит из Старого Орхея (Tentiuc, Melnicov 1998, 150, fig. 2.4). Створка энколпиона этого типа с изображением Распятия известна из Пиу Петру (Румыния) (Spinei 1992, 170, fig. 6.11), а с Сихаилом из Черновицкой области Украины (Teodor 1991, 150, fig. 32.2; Пиво-варов 2006, 193, рис. 41,9).


Таким образом, на рассматриваемой террито-рии встречаются как кресты, демонстрирующие связь с Подунавьем (крест из Ханска), так и типич-ные для древнерусской традиции. Распространение древнерусских кресто-энколпионов прослежива-ется в различных регионах Карпато-Балканского пространства, начиная с XII в. (Дончева-Петкова 1985, 45-56). Для территории Пруто-Днестровского

региона подобное поступление предметов личного христианского благочестия и реликвий в личный обиход было весьма важным, так как в условиях ко-чевнической опасности официальная консолидация церковной жизни происходила достаточно медлен-но, первое упоминание о православной Молдавской Митрополии относится лишь к 1386 г. (Păcurariu 1992, 276).

БиблиографияАтанасов 1991: Г. Атанасов, Християнски памятници от ранносредновековната крепост до село Руйно Дуловского. До-бруджа 8, 1991, 28-50.Атанасов 2007: Г. Атанасов. Християнският Дуросторум-Дръстр (Варна 2007).Атанасов, Йотов 1990: Г. Атанасов, В. Йотов, Кръестове – енколпиони и медальони от ранносреновековната крепост до с. Цар Асен, Силистренско. Добруджа 6 (1989), 1990, 81 – 97.Беляев 1998: Л.А. Беляев, Христианские древности. Введение в сравнительное изучение. (Москва 1998).Бурян, Дергачева, Рабинович, Тельнов 2009: А.Н.Бурян, Л.В. Дергачева, Р.А.Рабинович, Н.П. Тельнов, Первые архе-ологические исследования на поселении Тарасова (Молдова). Stratum plus № 5. 2005-2009. СПб., Кишинев, Одесса, Бухарест 2009, 199-215.Дончева-Петкова 1983: Л. Дончева-Петкова: Кръстове-енколпиони от Варненския музей. Известия на народния музей. Варна XIX (XXXIV), 1993, 113-124. Дончева-Петкова 1985: Л. Дончева-Петкова. Древнеруски кръстове-енколпиони от България. Археология XXVII, кн. 1 (София 1985), 45-56.Дончева-Петкова 1992: Л. Дончева-Петкова За някои типови кръстове-енколпиони от Добруджа. Добруджа 8 (1991), 1992, 51-65.Дончева-Петкова 2006: Л. Дончева-Петкова О дате двух средневековых крестов-энколпионов. В: Славяно-русское юве-лирное дело и его истоки: межд. Научн. конф., посв. 100-летию со дня рождения Гали Федоровны Корзухиной. Тез. докл. (СПб. 10-15 апреля 2006) (Санкт-Петербург 2006), 143-145.Дончева-Петкова 2008: Л. Дончева-Петкова. За дата и происхода на някои типове кръстове-енкопиони от Средновековна България. В: Християнската култура в средновековна Българя. Материали от национална научна конференция Шумен 2-4 май 2007 година (Шумен 2007), 278-284. Дончева-Петкова 1985: Л. Дончева-Петкова, Древнеруски кръстове-енколпиони от България. Археология. XXVII, кн. 1 (София 1985), 45-56.Иванов 2003: С.А. Иванов, Благочестивое расчленение: парадокс почитания мощей в византийской агиографии. В сб.: Восточнохристианские реликвии (Москва 2003), 121-131.Залесская 1988: В.Н. Залесская. О связи средневекового Херсонеса с Сирией и Малой Азией в X-XI вв. В сб.: Восточное Средиземноморие и Кавказ IV-XVI вв. (Ленинград 1988).Кондаков 1915: Н.П. Кондаков, Иконография Богоматери (Петроград 1915).Корзухина, Пескова 2003: Г.Ф. Корзухина, А.А. Пескова, Древнерусские энколпионы. Нагрудные кресты-реликварии X-XIII вв. (Санкт-Петербург 2003).Мисько 1999: Ю. Мисько, Християнські культові старожитності давньоруського періоду з території Північної Буковини. ПССІАЕ. Т. 2. (Чернівці 1999), 159-173.Мусин 2003: А.Е. Мусин, Святые мощи в Древней Руси: литургические аспекты истории почитания. В сб.: Восточнох-ристианские реликвии (Москва 2003), 363 – 386.Мэнуку-Адамештеану, Полл 2006: Г. Мэнуку-Адамештеану, И. Полл, Кресты-энколпионы, найденные в Исакче – Но-виодунум (Вичина?). В сб.: Славяно-русское ювелирное дело и его истоки: межд. Научн. конф., посв. 100-летию со дня рождения Гали Федоровны Корзухиной. Тезисы докладов (СПб. 10-15 апреля 2006). (Санкт-Петербург 2006), 143-145.Пескова 2007: А. Пескова, Памятники культового литья балкано-дунайской традиции в Древнем Новгороду. В сб.: У истоков русской государственности. К 30-летию археологического изучения Новгородского Рюрикова Городища и Нов-городской областной археологической экспедиции. Историко-археологический сборник. Материалы международной на-учной конференции 4-7 октября 2005 г. Великий Новгород, Россия (Санкт-Петербург 2007), 268 - 279. Пивоваров 2001: С. Пивоваров, Християнск i старожитностi в межирiччi Верхнього Пруту та Середнього Днiстра. (Черновцi 2001). Попов 1973: Г.В. Попов, Три памятника южнославянской живописи XIV века и их русские копии середины XVI. В сб.: Византия, южные славяне и Древняя Русь. Западная Европа (Москва 1973). Рябцева, Чокану 2009: С.С. Рябцева, М.М. Чокану, Находки средневекового времени с поселения Тарасова в Молдове (по материалам частной коллекции). Stratum plus 5, 2009, 164-198.Уханова 2003: Е.В. Уханова, Обретение мощей в византийской церкви (по материалам Слова Константина Философа на обретение мощей Св. Климента Римского. В сб.: Восточнохристианские реликвии (Москва 2003), 132-150.Хынку 1978: И.Г. Хынку, Исследование средневекового памятника у с. Ханска. В сб.: АО 1977 (Москва 1978), 470.Чеботаренко 1972: Г.Ф. Чеботаренко, Археологические раскопки в Сорокской крепости в 1968-1969 гг. АИМ в 1968-1969 (Кишинев 1972), 231-238.Чокану 2009: М.М. Чокану, Коллекция монет со средневекового поселения у с. Тарасова. Stratum plus 6, 2009, 351-369Batariuc, Hău 1998: P. Batariuc, F. Hău, Un encolpion din secolele XIII-XIV descoperit la Suceava. Arheologia Medievală 2, 155-158.Diaconu, Vilceanu 1972: P. Diaconu, D. Vilceanu, Păcuiul lui Soare, I (Bucureşti 1972).


Diaconu, Baraschi 1977: P. Diaconu, S. Baraschi, Păcuiul lui Soare, II (Bucureşti 1977). Ghimpu 1997: V. Ghimpu, Cruci encolpioane în colecţiile Muzeului Naţional de Istorie a Moldovei. Tyragetia IV-V, 1997, 161-165. Geva, Vlad 2003: V. Geva., A.M. Vlad. Research and conservation of four medieval pectoral crosses of russian type. В сб.: Христианское наследие Византии и Руси. Сборник материалов 2 международной конференции «Церковная археология: изучение, реставрация и сохранение христианских древностей», Севастополь, 2002 (Симферополь 2003), 204 – 209. Hîncu 2003: I. Hîncu. Vetre strămoşti din Republica Moldova. Materiale arheologice informativ-didactice (Chişinău 2003).Kruk, Sulikowska-Caska, Woloszyn 2006: M. Kruk, A. Sulikowska-Caska, M. Woloszyn, Socralia Ruthenica (Warsaw 2006).Mănucu-Adameşteanu 1984: G. Mănucu-Adameşteanu, Elemente de cultură bizantină la gurile Dunării. Peuce IX, 1984, 375-380.Păcurariu 1992: M. Păcurariu. Istoria bisericii ortodoxe române (Bucureşti 1992). Postică 1995. G. Postică, Civilizaţia veche românească din Moldova (Chişinău 1995). Spinei 1975: V. Spinei, Les relations de la Moldavie aves le Byzance et la Russie au premier quart du II-e millénaire à la lumière des sources archéologiques Dacia XIX, 1975, 227-242. Spinei 1992: V. Spinei, Circulaţia unor piese de cult în regiunile romanâneşti Nord-Dunăreane în secolele X-XVII. AM XV, 1992, 153-175.Spinei, Şadurschi 1982: V. Spinei, V. Şadurschi. Doua encolpioane bizantine descoperite în Moldova şi câteva observaţii pe marginea lor. SCIVA, 33, 1982, 182-184.Ştefan, Barnea, Comşa 1967: G. Ştefan I. Barnea, E. Comşa, Dinogeţia (Bucureşti 1967). Tentiuc, Melnicov 1998: I. Tentiuc, N. Melnicov, Câteva cruciuliţe pectorale din Moldova de Est. RA, 2, 1998, 140-150. Teodor 1991: D. Gh. Teodor. Creştinismul la est de Carpaţi de la origini pînă în secolul al XIV – lea (Iaşi 1991).

Светлана Рябцева, доктор истории, Центр археологии, Институт культурного наследия, Академия наук Молдовы. Бул.Штефан чел Маре 1, МД-2001, Кишинэу, Республика Молдова.

DISCUŢII — ДИСУСИИ — DISCUSSIONS

CERCETAREA PALEOLITICULUI ÎN SPAŢIUL PRUTO-NISTREAN (1923—1973)

Adrian PELIVAN, Chişinău

În articolul de faţă autorul prezintă un scurt istoric al principalelor descoperiri arheologice paleolitice în spaţiul pruto-nistrean între anii 1923-1973, făcând şi o incursiune în istoricul organizării primelor expediţii arheologice care vizau cercetarea staţiunilor paleolitice şi mezolitice. Pentru prima dată se analizează intervenţia ideologiei statului totalitar sovietic în arheologia preistorică din RSSM. Se constată că marxism-leninismul a fost doar declarat în Uniunea Sovietică ca fiind cea mai avansată ştiinţă despre societate. Aşa-numitele interpretări marxiste au reprezentat doar nişte afirmaţii care au fost lipite mecanic la începutul sau la sfârşitul unor studii de arheologie care de fapt erau cu precădere tradiţionale. Studierea paleoliticului din spaţiul pruto-nistrean în perioada anilor 1923-1973 a permis acumularea unei baze factologice arheologice enorme, care mai târziu va servi la elaborarea unor noi studii importante în acest domeniu.

Исследования палеолита на территории Пруто-Днестровского медуречья (1923-1973). В данной статье автор излагает краткую историю основных археологических исследований палеолита в Пруто-Днестровском междуречье в период 1923-1973 годов, анализируя историю и организацию первых археологиче-ских экспедиций, которые были направлены на исследования памятников палеолита и мезолита. В статье в первыйe обращается внимание на влияние государственной идеологии тоталитарного советского режима на археологические исследования МССР. Похоже, что марксизм-ленинизм был только объявлен самой передо-вой общественной наукой в Советском Союзе. Так называемые марксистские интерпретации были только заявлениями, которые вставлялись механически в начале или в конце текста археологических публикаций, которые были на самом деле довольно традиционно изложения. В результате изучения палеолита на терри-тории Прутo-Днестровского междуречья в 1923-1973 годы была накоплена огромная фактологическая база, которая послужила для важных исследования в этой области в дальнейшем.

Research of Paleolithic period of the Prut-Dniester space (1923-1973). In this article, the author presents a brief history of the main archaeological discoveries of the Paleolithic in the Prut-Dniester space between 1923-1973, making a foray into the history of organization of the first archaeological expedition that is aimed to research Paleolithic and Mesolithic stations. In the article it is examined for the first time thee intervention of the totalitarian Soviet state ideology in prehistoric archeology of the MSSR. It is considered that the concept of «Marxism-Leninism» was only declared as the most advanced science on society in the Soviet Union. So-called Marxist interpretations represented only some statements which have been attached mechanically to the beginning or end of archeological studies which were actually quite traditional. Paleolithic Study of the Prut-Dniester space during the years 1923-1973 allowed the accumulation of enormous archaeological factologic base, which will later serve for further development of important studies in this area.

Key words: Paleolithic, MSSR, USSR, Marxist theory, archaeological expedition, archaeological discoveries.

IntroducereInteresul mereu în creştere asupra problemelor de is-

torie a ştiinţei arheologice de la sfârşitul secolului XX şi începutul secolului XXI, nu este de loc întâmplător. Isto-ria oricărei ştiinţe este extrem de importantă pentru dez-voltarea disciplinei în sine. Studiind istoria ştiinţei este necesar nu numai de a evalua materialul acumulat, de a stabili careva legităţi, de a consolida cunoştinţele exis-tente, de a identifica posibilităţile de evoluţie a acestei ştiinţe pentru viitor, dar presupune, de asemenea şi fami-

liarizarea cu cadrul general al ştiinţei moderne al cerce-tării moderne, cu ideile teoretice majore din prezent. As-tăzi, istoria ştiinţei arheologice poate fi evaluată din mai multe aspecte: constituirea primelor direcţii de cercetare şi idei, apariţia unor centre de cercetare şi şcoli ştiinţifice, organizarea activităţii ştiinţifice, studiul personalităţilor etc. Şi fiecare dintre aceste aspecte ar fi cu putinţă să re-prezinte obiectul unui studiu separat. Luate împreună, însă, ele ajută la formarea unei imagini solide, obiective şi cuprinzătoare a dezvoltării ştiinţei arheologice.


109Cercetarea paleoliticului în spaţiul pruto-nistrean (1923-1973)

Cadrul cronologic al modestului nostru studiu nu este ales deloc întâmplător, deoarece între anii 1923-1973 s-au efectuat primele cercetări ştiinţifice ale pa-leoliticului şi mezoliticului în spaţiul pruto-nistrean, cercetări ce au permis acumularea unei baze factologice imense. În acelaşi tip, perioada anilor 1945-1970 co-incide cu una din cele mai importante etape în istoria arheologiei RSSM, reprezentând de fapt perioada de constituire a arheologiei moldoveneşti. Aproximativ cam în acelaşi interval de timp în ştiinţa arheologică din URSS se va cristaliza o nouă metodologie de cerceta-re, care se dorea a fi cât mai fidelă ideologiei marxiste. Evidenţierea acestei etape ne-a dus la ideea că ea se de-osebeşte semnificativ atât de perioada precedentă, cât şi de cea imediat următoare. Limita ei superioară este argumentată prin faptul că la începutul anilor `70 ai sec. XX, au loc schimbări semnificative în ştiinţa arheologi-că din RSSM, rolul arheologilor sovietici din centrele de la Lvov, Leningrad, Moscova etc. manifestându-se printr-un caracter mai mult consultativ. Perioada viza-tă de noi considerăm că sfârşeşte cu publicarea celor două repertorii importante referitoare la paleoliticul şi mezoliticul din spaţiul pruto-nistrean, a arheologilor A. Černyš şi N. Chetraru, în anul 1973 (Кетрару 1973; Черныш 1973).

În acelaşi timp, am dori să relatăm în prima parte a articolului despre situaţia politică destul de complicată în care se aflau oamenii de ştiinţă şi în mod special ar-heologii, atunci când au început a fi organizate primele expediţii arheologice pe teritoriul RSSM. De asemenea vom atrage atenţia cititorului într-o oarecare măsură şi spre impactul ideologiei marxiste asupra arheologiei paleolitice sovietice.

Controlul absolut asupra tuturor ştiinţelor, mai ales asupra acelor socio-umane, reprezenta o normă pentru statul totalitar sovietic. Atât istoriografia occi-dentală pre- şi post-sovietică, cât şi documentele de arhivă de ultimă oră confirmă acest fapt. Ne vom referi aici la doar câteva exemple edificatoare în acest sens, privind controlul direct al organelor de conducere şi de partid ale instituţiilor ştiinţifice. Faptul că institutul era controlat în permanenţă de către Comitetului Central al Partidului Comunist (b) din Moldova nu mai este as-tăzi pentru nimeni o noutate. Totuşi, dorim să atragem atenţia asupra unor probleme care au fost reflectate mai puţin în istoriografie. Astfel, în una din şedinţe-le Consiliului Ştiinţific al Institutului Moldovenesc de Cercetări Ştiinţifice, din 15 februarie 1946, desfăşurată la Chişinău, preşedintele acestui Consiliu şi directorul institutului respectiv, V.M. Senkevič, a prezentat o in-formaţie privind: „Reorganizarea lucrului Institutului Moldovenesc de Cercetări Ştiinţifice, în legătură cu ho-tărârea biroului Comitetului Central al Partidului Co-munist (b) din Moldova, din 17 decembrie 1945-despre îmbunătăţirea muncii în Institutului Moldovenesc de Cercetări Ştiinţifice” (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1, dosar 10, 21-24). În comunicarea sa Senkevič a menţionat, că

încă din luna mai 1945, plenara CC al PC (b) M, discu-tând despre creşterea nivelului de iluminare culturală a maselor largi din RSSM, aprecia activitatea Institutului Moldovenesc ca fiind nesatisfăcătoare. Situaţia nu s-a schimbat nici în decembrie 1945, când institutul a fost dur criticat pe un spectru larg de probleme. Vom reda aici varianta prescurtată a acestor nemulţumiri ale Co-mitetului Central:1. Nefinalizarea sistematică a planurilor tematice pe

parcursul a mai multor ani. În legătură cu acest fapt a şi apărut întrebarea Secretarului CC, dacă şi în viitor Institutul va justifica alocaţiile guvernului.

2. Lipsa oricăror date că institutul se ocupă în mod prioritar de careva cercetări ştiinţifice în domeniul arheologiei, arhivisticii, folclorului, dialectologiei, literaturii şi limbii moldoveneşti. Nu se vede ca in-stitutul să se fi ocupat de elaborări a problemelor teoretice.

3. Institutul nu se ocupă de ridicarea nivelului teore-tic, ideologic şi politic al personalului, ceea ce în condiţiile institutului are o semnificaţie deosebită, deoarece marea majoritate a colaboratorilor nu au o educaţie marxistă (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1, do-sar 10, 21).În continuare, V. Senkevič supune unei critici aprigi

toate sectoarele, cel mai dur fiind criticat sectorul de is-torie, care deşi dispunea de cel mai numeros personal, „nu scotea de sub tipar nici un fel de producţie”. Unii cercetători, în cadrul dezbaterilor care au urmat după finisarea comunicării lui Senkevič, au recunoscut că cercetătorii Institutului Moldovenesc de Cercetări Şti-inţifice, fără recomandările Comitetului Central, nu au fost în stare să elaboreze „corect” tematica probleme-lor de cercetare, nemaivorbind de alte chestiuni ce ţin nemijlocit de îndatoririle cercetătorilor (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1, dosar 10, 23). Spre finele anului 1946, mai exact la 10 noiembrie, a avut loc o şedinţă asemă-nătoare a Consiliului Ştiinţific al Institutului Moldove-nesc de Cercetări Ştiinţifice, care avea aceeaşi problemă în discuţie ca şi în şedinţa din 15 februarie 1946. De data aceasta, informaţia a fost prezentată de preşedinte-le Comisiei Comitetului Central al Partidului Comunist (b) din Moldova - S. Afteniuc, care era în acelaşi timp şi cercetător la Institutul de Istorie, Limbă şi Literatu-ră (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1, dosar 10, 54-68). Af-teniuc, în discursul său, a atenţionat interlocutorii săi că: Conform ordinului Comitetului Central al PC (b) M, Comisia a luat act de activitatea Institutului de la data înfiinţării acestuia. Mai minuţios Comisia s-a străduit să cunoască (să controleze-n.n.) lucrul Institutului după revenirea acestuia în oraşul Chişinău. După o analiză detaliată, Comisia a ajuns la concluzia că o parte din cercetători nu sunt destul de bine pregătiţi pentru a face faţă unor lucrări de cercetare în domeniul ştiinţei, în general, şi în cadrul institutului dat în particular. În pri-vinţa posedării cunoştinţelor despre marxism-leninism, comisia respectivă a constatat faptul că în rândul co-

110 Adrian PELIVAN

laboratorilor institutului sunt chiar şi dintre aceia care au „viziuni eronate” în această direcţie (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1, dosar 10, 54). Într-o altă şedinţă a Bazei Moldoveneşti ce a avut loc la 8 ianuarie 1947, la care trebuia să fie aprobat planul tematic al Institutului de Is-torie, Limbă şi Literatură pentru anii 1947-1950, direc-torul institutului nominalizat – I.D. Ceban menţiona în raportul său că „în ultimul timp activitatea Institutului a devenit obiect de discuţie în cadrul biroului Comitetului Central al Partidul Comunist (bolşevic) din Moldova şi al adunării intelighenţiei” (AŞCAŞRM, fond 1, inv.3, dosar 5, 154). Biroul a calificat activitatea Institutului ca fiind nesatisfăcătoare şi l-a obligat ca în anul 1947 să pregătească o lucrare de referinţă privind Istoria po-porului moldovenesc şi Dicţionarul limbii moldoveneşti (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 2, 5).

Ar trebui aici de adăugat faptul că însăşi organi-grama Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură era aprobată de acelaşi Comitet Central al Partidului Co-munist (bolşevic) din Moldova. Astfel, într-un raport al Bazei Moldoveneşti, din anul 1948, privind structura Bazei, se specifica că Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură care avea până la acel moment două sectoare: a) sectorul istorie şi arheologie şi b) sectorul limbă şi literatură, din anul 1948 va fi reorganizat deja în patru sectoare: a) sectorul istorie, la care se anexează grupa privind cercetarea istoriei „Marelui Război Pentru Apă-rarea Patriei”; b) sectorul limbă şi dialectologie împre-ună cu grupa de dicţionare; c) sectorul de literatură şi folclor; şi în cele din urmă d) sectorul de arheologie şi etnografie, ce includea şi grupa care trebuia să cercete-ze etnologia găgăuzilor, subliniindu-se faptul că aceste modificări erau deja confirmate de Comitetul Central al Partidului Comunist (bolşevic) din Moldova şi Sovietul de Miniştri al RSSM (AŞCAŞRM, fond 1, inv. 2, dosar 6, 220). De asemenea, toate deciziile privind efectuarea expediţiilor arheologice erau luate de către organul su-prem - Sovietul Comisarilor Norodnici din RSSM, care propunea să fie chemaţi în aceste expediţii cercetători din Moscova, Leningrad şi Kiev (AŞCAŞRM, fond 3, inv.1, dosar 9, 85).

Reieşind din cele expuse mai sus, putem conchi-de că oamenii de ştiinţă din RSSM au fost tot timpul constrânşi de cenzura impusă de conducerea totalitară sovietică. Comitetul Central al Partidului Comunist (bolşevic) din Moldova impunea în mod deschis pro-grame şi teme de cercetare comode regimului sovietic. Controalele academice sau comenzile politice reprezen-tau o normă acceptată de către toată lumea. În acelaşi

timp trebuie, să recunoaştem faptul că discursurile asu-pra trecutului sunt produse de oameni aflaţi în anumi-te contexte istorice sau politice, ceea ce înseamnă că ştiinţa arheologică nu este o disciplină independentă de presiunile sau tentaţiile ideologice, politice sau sectare (Tilley 1989).

În anul 1949 în prefaţa revistei Institutului de Isto-rie a Culturii Materiale al AŞ a URSS din Leningrad1 a fost inserat un articol, care avea un titlu mai mult decât sugestiv: „Pentru partinitate în ştiinţa arheologi-că!” (Удальцов 1949). Acest articol de fond începe cu critica acerbă adusă oamenilor de ştiinţă din domeniul biologiei, artelor, literaturii şi în general a oamenilor de cultură. Condamnarea lor morală (Удальцов 1949, 3) apoi în scurt timp şi fizică, e legată de evenimen-tele campaniei împotriva cosmopolitismului. Conform enciclopediei sovietice, cosmopolitismul reprezenta „o ideologie antisovietică, care urmărea cucerirea, jefuirea şi înjugarea altor popoare, înăbuşirea mişcării revolu-ţionare, declanşarea unui nou război mondial, instau-rarea dominaţiei mondiale a ţărilor imperialiste” (БСЭ 1953). După ce sunt criticate dur elementele reale sau imaginare, care ar fi în contradicţie cu ideologia oficia-lă a statului sovietic, se atenţionează asupra faptului că „ar fi naiv să credem, că acest fenomen nu are nimic în comun cu ştiinţa noastră arheologică” (Удальцов 1949, 3), iar arheologii sovietici ar trebui să privească autocri-tic lucrările lor, pentru a putea să ducă cu succes o luptă aprigă cu manifestările răzleţe ale cosmopolitismului şi îngenuncherea în faţa ştiinţei burgheze (Удальцов 1949, 3). În continuare sunt descrise succesele, desigur că în mare parte hiperbolizate ale arheologiei sovietice, ca mai apoi să se constate că în revistele arheologice cu renume cum ar fi „KSIIMK”, „Sovetskaja Arheo-logija”, precum şi în alte culegeri arheologice, există foarte puţine articole generalizatoare şi critice. Autorul acestui articol este nemulţumit de numărul insuficient de lucrări care „ar demasca ideile reacţionare ale arhe-ologilor burghezi contemporani” (Удальцов 1949, 4)2. Arheologii sovietici erau învinuiţi de faptul că se abă-teau de la teoria muncii elaborată de Engels. De aceeaşi manieră sunt criticate dur lucrările unor arheologi şi is-torici renumiţi ca de exemplu: A.V. Arcichovskij (1902-1978), V.I. Ravdonikas (1894-1976), S.I. Rudenko (1885-1965), V.D. Blavatskij (1899-1980) ş.a., fiind învinuiţi de mai multe „erori” ştiinţifice, atât de ordin teoretic, cât şi de ordin ideologic (Удальцов 1949, 5-6). Astfel spre exemplu, A.V. Arcichovskij este învinuit că lucrarea sa „Introducere în arheologie” nu este îndea-

1 Pe atunci institutul purta încă numele savantului Nicolaj Jakovlevič Marr (1864-1934) - "Институт Истории Материальной Культуры имени Н.Я. Марра". N. Marr elaborase teoria monogenetică a limbii, care a fost una din principalele teorii aproba-te oficial de către istoricii şi lingviştii sovietici până în anul 1950, când însuşi Stalin a respins-o ca fiind neştiinţifică.

2 Acest fapt confirmă o dată în plus că campania pornită împotriva cosmopolitismului a afectat toate sferele vieţii sociale din URSS, şi acest lucru nu a putut ocoli pe istorici şi arheologi, care ar fi trebuit primii să se angajeze în lupta contra sistemului capitalist. Prin supremaţia ştiinţei sovietice asupra celei capitaliste, Stalin dorea să învingă, mai întâi de toate, moral duşmanii săi din apus.


juns politizată. De asemenea, cercetătorul este acuzat de faptul că nu a realizat o introducere în stil marxist-leninist, care ar stabili obiectul şi metoda arheologiei sovietice, precum şi diferenţa fundamentală a acesteia de „arheologia burgheză”. A.V. Arcichovskij mai este învinuit că nu a oglindit în lucrarea sa probleme ce ţin de etnogeneză, considerate ca fiind cele mai importante realizări ale arheologilor sovietici şi „nu a supus unei critici permanente teoriile reacţionare ale arheologilor burghezi (..)”(Удальцов 1949, 5).

Acuzaţiile aduse lui V.I. Ravdonikas sunt şi mai nemiloase, deşi acesta din urmă era unul din cei mai convinşi arheologi marxişti la acea vreme în Uniunea Sovietică. De exemplu, arheologul este învinuit că „în a doua parte a manualului său „Istoria comunei primi-tive”, pe care el îl consideră un curs marxist-leninist al societăţii primitive, trecând nemijlocit la expunerea practică a poziţiilor teoretice, el nu a făcut altceva decât să copieze periodizarea lui F. Engels şi a adaptat-o la vi-ziunile lui greşite. De asemenea, în prezentarea teoriilor savanţilor burghezi, el nu a întreprins o careva demas-care detaliată a acestora. Este învinuit de faptul că şi-a însuşit teoria animistă a etnografului şi antropologului englez Edward Burnett Tylor (1832-1917), precum şi pentru aceea că a folosit exemple din lucrarea „La men-talité primitive” a antropologului francez Lucien Lévy-Bruhl (1857-1939), fără a aduce careva critici. V.I. Ra-vdonikas este acuzat şi pentru faptul că în lucrarea sa a dat citire autorilor străini, chiar şi de nivelul al treilea, fără a face referire la vreun arheolog sovietic, ceea ce a pus într-o lumină proastă arheologia sovietică, ea deve-nind anonimă în faţa cititorului sovietic. Viziunile sale cosmopolite, susţin cei care îl critică, au ponegrit atât arheologia rusă, cât şi arheologia sovietică, „conducân-du-se ascultător de arheologia burgheză din Occident” (Удальцов 1949, 5).

Articolul citat se încheie astfel: „analiza generală a situaţiei din domeniul arheologiei sovietice şi a exem-plelor aduse care ilustrează neajunsurile în lucrările ar-heologilor, ne vorbeşte despre faptul că este necesar de a ridica nivelul teoretic în cercetarea arheologică şi de a lărgi în continuare critica şi autocritica. Arheologii nu trebuie să se limiteze doar la descrierea artefactelor şi să se oprească asupra problemelor lor înguste, dar sa-şi pună în faţă şi probleme istorice importante, rezolvarea cărora este posibilă doar în condiţiile ştiinţei sovietice, care se sprijină în totalitate pe teoria marxism-leninis-mului.” Şi mai jos se menţionează: „Aplicarea perma-nentă a teoriei marxist-leniniste şi lupta fără milă împo-triva oricăror falsificări antimarxiste ale istoriei în lite-ratura arheologică, va permite o creştere semnificativă în domeniul nostru, a nivelului ştiinţei sovietice, la care

au fost chemaţi toţi cercetătorii din Uniunea Sovietică, de către tovarăşul Stalin” (Удальцов 1949, 6).

Totuşi marxism-leninismul în Uniunea Sovietică ca concepţie, a fost doar declarată, ca fiind cea mai avan-sată ştiinţă despre societate. Realitatea cotidiană din re-gimul stalinist era cu totul alta. Secretarul Comitetului Central, A.A. Kuzneţov, raporta că Stalin la 5 martie 1947, într-o conversaţie cu elita ideologică a Comitetu-lui Central a încercat să convingă interlocutorii săi că li-teratura politică, care ar trebui să fie studiată de „masele largi ale oamenilor muncii” precum şi de „intelectualii noştri, intelectuali tehnicieni”;-„ar trebui să reprezinte doar biografiile extinse ai liderilor politici (биографии вождей)”, deoarece oamenii nu sunt în stare să studie-ze sursele primare (Романовский 2003, 136-137).

Încă în anul 1983, antropologul american Richard Davis, în revista anuală de Antropologie publică un articol amplu intitulat: „Probleme teoretice ale paleo-liticului în arheologia sovietică contemporană” (Davis 1983). Prin realizarea acestui articol autorul avea in-tenţia de a crea o punte de legătură mai trainică între arheologia preistorică occidentală şi cea sovietică, deşi însuşi autorul recunoaşte că diferenţele dintre cele două lumi ştiinţifice sunt destul de mari şi chiar antagonis-te, arheologii occidentali refuzând din start să accepte unele concepţii şi metode ale arheologilor sovietici şi invers. Antropologul american, de asemenea, evidenţia faptul că deşi în toată Uniunea Sovietică au loc anu-al mai mult de 500 de expediţii arheologice din care mai apoi decurge un flux imens de publicaţii mari şi impresionante3, totuşi impactul acestora din urmă asu-pra lumii ştiinţifice occidentale este foarte mic. Aceasta, subliniază autorul, din cauză că în cea mai mare parte arheologii din vest nu cunosc limba rusă. În altă ordine de idei, probleme ce ţin de periodizarea şi cronologia paleoliticului, evoluţia formaţiunilor social- economice, analiza faunei, tipologia, analiza cantitativă a datelor, analogiile etnografice, sau tehnici de datare radiometri-ce, acestea nu au fost “importate” de către arheologii din occident de la arheologii sovietici, deoarece ideile respective sunt considerate insuficient dezvoltate sau nu corespund intereselor cercetătorilor occidentali (Davis 1983, 403-404). În concluzie, Richard Davis, atenţio-nează asupra faptului că arheologii occidentali care se află la un alt nivel de cercetare, ar trebui să conştienti-zeze că filosofia pozitivistă, care stă la baza muncii lor, contravine educaţiei formale a majorităţii arheologilor sovietici. Pozitivismul şi neo-pozitivismul sunt respinse în toate manualele sovietice, ca fiind curente burghe-ze, deoarece acestea nu sunt considerate compatibile cu materialismul dialectic marxist. Prin urmare, abordarea deductiv-nominologică hempeliană4 familiară arheolo-

3 În perioada anilor 1968-1972 au fost publicate peste 14,812 de studii în întreaga URSS, însă doar ceva mai puţin de 10% din acestea au fost orientate spre studierea paleoliticului şi mezoliticului din Uniunea Sovietică (Davis, 1983, 403).

4 Carl Gustav Hempel (1905-1997) este un filozof renumit de origine germană, care a emigrat în SUA şi a devenit cetăţean natu-ralizat. Prin renumitul său studiu din anul 1942 intitulat “Funcţia legilor generale în istorie” (în original Carl Gustav Hempel,

112 Adrian PELIVAN

gilor din Occident nu poate fi pe deplin acceptată de către oamenii de ştiinţă sovietici. Există însă multe as-pecte de fond ale filosofiei marxist-leniniste în lucrările arheologilor sovietici, care nu sunt acceptabile de către savanţii din Vest. De exemplu, arheologii sovietici uti-lizează frecvent termenul de «progresist», atunci când descriu unele culturi sau tehnologii, şi această utilizare vădeşte în mod clar tradiţia de a privi istoria în termeni stadiali, o abordare pe care pozitivismul o respinge (Davis 1983, 424-425). Antropologul american atenţi-onează asupra faptului că nu are intenţia de a reduce la minimum contribuţiile enorme ale arheologiei sovieti-ce în domeniul paleoliticului, mai curând, crede că atât oamenii de ştiinţă din URSS, cât şi cei din Occident ar trebui să ia parte la nişte procese de schimb de experi-enţă reciproce, care ar trebui să fie depline şi sincere. Astfel acest schimb ar face ca cercetătorii să recunoască şi să accepte nu numai obiectivele şi metodele lor pro-prii de cercetare, dar în mod inevitabil, să ducă şi la o analiză mai atentă a concepţiilor lor ştiinţifice. În orice caz, arheologia paleoliticului din URSS a obţinut suc-cese mari în ceea ce priveşte structura sa organizatorică, colectarea de date de înaltă calitate, concentrându-se la problemele generale ale dezvoltării istorice. Aceste reu-şite, conchide autorul, vor juca un rol tot mai important în arheologia din întreaga lume, iar oamenii de ştiinţă din Vest nu îşi vor mai putea permite să rămână nein-formaţi şi indiferenţi asupra contribuţiilor arheologilor din URSS (Davis 1983, 425).

Pentru paleolitic, doctrina marxistă nu făcea di-ferenţa dintre culturi şi stadiile de civilizaţie: „Aceste stadii succesive sunt reprezentate prin vestigii de un anumit tip ale activităţii omeneşti, descoperite în diferi-te locuri ale globului pământesc. Ele au fost numite în ştiinţă «culturi», primind numele după locurile unde au fost găsite monumentele mai caracteristice pentru cul-tura respectivă” (Kosven 1957, 17-18).

În concluzie este necesar să evidenţiem faptul că imaginea arheologiei paleolitice sovietice a avut de suferit şi din cauza autorilor occidentali, care din pri-cina prejudecăţilor, au ignorat în mare parte cercetă-rile şi realizările arheologilor sovietici. Acest fapt s-a datorat atât existenţei unei serioase barieri lingvistice, care separă chiar şi astăzi cele două lumi ale cercetă-rii, ce ar avea cu siguranţă multe idei de schimbat, cât şi discrepanţei dintre cele două mentalităţi care s-au dorit a fi antagoniste tot timpul, reieşind din specificul dezvoltării proceselor istorico-politice. Catalogarea ar-heologiei sovietice ca fiind una fundamental marxistă ar fi din punctul nostru de vedere un pas greşit, pentru simplul fapt că moştenirea cultural-istorică a ideilor ar-

heologilor pre-sovietci a rezistat cu tenacitate în URSS. Suntem de acord că, în raport cu alte tradiţii europene, arheologia sovietică a preluat într-o măsură mult mai largă sistemul categoric marxist, însă, nu ar trebui să minimalizăm meritele metodelor de cercetare care au apărut ca o consecinţă, din această alăturare la marxism. Ideologia marxistă, implantată în arheologia sovietică a condus în cele din urmă la nişte rezultate dintre cele mai importante în ceea ce priveşte studiul relaţiilor om-mediu, sistemul de excavare, studiul inter-disciplinar tot mai larg, ceea ce a constituit nişte progrese reale şi vizibile care se vor reflecta mai apoi şi în arheologia occidentală. Preocuparea pentru generalizări şi căutarea unor legităţi ale proceselor culturale a rămas, însă, cu regret, partea dură a arheologiei sovietice, iar dogma-tismul şi controlul tuturor ştiinţelor, în special a celor socio-umane, a calmat orice încercare de disidenţă. Arheologii erau impuşi de a se conduce nu de anumite dovezi ştiinţifice, ci de instrucţiunile primite din partea conducerii de vârf.

Primele cercetări în perioada interbelică între Prut şi NistruPrimele cercetări, în spaţiul pruto-nistrean referi-

toare la perioada paleoliticului, dar şi a mezoliticului au fost efectuate în perioada interbelică între 1923 şi 1938, de către: Ceslav Enric Ambrojevici (1900-1954), Ioan Gh. Botez (1892-1953) şi Nicolae N. Moroşan (1902-1944) (Borziac ş.a. 2006, 16). Investigaţiile arheologice se desfăşurau sub egida secţiei locale a Comisiunii Mo-numentelor Istorice şi a secţiei de arheologie a Muzeu-lui Naţional de Istorie Naturală, ambele editând câte un buletin (Ursulescu 2007, 21).

Cercetarea paleoliticului în Basarabia este legată în mare parte de figura lui Nicolae Moroşan (Chetraru ş.a. 2003) om cu un orizont larg, deopotrivă pedagog, geolog, paleontolog şi arheolog (Păunescu 1994). El şi-a consacrat 15 ani din viaţă studiului celor mai vechi perioade din istoria ţinutului natal. Fratele său, Ion Mo-roşan (1894-1967), este cunoscut ca primul descoperi-tor al “culturii de prund” din România (Chetraru 2010), fiind, totodată, cel ce a întemeiat Muzeul Judeţean Sla-tina (Dicu 2000). Spre deosebire de fratele său mai mic, Ion Moroşan, începând cu anul 1954, alături de cel mai renumit paleolitician din România C.S. Nicolăescu–Plopşor (1900-1968), precum şi Al. Păunescu, Marin Nica ş.a., va efectua timp de aproximativ 10 ani cer-cetări pe Valea Dârjovului, văile Tesluiului, Milcovului etc., descoperind piese de silex care au fost atribuite cu precădere paleoliticului inferior (Păunescu 2003, 131; Кетрару 1973, 5-6 ).

The Function of General Laws in History (ed.), Twentieth-Century Philosophy: The Analytic Tradition, New York: Free Press, 1966) repune în discuţie problema unităţii metodologice a tuturor ştiinţelor, susţinând faptul că explicaţia faptelor ştiinţifice prin intermediul legilor generale este procedeul care dă seama cel mai exact de natura raţionalităţii ştiinţifice. Modelul deduc-tiv-nominologic avansat de Hempel ar constitui garantul unui demers ştiinţific implacabil datorită derivării faptelor istorice pe baza unor legi universale unanim acceptate ca atare, interpretarea subiectivă devenind astfel inutilă.


Revenind la personalitatea lui N. Moroşan, vom sublinia faptul că el deja în anul 1925 va descoperi prima staţiune paleolitică pe teritoriul Basarabiei în punctul „În Ponoare” de lângă satul său natal Cuconeş-tii Vechi, actualmente r. Edineţ (Simonescu, Moroşan 1926; Moroşan 1929). În 1926 el va cerceta partea stân-gă a râului Prut şi va depista câteva urme de locuire din paleoliticul superior lângă satele Viişoara, Bădragii Vechi şi Bădragii Noi din r. Edineţ (Moroşan 1927). N. Moroşan va fi acela care va efectua primele descope-riri ale musterianului în spaţiul pruto-nistrean. Astfel, în 1926 el a colectat un şir de piese de factură mus-teriană de lângă satul Sculeni şi în punctul „Vasilica” lângă Ungheni. Aceste descoperiri i-au permis să presu-pună că în această zonă a locuit şi omul de Neanderthal. Punctele descoperite au fost cercetate ulterior în anul 1929, când N. Moroşan, va descoperi staţiuni musteri-ene stratificate lingă s. Gherman Dumeni (r. Ungheni) şi „În Durduca” (s. Cuconeştii Vechi, r. Edineţ). Tot în anii 1926-1929, N. Moroşan va depista materiale din paleoliticul superior în împrejurimile satelor Bădrajii-Noi, Lopatnic, Cuconeştii Vechi (punctul „La Moara Popei”) (Moroşan 1934). În anul 1928, paralel cu cer-cetările efectuate la Stânca Ripiceni (jud. Botoşani, Ro-mânia), N. Moroşan va efectua periegheze de-a lungul râurilor Prut, Ciugur şi Nistru, unde va descoperi şi lo-caliza mai multe staţiuni paleolitice, precum şi obiec-tive mezolitice în apropiere de satele Otaci, Corpaci, Naslavcea şi Costeşti (Moroşan 1929). De asemenea, pe cursul mijlociu al râului Nistru, va descoperi şi cer-ceta renumitele staţiuni Molodova I, Cormani IV şi al-tele (Moroşan 1938). În anii 1930-1932, N. Moroşan va face interesante observaţii pe marginea pleistocenului din nord-estul Moldovei, atenţionând asupra faptului că pentru studierea depozitelor cuaternare este necesar să se aplice metoda mixtă stratigrafico-paleontologică, la care trebuie să se adauge şi metoda arheologică (Moro-şan 1933). În colaborare cu Suzanne Leclercq, N. Mo-roşan a realizat primele determinări de floră aparţinând pleistocenului superior (Chirica, Sovan 2006, 3).

În anul 1940 N. Moroşan devine profesor la Insti-tutul Pedagogic “Ion Creangă” din Chişinău şi director al Muzeului de Etnografie (astăzi Muzeul de Etnografie şi Istorie Naturală a Moldovei). Aflându-se în aceste funcţii, a avut posibilitatea să corespondeze şi să facă schimb de publicaţii ştiinţifice cu renumiţi arheologi din URSS, precum P. Boriskovskij5, S. Zajmeatin şi academicianul P. Efimenko. Savanţii P. Boriskovskij şi P. Efimenko i-au trimis lui N. Moroşan, cărţi şi arti-

cole semnate de ei (ANRM, fond 2261, inv. l, dos. 5, 133). În anul 1941 el a solicitat aşa-zisa «foaie deschi-să», permis în baza căruia va obţine dreptul de a exe-cuta cercetări arheologice pe teritoriul RSSM. Evident că aceste cercetări nu a mai reuşit să le întreprindă din cauza începerii războiului şi arestării lui în data de 15 iulie 1941 de către colaboratorii NKVD (Chetraru ş.a. 2003, 124-125, 222).

Nicolae Moroşan este considerat un deschizător de drumuri şi pentru preistoria României, domeniu tratat interdisciplinar (arheologie, paleontologie şi geologia pleistocenului). Circumscrise domeniului istoric, aceste cercetări pun în evidenţă existenţa paleoliticului în Mol-dova, Dobrogea şi în Nordul Basarabiei. Încheiem prin-tr-o apreciere frumoasă şi elegantă făcută de regretatul arheolog român Al. Păunescu în lucrarea sa „Din istoria arheologiei româneşti pe baza unor documente de arhi-vă”, apărută la Bucureşti în anul 2003: „Prin numeroa-sele sale investigaţii de teren din regiunea de nord-est a României în perioada interbelică (în special în zona de pe ambele maluri ale Prutului Mijlociu, ale malu-lui drept a râului Nistru, teritoriile fostelor judeţe Bălţi, Soroca, Hotin, Dorohoi, Botoşani, Iaşi), precum şi prin studiile referitoare la aceste descoperiri, N.Moroşan ar putea fi considerat întemeietorul cercetării complexe moderne a paleoliticului din România şi precursorul studiilor interdisciplinare în domeniul preistoriei. Timp de aproape două decenii, el a dominat cercetarea pale-oliticului de la est de Carpaţi” (Păunescu 2003, 122).

În aceeaşi perioadă cercetătorul Ceslav Ambroje-vici (1900-1954), conferenţiar la catedra de paleantro-pologie şi preistoria Cuaternarului a Universităţii din Cernăuţi, efectuează, în calitate de delegat al Muzeului Naţional de Antichităţi, între 1923 şi 1940, numeroase cercetări în Bucovina, pe cursurile superioare ale Pru-tului şi Nistrului, executând şi sondaje în unele aşezări paleolitice şi neolitice (Dumitrescu 1957). La unele din-tre aceste cercetări a participat şi prof. Radu Popovici (1902-1970), care a realizat interesante studii bazate pe analiza cărbunilor de lemn găsiţi în diverse aşezări pa-leolitice (Păunescu 2003, 122). În anii 1926 şi 1927, nu departe de satul Cormani, C. Ambrojevici va descoperi trei staţiuni paleolitice (Cormani I-III, după A.P. Černyš) (Черныш 1973, 34, 37). Tot în anul 1926, Ceslav Am-brojevici va publica articolul său „Urmele omului di-luvial în Basarabia” în primul fascicul al „Buletinul Muzeului Naţional de Istorie Naturală”(Ambrojevici 1926). În acest articol autorul scrie despre descoperirile sale din 1923 făcute în Basarabia şi locurile foarte bo-

5 P.I. Boriskovskij a fost un arheolog sovietic renumit. S-a născut la data de 27 mai 1911 în Sankt Petersburg. Se va specializa în arheologia paleoliticului şi în preistorie, doctor în ştiinţe istorice din 1952, a predat în calitate de profesor la Universitatea din Leningrad din 1959. Investighează o serie de situri în regiunea europeană a URSS (Luca-Vrublecetskaja, Pušhkar`- I, Kostenki-II, etc.). La sfârşitul anilor `40 – începutul anilor `50 ai sec. XX, efectuează ample cercetări în RSSM, în special în regiunea oraşului Tiraspol. În anii ̀ 60 ai secolului XX împreună cu arheologii vietnamezi studiază staţiuni şi peşteri paleolitice în Republica Democrată Vietnam. Se stinge din viaţă la data de 27 septembrie 1991 (a se vedea pe larg biografia şi cercetările lui în revista Stratum Plus, 2001-2002. №1, 9-24).

114 Adrian PELIVAN

gate în vestigii ale culturii diluviale, necunoscute pană atunci ştiinţei. Graţie acestor descoperiri, el va releva posibilitatea existenţei urmelor omului paleolitic pe pă-mânturile Basarabiei (Munteanu 2007, 24-26).

C. Ambrojevici va descoperi situri paleolitice şi în apropierea Hotinului: Oselivka, Darabani etc. Toate acestea au prilejuit conturarea văii Nistrului Mijlociu ca zonă de evidentă importanţă în domeniul studiului arheologiei paleoliticului.

Ioan G. Botez va prospecta renumita staţiune Mo-lodova I în anii 1928-1929, ulterior cercetată amănunţit de A.P. Černyš (Черныш 1961; Borziac ş.a. 2006, 16). În 1931 şi 1932 I. Botez şi N. Moroşan vor identifica la Molodova I câteva niveluri cu material din paleoliticul superior şi musterian. Tot ei vor fi acei care vor cerceta şi staţiunea Cormani IV. Teritoriul din partea estică a râului Nistru, în anii `20-`30 ai sec. XX, a fost cerce-tat în mod special de arheologul ucrainean M.Rudinskij (1887-1958) (Рудинський 1929)6.

Organizarea primelor expediţii arheologice pri-vind cercetarea paleoliticului în RSSMPrimele expediţii arheologice sistematice pe terito-

riul RSSM, după cum este bine ştiut, au fost organizate de către Petr Petrovič Efimenko (1884-1969), director al Institutului de Arheologie din RSS Ucraineană între anii 1945-1954. Care a contribuit esenţial la formarea şcolii sovietice de cercetare a paleoliticului. În anii `20 ai sec. XX, el devine unul dintre liderii arheologiei so-vietice, fiind supranumit şi „patriarhul paleontologiei sovietice”. În altă ordine de idei, P. Efimenko împreună cu alţi cercetători au creat o nouă direcţie în arheologie -„paleosociologia”. La formarea ca specialist a viito-rului academician a contribuit ideile profesorului său - K.F.Volkov (1847-1918), care la rândul lui era disci-polul renumitului antropolog francez Louis Laurent Ga-briel de Mortillet (1821-1898) (Деревянко и др. 1994, 13-14).

Crearea Bazei Moldoveneşti de Cercetări Ştiinţifice a Academiei de Ştiinţe a URSS în oraşul Chişinău la 12 iunie 1946 a permis ca arheologia moldovenească sa se constituie şi să se dezvolte într-un cadru instituţionali-zat, dar spre regret şi într-un mediu controlat politic de

organele de partid din RSSM şi URSS. Baza Moldove-nească nou-creată, fiind abia în formare, depindea în to-talitate de Moscova. Nu existau nici cele mai elementa-re instrumente de lucru, nici transportul absolut necesar pentru organizarea unor expediţii. Problemele existente în societate (foametea organizată, persecuţiile politice, deportările, urmările dezastruoase ale războiului şi se-cetei din vara anului 1946) au provocat haos şi în activi-tatea ştiinţifică7. În pofida tuturor acestor impedimente, ştiinţa arheologică şi-a putut croi calea pe teritoriul din-tre Prut şi Nistru, iar în anii imediat următori postbelici au fost organizate primele expediţii arheologice. Orga-nizarea acestora depindea în mare parte de centrele de arheologie de la Moscova, Leningrad şi Kiev.

Începând cu anul 1947, Baza Moldovenească de Cercetări Ştiinţifice a AŞ a URSS împreună cu Institutul de Istorie a Culturii Materiale al AŞ URSS va organi-za primele expediţii de studiere a siturilor paleolitice şi tripoliene. Conducătorul echipei pentru studierea staţiu-nilor paleolitice în RSSM a fost vestitul arheolog-enci-clopedist Mihail Vatcslavovič Voevodskij (1903-1948)8 (Пассек 1947, 82). La 17 mai 1947, profesorul M. Voe-vodskij participă la o şedinţă a Bazei Moldoveneşti a AŞ a URSS şi raportează împreună cu G.D. Smirnov despre planul expediţiilor arheologice pentru vara anului 1947 (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 2, 108-109). G.D. Smirnov, în luarea sa de cuvânt, menţiona „Conform ordinului Institutului de Arheologie al Uniunii Sovie-tice şi a academicianului Volghin V.P., nouă ni s-a pus sarcina ca împreună cu o grupă de cercetători ştiinţifici: prof. Voevodskij, prof. Tretjakov şi prof. Passek, de a desfăşura o expediţie arheologică în regiunea de nord a RSSM, în perioada 15 iulie - 15 septembrie 1947”(AŞ-CAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 2, 108). Totodată se punea accent pe faptul că expediţia arheologică va fi una complexă, la ea fiind invitaţi atât pedologi, cât şi botanişti, care trebuiau să studieze în mod special se-minţele strugurilor de viţă de vie (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 2, 109).

La 30 septembrie 1947, imediat după finalizarea lucrărilor expediţiei arheologice din nordul republicii şi după descoperirea multor staţiuni paleolitice şi ne-olitice, precum şi din alte perioade istorice, tema nr.

6 Arheologul M.J. Rudinskij s-a născut în anul 1887 în Achtyrka, provincia Harkov (acum reg. Sumy din Ucraina). A absolvit facultatea istorico-filologică a Universităţii din Harkov. În tinereţe a lucrat la Muzeul Regional de Etnografie din Poltava, de-venind primul director al acestui muzeu. Paralel, M. Rudinskij participă la expediţiile arheologice din staţiunile paleolitice de la Pushkari, Mezin, Žuravka, precum şi la cele mezolitice şi neolitice din bazinul Nistrului mijlociu. În 1924 este unul dintre iniţiatorii şi participanţi la crearea revistei ştiinţifice „Археологія” editată de Institutul de Arheologie al Academiei Naţionale de Ştiinţe a Ucrainei. În 1934 este arestat de NKVD sub acuzaţia de activităţi contrarevoluţionare şi exilat timp de 3 ani în re-giunea Arhanghelsk. Împreună cu el au fost arestaţi directorii muzeelor din Kiev, Dnepropetrovsk şi alte oraşe din Ucraina. La sfârşitul anilor ̀ 40 ai sec. XX reuşeşte să se întoarcă în Ucraina, la Institutul de Arheologie. A scris peste 50 de lucrări ştiinţifice. La 22 iulie 1989 M. Rudinskij a fost reabilitat postum de către procuratura din Kiev (Граб, Супруненко 1992).

7 Spre exemplu, în ceea ce priveşte organizarea cercetărilor arheologice, la data de 18 aprilie 1947 şeful sectorului de istorie şi arheologie prof. N.A. Narţov, îşi exprima nedumerirea sa referitor la aceea că el a fost înlăturat de la conducerea lucrărilor arheologice şi că acestea au trecut sub conducerea directă a Bazei (a se vedea: AŞCŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 2, 173-174).

8 În ceea ce priveşte personalitatea complexă a lui M.V. Voevodskij a se vedea: Фосс 1949; Дебец 1949; Замятин 1950; Громов 1950a; Громов 1950b; Кызласов 1997; Щавелёв 1995; Щавелёв 2007; Булочникова 2003; Чубур 2003.


47 „Seliştile şi horodiştele scitice”, pe care o conducea G.D. Smirnov, a fost înlocuită cu tema: „Monumente arheologice de pe teritoriul Moldovei”, în care a fost inclusă cercetarea monumentelor: paleolitice, tripoli-ene, din epoca bronzului, din cultura scitice, slave şi a cele din evul mediu (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 2, 150). Deja la 14 februarie 1948 şeful sectorului de istorie şi arheologie a Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură G.D. Smirnov va propune conducerii Bazei Moldoveneşti aprobarea unui plan complex al săpături-lor arheologice foarte diferit de cel precedent. În planul respectiv pentru anul 1948, au fost incluse şase echi-pe care urmau a studia siturile arheologice paleolitice, tripoliene, a sciţilor, a slavilor, medievale şi o echipă distinctă care urma să facă periegheze. În această ultimă echipă, pe lângă T. Passek, M. Zasurcev, G. Smirnov au fost incluşi profesorul M. Voevodskij şi arheologul ucrainean A. Černyš, care urmau să cerceteze staţiunile paleolitice de lângă satele Ofatinţi, Saharna, Zozuleni din raionul Rîbniţa (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 3, 91). Echipa condusă de M. Voevodskij trebuia să fie asigurată cu transport şi instrumente necesare de lucru de Institutul de Istorie a Culturii Materiale al AŞ URSS. Pentru extinderea cercetărilor de suprafaţă, G. Smirnov va cere, în acelaşi timp, conducerii Bazei Moldoveneşti procurarea unor motociclete sau biciclete, care aşa şi nu au mai fost cumpărate din cauza lipsei finanţelor la acel moment (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 9, 251). Cu regret, echipa care urma să studieze siturile pale-olitice aşa şi nu a avut ocazia să fie condusă de M.V. Voevodskij, care s-a stins subit din viaţă din cauza can-cerului în toamna anului 1948, nereuşind să-şi ducă pla-nurile până la bun sfârşit în ceea ce priveşte studierea paleoliticului pe teritoriul RSSM, ştafeta fiind imediat preluată de către arheologul ucrainean A. P. Černyš, asupra căruia ne vom opri puţin mai jos.

Elaborarea Hărţii Arheologice a RSS MoldoveneştiPrea puţin astăzi este cunoscut faptul că discuţii

privind elaborarea unei hărţi arheologice a RSSM au fost duse cu mult înaintea începerii primelor expediţii arheologice. Cercetând anumite documente inedite de arhivă, am putut reconstitui istoria creării acestei hărţi arheologice a RSSM. Astfel, primul proiect al hărţii ar-heologice a RSSM, a fost elaborat de Victor Adiasevici (1898-1966)9, enciclopedist, bibliograf, pictor, pedagog şi în acelaşi timp unul din primii arheologi din RSSM care a participat la expediţiile arheologice conduse de G.D. Smirnov (Смирнов, 1953).

V. Adiasevici, fiind angajat la data de 6 octombrie 1945 la Filiala Moldovenească a Academiei de Ştiinţe a URSS în calitate de cerceta ştiinţific inferior, al secţiei de istorie şi arheologie a Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură (AŞCAŞRM, fond 3, inv. 1, dosar 10, 1), deja către 1 ianuarie 1946 elaborase un raport privind starea monumentelor istorice şi arheologice din RSSM până la acel an (Адиясевич 1946a). În acel raport el prezenta informaţii succinte referitoare la cercetarea monumen-telor arheologice şi istorice de pe teritoriul Basarabiei încă de la sf. sec. XIX - până în anii ̀ 40 ai sec. XX. Cer-cetătorul prezintă în studiul său principalele descope-riri, menţionând autorii acestor descoperiri, respectând cronologia, dar şi ordonarea descoperirilor pe epoci: paleolitic, neolitic, epoca bronzului, epoca fierului etc. De asemenea, în notiţele sale informative V. Adiasevici va reflecta şi unele păreri istoriografice.

Referitor la staţiunile din epoca paleoliticului, cer-cetătorul a schiţat principalele descoperiri efectuate de T. Porucic, V. Štern, N. Moroşan, C. Ambrojevici ş.a., indicând localizarea acestora. Pentru noi, acest studiu este foarte important din două considerente: 1) deoarece reflectă starea cunoaşterii siturilor arheologice (în spe-

9 V.M. Adiasevici s-a născut în anul 1898 în satul Rogojeni (jud. Soroca), în familia unui imigrant. A învăţat la liceul din Comrat timp de nouă ani, după care a urmat cursurile Şcolii de Arte din Chişinău. Studiile superioare le-a făcut la Facultatea de Istorie a Universităţii din Iaşi. Cu regret, prea puţine cunoaştem despre anii săi de studenţie, ce profesori a avut, ce obiecte a studiat, de ce a fost pasionat de arheologie şi pictură. A fost profesor de desen la liceul din Akkerman, profesor de desen liniar la Şcoala de Viticultură din Chişinău şi la Seminarul Teologic din Chişinău. În anul 1940, a fost numit director de şcoală în satul Principesa Elena din judeţul Lăpuşna care, după ocuparea Basarabiei de către trupele sovietice, a fost rebotezat în Pervamaiskoe. Această funcţie de conducere, însă, nu 1-a salvat de arestare şi condamnare la opt ani de închisoare. Pentru prima oară, a fost arestat la 7 septembrie 1940, iar pentru activitatea sa „antisovietică”, va fi deportat. S-a aflat în detenţie până în anul 1945, după care, fiind eliberat, este angajat temporar la Filiala Moldovenească a AŞ a URSS, în calitate de cercetător inferior, Secţia Istorie şi Ar-heologie a Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură, dar, în scurt timp, este concediat ca fiind „element suspect”. Fiica adoptivă a lui V. Adiasevici, susţine că nu i s-a permis să lucreze în continuare la Filiala Moldovenească din motive politice. După ce este alungat de la institut, se va angaja în calitate de şef de studii la casa de copii din satul Bardar. În mai 1949, este arestat din nou fiind încarcerat până în anul 1956, când se va stabili cu traiul la Băcioi, activând la şcoală ca bibliotecar, deoarece nu avea per-misiunea să lucreze în Chişinău. A fost posesorul unei biblioteci unice, care avea două filiale: una la Tighina şi alta la Cetatea Albă. La sfârşitul anilor '30, a vândut biblioteca sa Academiei Române. A redactat „Bessarabskii enciklopediceskii slovar`”din care a tipărit în 1933 zece fascicule, restul nu au mai apărut din cauza greutăţilor materiale. Lucrând doar doi ani în cadrul secţiei de istorie şi arheologie a Filialei Moldoveneşti a AŞ a URSS, el va reuşi să elaboreze o notă informativă privind starea cercetării monumentelor istorice şi arheologice din RSSM până la 1 ianuarie 1946 şi, de asemenea, va aduna un material preţi-os privind monumentele arheologice dintre Prut şi Nistru, pentru crearea în viitor a unei harţi arheologice a RSSM (a se vedea: Colesnic 2002, 210-223; www.memorial.krsk.ru/martirol/ad_ak.htm; Адиясевич 1946a, Адиясевич 1946b; AŞCAŞRM, fond 1, inv. 1/1, dosar 3, 22,87; ANRM, F. 680, inv.1, dosar 3628. Pentru unele din informaţiile citate mai sus, aduc sincere mulţumiri doamnei Maria Işaev).

116 Adrian PELIVAN

cial a acelor paleolitice care ne interesează în mod pri-oritar) până la începerea primelor expediţii arheologice sistematice şi 2) notele informative ale lui V. Adiasevici conţin date destul de importante privind primele desco-periri arheologice, precum şi unele repere istoriografi-ce. Acest raport a servit drept punct de pornire pentru o altă lucrare a sa, mult mai amplă, de cca 71 de pagini, dar care cu regret la fel ca şi prima a rămas sub formă de manuscris, aflându-se astăzi în Arhiva Ştiinţifică Cen-trală a AŞM (Адиясевич 1946b). Acest ultim studiu al lui V. Adiasevici prezintă şi el un interes deosebit, fiind desigur şi mai bogat în informaţiile oferite, mai ales că autorul a cules date importante pentru lucrarea sa din toată literatura arheologică privind teritoriul Basarabiei încă de la sf. sec. XIX. În introducerea acestui studiu, autorul, va menţiona faptul că în RSSM nu există lucrări care să cuprindă informaţii referitoare la monumente-le vechi din ţară. Cu regret, constată V. Adiasevici, se simte nevoit doar să enumere punctele descoperite până în anii `40 ai sec. XX, sperând în acelaşi timp că lista monumentelor istorice şi arheologice propusă de el va sluji ca reper pentru elaborarea altor lucrări importante în această direcţie (Адиясевич 1946b, 3).

V. Adiasevici va împărţi materialul în mai multe compartimente ordonate după epoci, monumente istori-ce şi chiar naturale: 1) paleoliticul; 2) neoliticul; 3) epo-ca bronzului; 4) horodişti şi selişti; 5) oraşe şi localităţi cunoscute în literatură, dar care astăzi nu mai există; 6) tumuli; 7) valuri; 8) peşteri; 9) comori; 10) descope-riri arheologice întâmplătoare; 11) cetăţi din piatră; 12) construcţii arhitecturale; 13) monumente istorice; 14) biserici vechi. Pentru fiecare din acestea, cercetătorul va face o caracteristică generală. Spre exemplu, pentru epoca paleolitică, asupra căreia punem accentul în stu-diul nostru, cercetătorul după ce face o descriere suma-ră a paleoliticului inferior, mijlociu şi superior, fără a ţine cont de aceste periodizări enumără toate staţiunile şi punctele paleolitice în ordine alfabetică după judeţe (Адиясевич 1946b, 6-15). Intitulat sugestiv: „Monu-mentele Moldovei. (Materiale pentru alcătuirea hărţii arheologice a RSSM)” (Адиясевич 1946b), repertoriul respectiv al siturilor arheologice şi a monumentelor istorice, putea să ofere o perspectivă largă pentru ela-borarea viitoarelor lucrări privind alcătuirea unei hărţi arheologice a RSSM. Însă, cu părere de rău, ca şi prima lucrare aceasta a fost dată uitării şi a stat până nu de mult în anonimat. Este adevărat faptul că V. Adiasevici, nici nu a pretins la aceea că studiul său ar reprezenta o hartă arheologică a RSSM, indicând în paranteze că acestea sunt materiale pentru alcătuirea unei hărţi arhe-ologice pe viitor a RSSM. Totuşi, în una din şedinţe-le Bazei Moldoveneşti avută loc la data de 1 februarie 1946 (AŞCAŞRM, fond 3, inv. 1, dosar 10, 17-20), di-rectorul Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură, V.M.

Senkevici, se arată nemulţumit de faptul că în planul tematic al sectorului de istorie pentru anul 1946, şeful sectorului respectiv, N.V. Berezneakov, nu a inclus sar-cina alcătuirii harţii arheologice a RSSM (AŞCAŞRM, fond 3, inv. 1, dosar 10, 18). Pentru a se apăra împotriva acestor acuzaţii, N. Berezneakov, va declara că lucra-rea lui Adiasevici de fapt şi reprezintă harta arheolo-gică a RSSM, fiind însoţită şi de descrierile respective (AŞCAŞRM, fond 3, inv. 1, dosar 10, 19). Aşa-numita „Hartă arheologică a RSSM” a lui V. Adiasevici, urma să fie dezvoltată şi completată, ea fiind în atenţia orga-nelor de conducere academice atât din RSSM, cât şi din RSS Ucraineană.

Întocmirea unei harţi arheologice a RSSM va fi in-trodusă şi în planul de lucru privind cercetările arheolo-gice al Sectorului de Istorie şi Arheologie al Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură a Bazei Moldoveneşti din anul 1947. Autorii hărţii arheologice trebuiau să fie următorii cercetători:1) academicianul P.P. Efimenko, directorul Institutului de Arheologie din RSSU şi şeful expediţiilor arheologice în RSSM, 2) G.D. Smirnov - şeful adjunct al expediţiilor arheologice în RSSM şi 3) V.M. Adiasevici - cercetător inferior din cadrul Secţiei Istorie şi Arheologie a Institutului de Istorie, Limbă şi Literatură. Lucrarea era planificată pentru trei ani şi ju-mătate, fiind necesar să atingă un volum de cca. 2,5 c.a. (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 3, 87). Se accen-tua faptul că Harta arheologică va reprezenta un lucru enorm, care va avea drept scop depistarea şi fixarea cu ajutorul săpăturilor arheologice, a perieghezelor şi a da-telor din literatura de specialitate, a tuturor monumen-telor arheologice şi istorice din RSSM. De asemenea, se anunţa că Harta arheologică a RSSM va reprezenta o lucrare de îndrumare şi principala sursă pentru arheo-logi, istorici şi studenţi, iar însăşi alcătuirea acestei hărţi ar avea o însemnătate pentru întreaga Uniune Sovieti-că (AŞCAŞRM, fond 1, inv.1/1, dosar 3, 87). Cu toate acestea, Harta arheologică a RSSM nu a fost realizată în termenii stabiliţi, cauzele acestui eşec lamentabil ur-mând încă a fi identificate de către cercetătorii de astăzi.

Revenind la lucrările lui V. Adiasevici10, am con-statat cu regret că acestea nu şi-au găsit locul cuvenit în nici o lucrare a arheologilor, chiar şi până la ora actuală. Din acest considerent impactul lor asupra creării unei hărţi arheologice noi a RSSM, a fost insesizabil.

Pe parcursul anilor ’50–’70 ai sec. XX în URSS au fost publicate diverse informaţii despre monumentele arheologice de pe teritoriul RSSM. Aceste repertorii conţineau date ştiinţifice foarte importante, dar nu lip-seau nici anumite greşeli, de multe ori din cauza folosi-rii de către specialişti a unor principii metodologice gre-şite. Cu toate aceste neajunsuri, apariţia Harţii arheolo-gice a RSSM în opt volume, publicată între anii 1973-1975, a reprezentat un succes real pe atunci, al unui

10 Din discuţiile purtate cu cei mai în etate arheologi din Republica Moldova, m-am convins încă o dată că numele lui V. Adiase-vici nu este cunoscut de către primii arheologi autohtoni.


colectiv numeros de arheologi, care au lucrat mulţi ani la rând pentru realizarea acestor repertorii indispensa-bile pentru arheologia moldovenească. Primul volum al Hărţii arheologice a fost elaborat de N. Chetraru în anul 1973, redactori fiind N.K. Anisjutkin şi G.V. Grigor`eva (Кетрару 1973). N. Chetraru a încercat să descrie suc-cint istoricul descoperirii fiecărui sit, nivelul de cerceta-re a acestora, bibliografia şi locul păstrării materialelor descoperite. Staţiunile şi punctele paleolitice, dar şi me-zolitice incluse în această lucrare sunt divizate conform principiului cronologic: paleoliticul inferior, mijlociu, superior şi mezoliticul, respectând numerotarea lor pe hartă. În studiul său, N. Chetraru va diviza staţiunile din paleoliticul superior, care sunt şi cele mai numeroase, în trei grupe: grupa comună, grupa din bazinul râului Răut şi grupa din regiunea Gura Camencii-Bobuleşti. Descrierea siturilor arheologice autorul o va face de la nord la sud, pe principalele artere fluviale: Prut, Nistru şi Răut (Кетрару 1973, 9). În studiul său, N. Chetra-ru va evidenţia trei tipuri de monumente paleolitice şi mezolitice: staţiuni, amplasări ale uneltelor de silex şi puncte singulare. Descrierile acestor trei tipuri de mo-numente arheologice se vor da în Harta arheologică după cea mai apropiată localitate, conform împărţirii administrative a RSSM din anul 1972 (Кетрару 1973, 9). Autorul constată cu regret că până la apariţia studiu-lui său, nu s-a făcut nici o datare absolută prin metoda cu Carbon 14 pentru siturile paleolitice şi mezolitice din RSSM. N. Chetraru nu s-a limitat doar la includerea informaţiilor care se referă la cei care au descoperit, au întreprins primele săpături arheologice, au studiat şi au publicat aceste monumente, dar a scris şi despre toate cercetările geologice, paleontologice, etc.

În primul volum al Hărţii Arheologice a RSSM, N. Chetraru a introdus toate monumentele paleolitice şi mezolitice descoperite de arheologi, muzeografi, et-nografi, studenţi, elevi etc., începând cu anul 1925 până în anul 1972. Această lucrare fundamentală va reflecta nivelul de cunoaştere a paleoliticului şi mezoliticului pe teritoriul RSSM la acea vreme. Desigur că materialele din Harta Arheologică a lui N. Chetraru au fost adunate pe parcurs, iar o parte din ele au fost chiar şi publicate. Astfel, în anul 1958 autorul pentru prima dată prezin-tă o comunicare privind monumentele paleolitice din Moldova la prima conferinţă a tinerilor cercetători din RSSM, dar şi în cadrul secţiei arheologiei preistorice a Institutului de Arheologie a AŞ a RSS Ucrainene, pre-cum şi în sectorul paleolitic al Institutului de Istorie a Culturii Materiale, filiala din Leningrad (AŞCAŞRM, fond 18, inv. 1, dosar 29, f.16; Кетрару 1958). Unele informaţii incluse în Harta arheologică a lui N. Chetraru au fost reflectate anterior în diferite publicaţii periodice

(Кетрару 1965b, Кетрару 1969a, Кетрару 1969b). În baza acestor materiale, precum şi a Hărţii arheologice, N. Chetraru îşi va susţine teza sa de doctor la Leningrad în anul 1974 (Кетрару 1974).

Un alt repertoriu important pentru paleoliticul şi mezoliticul din regiunea Nistrului a fost publicat de că-tre A.P. Černyš în acelaşi an (1973) la Moscova. În baza cercetărilor sale care au durat mai mulţi ani la rând, Černyš a inclus materialele anterioare, dar şi cele noi în Harta arheologică proprie, creând o nouă schemă pri-vind evoluţia paleoliticului superior în bazinul Nistrului (Черныш 1973).

Concluzionând cele relatate mai sus, trebuie să subliniem o dată în plus faptul că elaborarea hărţii ar-heologice pentru teritoriul pruto-nistrean a fost un lu-cru greu de realizat, primele proiecte fiind abandonate din diferite pricini, unele din care nici astăzi nu ne sunt cunoscute. Asupra acestor proiecte, spre regret, nu se vor mai întoarce acei care şi-au propus să alcătuiască harta arheologică a RSSM. Apariţia Harţii arheologice a RSSM în opt volume a venit cu întârziere, dar deja putea oferi un instrument de lucru eficient şi util pentru toţi specialiştii din domeniu.

Publicarea repertoriilor privind paleoliticul şi me-zoliticul pruto-nistrean de arheologii A. Černyš şi N. Chetraru, în anul 1973, încheie o etapă destul de impor-tantă în cercetare, determinată prin: a) investigarea prin săpături sistematice a celor mai importante situri, inclu-siv cele pluristratificate; b) constituirea unor colective de cercetători implicate în studiul paleoliticului din spa-ţiul pruto-nistrean; c) apariţia cercetătorilor specializaţi în studierea paleoliticului şi mezoliticului în RSSM; d) descoperirea şi cercetarea staţiunilor în noul sector de concentrare a siturilor din valea Răutului.

Cercetarea paleoliticului inferior în RSSM Printre primii cercetători sovietici care s-au ocupat

de cercetarea paleoliticului pe teritoriul RSSM au fost următorii arheologi: P.P. Efimenko, S.N. Bibikov, P.I. Boriskovskij, A.P. Černyš, G.P. Sergheev, N.A. Chetra-ru (Dergacev 1994, 9). Cercetările lor din văile Prutu-lui, Nistrului şi Răutului au contribuit la descoperirea unor monumente paleolitice şi mezolitice, dintre care le menţionăm pe cele mai importate din grotele de la Ofatinţi, Duruitoarea Veche, Brînzeni, staţiunile de la Ciutuleşti, Raşcov VII, Otaci I şi II etc.

Prima staţiune stratificată din spaţiul pruto-nistrean atribuită paleoliticului inferior a fost cercetată de arheo-logul G. P. Sergheev (1907-1974)11 în vara anului 1946, în grota paleolitică din preajma s. Ofatinţi, r. Rîbniţa de pe malul stâng al Nistrului12. În locul numit „Rîpa lui Maftei” la est de satul Ofatinţi, în grota naturală, au

11 G.P. Sergheev a fost un arheolog şi muzeograf născut la 20 mai 1907 în oraşul Omsk, Siberia, în familia unui feroviar. Şcoala primară a absolvit-o la vârsta de 11 ani în regiunea Čita, unde s-au transferat părinţii. Aici a obţinut şi studii medii. În 1929 se înscrie la Institutul Istorico-lingvistic din Leningrad (Sankt-Petersburg), secţia etnografico-muzeală. După absolvirea, în 1932, a institutului cu specialitatea arheolog-muzeolog, el revine în Siberia şi se angajează în calitate de cercetător ştiinţific al Muzeu-

118 Adrian PELIVAN

fost depistate unelte de muncă şi deşeuri de debitaj din silex, resturi osoase de mamut, urs de peşteră, ren polar etc., unele urme de ruguri. Pe parcursul cercetărilor, în ea au fost delimitate două straturi culturale din paleo-liticul timpuriu. Printre unelte au fost descoperite ra-cloare, două toporaşe de mână atribuite micochianului. Staţiunea a fost datată în perioada acheuleanului târziu (acheulean tip Micoc) (Смирнов 1946, 1-2). Drept rezultat, a fost recoltat un material bogat, iar articolul care făcea trimiteri la rezultatele săpăturilor efectuate în grotă, publicat în revista „Sovetskaja Arheologija” (Сергеев 1950), a fost înalt apreciat de paleoliticenii P. Efimenko şi P. Boriskovskij, cu toate că G. Sergheev fusese dur criticat de către cercetătorul ştiinţific al In-stitutului de Arheologie al Academiei de Ştiinţe al RSS Ucrainene A.P. Černyš. Într-un raport preliminar din 2 octombrie 1946 A.P. Černyš menţiona despre distruge-rea în proporţii deosebit de mari a staţiunii respective, datorate fie incompetenţei, fie neglijenţei arheologului G.P. Sergheev şi a echipei sale de muncitori (Черныш 1946, 72-73). Arheologul va întreprinde cercetări supli-mentare în preajma satului Ofatinţi, descoperind încă cinci staţiuni paleolitice. Va scoate la suprafaţă unelte de muncă, răzuitoare, topoare din cremene etc., marea majoritate a acestor obiecte aparţinând paleoliticului superior. Ulterior grota de la Ofatinţi va fi cercetată prin săpături arheologice de către N.A. Chetraru şi N.K. Anisjutkin, care vor mai identifica încă două niveluri de locuire atribuite acheuleanului tardiv şi musterianului (Кетрару 1973, 21-24).

În anul 1952 o echipă de arheologi, formată din T.S. Passek, S.N. Bibikov, A.P. Černyš şi alţii, va efectua pe-riegheze în zona de construcţie a hidrocentralei de la Dubăsari, în lunca Nistrului. Aici au fost descoperite 24 de puncte cu materiale din paleolitic şi mezolitic, dar nici o staţiune in situ. Rezultatele acestor periegheze au fost relevate într-un şir de publicaţii (Черныш 1959; Черныш 1973; Кетрару 1973). Unele puncte cu ma-

teriale din paleoliticul inferior au fost descoperite şi de către P.I. Boriskovskij în 1954 în zona Colkotova Balka de lângă oraşul Tiraspol (Борисковский 1957). În ace-laşi an zona văii râului Răut începe a fi cercetată de către V. Marchevici, care în decurs de aproximativ zece ani descoperă peste 60 de puncte şi staţiuni din paleoliti-cul inferior, dar şi din paleoliticul superior şi mezolitic. Printre staţiunile din paleoliticului inferior descoperite de el putem aminti aici: Bobuleşti V, Vărvăreuca VII şi X, Ciorna şi Boşerniţa.

Peştera de la Raşcov urma a fi cercetată de către M. Rudinskij, încă în anul 1945, împreună cu alţi colabo-ratori ai Bazei Moldoveneşti (Рудинський 1949, 299), dar acest lucru nu a fost posibil, deoarece arheologul ucrainean a fost persecutat de regimul stalinist, din mo-tive ideologice, astfel că grota Raşcov X cu materiale specifice paleoliticului inferior a aşteptat vremuri mai bune. În 1956 aceasta va fi prospectată de către I.A. Ra-falovich şi L.L. Polevoi (Кетрару 1973, 39-40).

Un alt monument stratificat din paleoliticul inferior a fost descoperit în 1958 la Duruitoarea Veche, raionul Rîşcani, de către arheologul N. Chetraru. În anul 1959 grota este cercetată de N. Chetraru şi G. Sergheev. În 1960, doar de N. Chetraru, iar în 1965 el o cercetează împreuna cu N. Anisjutkin. Grosimea depunerilor de peşteră în interiorul grotei constituie cca. 2 m. Strati-grafic, au fost delimitate patru niveluri culturale. Cele două straturi inferioare sunt atribuite acheuleanului târ-ziu, cel mijlociu - paleoliticului superior, iar cel de sus – eneoliticului şi culturilor mai târzii (Кетрару 1965a; Кетрару 1973, 14-20,79-81; Кетрару 1991). N. Che-traru a atribuit complexele din nivelurile III şi IV de la Duruitoarea musterianului de tip alpin (Кетрару 1960; Кетрару 1965a).

În acelaşi an 1958 N. Chetraru va descoperi staţiu-nea din paleoliticul inferior de la Mersîna (s. Brînzeni, r. Edineţ). Staţiunea a fost cercetată de N. Chetraru şi N. Anisjutkin în anii 1964, 1965 şi 1968 (Кетрару 1973,

lui regional Ojrottui (actualmente Gorno-Altajsk). În perioada anilor 1935-1937 deţine funcţia de şef al secţiei Istorie a Muze-ului de studiere a ţinutului natal din Čita. După un an de activitate în funcţie de cercetător ştiinţific la Muzeul central mongol, în 1938 revine la Muzeul regional Ojrot, pe post de şef al secţiei Istorie şi Natură. În calitatea sa de colaborator al muzeelor din aceste oraşe siberiene, G. Sergheev participă activ la diverse expoziţii arheologice în scopul colectării materialelor pentru muzeele republicane din Burjatia şi Tuva. Ulterior, ia parte la lucrările expediţiilor arheologice întreprinse în Altaj şi Mongolia. Şi aceasta în pofida faptului că el avea grave probleme de sănătate, fiind chiar eliberat de mobilizarea pe front. Ţinând cont de sfaturile medicilor, în primăvara anului 1945 G. Sergheev se transferă cu traiul în RSS Moldovenească. Se angajează cercetător ştiinţific la Muzeul de studiere a ţinutului natal (actualmente Muzeul Naţional de Etnografie şi Istorie Naturală) din Chişinău, o perioadă deţinând şi funcţia de director, iar la sfârşitul anului 1946 fiind numit şef al secţiei Istorie presovietică, în acest post aflându-se până în 1974, când a şi decedat. În 1945 G. Sergheev organizează explorări arheologice în luncile r. Răut şi Bîc, de la Călăraşi până la Chişinău. Cercetează un tumul din epoca bronzului situat în apropierea satului Bulboci. În colaborare cu G.D. Smirnov contribuie la elaborarea planurilor de proporţii vizând organizarea, în 1946, a investigaţiilor arheologice pe teritoriul Moldovei, fiind îndrumaţi de academicianul P. Efimenko. Participă la Expediţia Tripoliană a Institutului de Istorie a Culturii Materiale al Academiei de Ştiinţe din URSS şi Institutului de Arheologie al AŞ a RSS Ucrainene, numită ulterior Expediţia Arheologică Moldovenească, condusă de T. Passek, precum şi la expediţiile conduse de G.D. Smirnov şi G.B. Fedorov. Cu pă-rere de rău, arhiva privind săpăturile arheologice ale lui G. Sergheev a fost dată spre păstrare în Arhiva Institutului de Istorie a Academiei de Ştiinţe a RSSM, unde s-a şi pierdut (a se vedea mai detaliat: Răileanu 2005, 320; Мельникова 2005, 323).

12 Grota de la Ofatinţi a fost descoperită de locuitorul satului A.G. Custasevici încă în anul 1901, însă pentru prima dată a început a fi studiată de către G. Sergheev abia în anul 1946, a se vedea: Сергеев 1950, 202.


26). Asupra materialelor descoperite în grota de la Du-ruitoarea Veche, şi-a expus părerea în repetate rânduri şi arheologul N.K. Anisjutkin, care publicând împreu-nă cu N. Chetraru materialele staţiunii de la Mersîna (Кетрару, Анисюткин 1967, 67), a opinat iniţial că materialele complexelor de la Duruitoarea Veche pot avea o vârstă mai târzie, decât complexul timpuriu de la Mersîna şi pot fi atribuite inter-glaciaţiunii Riss-Würm şi Würmului timpuriu, fiind de tradiţie Clakton-Tayac (Кетрару, Анисюткин 1967, 36). În alt studiu, Anis-jutkin atribuie materialele de la Duruitoarea Veche mus-terianului, lăsând în vigoare atribuirea cronologică din lucrarea precedentă (Анисюткин 1978). Mult mai târ-ziu N. Anisjutkin va atribui însă aceste complexe deja acheuleanului, iar din punct de vedere cronologic inter-stadiului glaciar Riss.

Cercetarea paleoliticului mijlociu în RSSM Mai sus relatasem faptul că primele staţiuni mus-

teriene din spaţiul pruto-nistrean au fost descoperite de către N. Moroşan în anii 1926-1931. De fapt însă, aceste descoperiri reprezentau unele puncte cu materia-le litice, uneori chiar şi faunistice, care încă de pe atunci erau atribuite musterianului. Cele mai importante erau următoarele: „Vasilica”, Sculeni, Gherman-Dumeni şi „În Durduca” pe Prutul Mijlociu şi Naslavcea pe Nistrul Mijlociu. Ele au fost atribuite de către N. Moroşan mus-terianului de tip Levallois (Moroşan 1938). Aceste ma-teriale, foarte numeroase, au fost în bună parte pierdute, iar în perioada postbelică în literatura de specialitate nu au mai fost amintite, decât doar în unele lucrări cu ca-racter general (Кетрару 1973; Черныш 1973).

În anul 1960, N. Chetraru a întreprins unele sondaje în grotele de la Trinca I şi II, descoperind nivele de lo-cuire din perioada musteriană în ambele din ele. Aceste grote au fost cercetate în continuare de N. Anisjutkin, I. Borziac şi acelaşi N. Chetraru. Nivelul inferior din gro-ta Trinca I a fost atribuit musterianului tipic cu forme bifaciale (Анисюткин и др. 1986). Cele trei niveluri musteriene (fiind diferenţiate doar din punct de vedere litologic) din grota Trinca II, considerate a fi de fapt un singur nivel omogen de locuire au fost apreciate de că-tre N. Chetraru şi I. Borziac ca aparţinând musterianului tipic fără forme bifaciale, care se deosebesc într-o oa-recare măsură de musterianul tipic cu forme bifaciale, musterianul de tip Levallois şi musterianul denticulat, atât din punct de vedere tipologic, cât şi morfologic. În ceea ce priveşte cronologia nivelurilor musteriene de la Trinca II, N. Chetraru şi I. Borziac au emis ipoteza că acestea ar putea fi mult mai timpurii decât cele de la Trinca I şi că ar putea fi vorba de un musterian cu evidente tradiţii acheuliene (Анисюткин и др. 1986,

81). Arheologul N. Anisjutkin, însă, va opina că nive-lurile de la Trinca II sunt asemănătoare după inventar şi sincronice în timp cu cele de la Trinca I (Анисюткин 1992, 28).

Materiale inedite musteriene, de asemenea, au fost descoperite şi studiate în grota distrusă de la Buteşti, r. Glodeni în anul 1963 de către N. Chetraru, care le-a atribuit musterianului de tip Levallois (Кетрару 1969). Cercetătorul N.K. Anisjutkin, un bun prieten al lui N. Chetraru, mai târziu va include materialele din grota de la Buteşti în grupul staţiunilor musterianului clasic, în faciesul Molodovo-Buteşti (Анисюткин 1971, 22). Mult mai târziu le va include în varianta pruteană a musterianului de tip Levallois (Анисюткин 1981, 50) sau în faciesul nord-moldovenesc al liniei de dezvol-tarea a musterianului de tip Levallua. Materialele din grota de la Buteşti au fost analizate şi de Ju. Kolosov (Колосов 1972) şi R. Klein (Klein 1969), care, în prin-cipiu, au susţinut acele aprecieri iniţiale ale lui N. Che-traru. Astăzi complexul grotei de la Buteşti este califi-cat ca aparţinând musterianului tardiv de tip Levallois cu unele rare forme bifaciale, care îl diferenţiază într-o oarecare măsură de musterianul de tip Levallois de la Molodova şi Chetrosu, unde formele bifaciale lipsesc (Borziac 1994).

Grota de lângă satul Buzdujeni (r. Edineţ) a fost descoperită de I. Borziac în anul 1970 şi cercetată de N. Chetraru şi N. Anisjutkin în anii imediat următori: 1971, 1975-1976 (Кетрару 1973, 48-51; Борзияк, Кетрару 1991; Анисюткин 2001). Stratigrafia depune-rilor poroase din interiorul grotei este destul de com-plicată, însă a permis cercetătorilor să delimiteze nouă straturi culturale, opt dintre care au fost atribuite epocii musteriene, toate aparţinând musterianului denticulat. Totuşi, mai târziu, I. Borziac va considera că nivelurile inferioare (VI-VIII), care au o vădită tradiţie acheulea-nă, pot fi mult mai timpurii (Borziac 1994).

Cercetarea paleoliticului superior în RSSMSpre deosebire de alte perioade ale epocii de pia-

tră, paleoliticul superior a fost mai bine studiat. Încă din 1940 malurile Nistrului erau cercetate de S.N. Bibikov (1908–1988)13, iar din 1945 cercetările sunt preluate de M. Rudinskij. În perioada anilor 1946-1948 cercetări de suprafaţă întreprinde P.I. Boriskovskij, care a scos la suprafaţă multe situri paleolitice (Черныш 1973, 6). Cercetările lui N. Moroşan au servit drept model şi punct de plecare pentru S. Bibikov, P. Boriskovskij şi A.P. Černyš, care în 1946-1954 au întreprins ample investigaţii preliminare de suprafaţă în staţiuni deja cu-noscute sau depistate de ei. Graţie acestor cercetări au fost descoperite peste 70 de puncte noi cu materiale din

13 S.N. Bibikov s-a născut la 1 septembrie 1908 în oraşul Sevastopol din Ucraina. A fost un arheolog cunoscut în întreaga URSS, fiind membru corespondent al AŞ a RSSU din anul 1958, laureat al Premiului de Stat al RSS Ucrainene în domeniul tehnicii şi ştiinţei, conducătorul secţiei arheologice din Crimeea. Între anii 1955-1968 a fost directorul Institutului de Arheologie al AŞ a RSSU. A fost preocupat de cercetarea paleoliticului, neoliticului şi epocii timpurii a fierului în estul Europei (a se vedea: http://www.oval.ru/enc/8370.html şi http://crimean-center.com/?m=200810).

120 Adrian PELIVAN

paleoliticul superior. Rezultatele acestor cercetători au fost amplu reflectate în lucrările de specialitate, dar şi în publicaţiile cu caracter generalizator (Борисковский 1950; Борисковский 1951; Бибиков 1953).

În 1953, P. Boriskovskij a publicat o mono-grafie de proporţii intitulată «Палеолит Украины» (Борисковский 1953), în care au fost descrise toate materialele din zona carpato-nistreană cunoscute. Deşi, anterior, P. Boriskovskij criticase vehement concepţii-le migraţioniste ale lui G. Mortillet, în această lucrare de sinteză propune o nouă periodizare a paleoliticului superior din bazinul Nistrului, în care încadrează toate materialele culese la suprafaţă din valea Nistrului şi de pe teritoriul Ucrainei în schema lui N. Moroşan. Ast-fel, stratigrafia sitului Stânca-Ripiceni devine pentru P. Boriskovskij principalul reper stratigrafic pe care se bazează periodizarea paleoliticului superior propusă de el. P. Boriskovskij defineşte şapte trepte evolutive ale paleoliticului superior de pe teritoriul Ucrainei, inclusiv din zona Nistrului Mijlociu (Борисковский 1953, 395-415). În această schemă au fost incorporate materialele din zonă, cunoscute până la etapa anilor 1950-1951.

Începând cu anul 1946, paleoliticul şi mezoliticul din bazinul Nistrului vor fi în vizorul şcolii arheologice din oraşul Lvov, liderul incontestabil a acestor cercetări fiind doctorul în istorie, A.P. Černyš (1918-1993)14, care va conduce paralel lucrările echipei ce va studia paleo-liticul în cadrul Expediţiei Moldoveneşti a Institutului de Arheologie al AŞ a URSS şi a Filialei Moldoveneşti. A.P. Černyš a condus şi detaşamentul care urma să stu-dieze staţiunile paleolitice în cadrul Expediţiei Tripoli-ene a Institutului de Arheologie al AŞ a RSS Ucrainene şi a Institutului de Istorie şi Cultură Materială al AŞ din URSS. Ulterior a condus „Expediţia Paleolitică Nis-treană” în cadrul Institutului Ştiinţelor Socio-Umane al AŞ a RSS Ucrainene. Regiunea principală în cercetările acestor expediţii a reprezentat-o partea dreaptă a râului Nistru şi într-o măsură mai mică partea stângă a râului Nistru. În rezultatul acestor lucrări A.P. Černyš desco-peră peste 220 staţiuni noi (Черныш 1973, 6). Astfel, în 1949–1951 şi 1953, A.P. Černyš, descoperă sau cer-cetează staţiunea pluristratigrafică Babin I (Черныш 1973, 6); între 1951-1953 Voronoviţa I (Черныш 1973, 6-7); în 1955-1961, 1963–Molodova I (Черныш 1973, 7); în anii 1951,1953-1958, 1960-1962 şi 1964–va stu-

dia amănunţit staţiunea Molodova V (Черныш 1973, 7); în 1957 este studiată staţiunea mezolitică Frumu-şica I din RSSM (Черныш 1973, 7); în 1965 Otaci I; între 1966-1968 Oselivka I; în 1966-1967 Oselivka II; în 1968 Oselivka III; între 1969-1972 Cormani IV (Черныш 1973, 7).

În baza cercetărilor care au durat mai mult de zece ani, A. Černyš a sistematizat atât materialele anterioare, cât şi cele noi, creând o nouă schemă taxonomică şi de evoluţie a paleoliticului superior din bazinul Nistrului (Черныш 1959), care, completată şi solid argumentată, a fost publicată ceva mai târziu (Черныш 1973). Utili-zând o variantă proprie a concepţiei stadialiste de evo-luţie a paleoliticului superior din Europa periglacială, deja depăşită şi abandonată de majoritatea specialiştilor din estul Europei, A. Černyš a determinat şase etape de evoluţie a paleoliticului superior din lunca Nistrului. În calitate de suport stratigrafic şi cronologic pentru edi-ficarea schemei cronologico–culturale amintite a servit studiul depozitelor pleistocenului tardiv din zona Nis-trului Mijlociu de pe locul de amplasare a staţiunilor pluristratificate Molodova I, V, Oselivka, Otaci etc., realizat de I. Ivanova, eminent geolog al cuaternarului tardiv din Europa de Est. Această schemă, susţinută, completată şi promovată insistent de autor, a implicat ample şi diverse analogii, readuse din diferite zone ge-ografice şi situri paleolitice, cărora li s-a dat prioritate şi au servit drept argumente de “documentare”. Perio-dizarea propusă de A. Černyš, ca şi cea recomandată de P. Boriskovskij, au avut un rol benefic în ordonarea materialelor, datelor şi informaţiilor despre paleoliticul din zonă.

În anii `50 ai sec. XX, V. Marchevici a descoperit un şir de staţiuni paleolitice în valea Răutului care, ulte-rior, au fost publicate prealabil de N. Chetraru (Кетрару 1969, 24-88). Printre ele putem menţiona staţiunile Bo-buleşti VI, Ciutuleşti I, Gura Camencii IV, studiate apoi prin săpături sistematice (Кетрару 1973).

Începând cu anul 1957, rolul principal în cerceta-rea paleoliticului din RSSM îi revine lui N. Chetraru15, care a invitat la lucrările de cercetare a paleoliticului şi mezoliticului pe cercetătorii G. Grigor’eva şi N. Anis-jutkin. Lui N. Chetraru îi revine un rol important în descoperirea, cercetarea şi publicarea materialelor pale-oliticului superior din interfluviul Prut-Nistru. N. Che-

14 A. P. Černyš s-a născut într-o familie de intelectuali în satul Holmi (Ucraina) la data 25 decembrie 1918. Încă din copilărie este pasionat de descoperirile arheologice. În anul 1936 este înmatriculat la facultatea de istorie a Universităţii din Kiev „Taras Ševcenko”. Fiind încă student în anul III, s-a angajat la lucru în secţia de preistorie a Muzeului Central din Kiev, datorită cărui fapt el va participa la expediţia condusă de T.S. Passek, până la începerea războiului. Între 1946-1950 a lucrat la Institutul de Arheologie, Academia de Ştiinţe din Ucraina (Kiev). În 1951-1993 a activat în cadrul Institutului de Ştiinţe Sociale din Ucraina (Lvov). A descoperit şi investigat mai mult de o sută de situri paleolitice şi mezolitice de-a lungul Nistrului Mijlociu, în mare parte din regiunea Cernăuţi. A primit o recunoaştere internaţională în special pentru numeroasele sale lucrări cu privire la paleoliticul şi mezoliticul Carpaţilor de Nord, relevând un material factologic imens în ceea ce priveşte procesul de răspândire a primilor hominizi în Carpaţii de Nord-Est, relaţia dintre viaţa şi activitatea umană şi mediul înconjurător în epocă glaciară. De asemenea A.P. Černyš a invocat o idee originală despre constituirea sistemului tribal în paleoliticul mijlociu. Fiind grav bolnav, la data de 16 august 1993 se stinge din viaţă din cauza unui atac de cord (a se vedea biografia lui A.P. Černyš în următoarele publicaţii de referinţă: Сытник 1998; Сытник, и др. 1998; Ситник 2008).


traru a realizat şi încadrările crono-culturale ale multor industrii. Astfel, în repertoriul staţiunilor paleolitice şi mezolitice din spaţiul pruto-nistrean, ca şi în lucrările anterioare, N. Chetraru menţiona că materialele nive-lului inferior al grotei Brînzeni I descoperite în 1960 şi cercetate de el în anii 1960, 1963-1965, 1968 şi în 1987 de către I. Borziac şi S. Covalenco, de rând cu materi-alele staţiunii Bobuleşti VI, sunt cele mai timpurii ves-tigii ce ţin de paleoliticul superior din zonă (Кетрару 1973). În primăvara anului 1958 N. Chetraru, de unul singur, a cercetat întreaga vale a râului Ciugur din nord-vestul Moldovei. Unul din primele sale articole are ca temă anume rezultatele acestor descoperiri. Grota Du-ruitoarea Veche, descoperită de el pe parcursul acestor periegeze, a fost cercetată prin săpături în anii 1959-1960. Tot în aceşti ani N. Chetraru începe cercetările unor interesante monumente paleolitice cum ar fi sta-ţiunea Costeşti, grota Brînzeni, grotele Trinca I-III din regiunea Prutului, staţiunile Raşcov VII şi VIII, Otaci I din regiunea Nistrului, staţiunile Ciutuleşti, Gura Ca-mencii I şi IV de pe râul Răut. În privinţa staţiunilor Raşcov VII şi VIII, prin săpăturile efectuate de N. Che-traru s-a putut stabili că Raşcov VII are un singur nivel de locuire specific paleoliticului superior, Raşcov VIII - două niveluri de locuire, iar materialele descoperite au multe trăsături comune cu cele de la Raşcov VII, cu toate că au fost evidenţiate şi unele particularităţi. Staţi-unile respective au fost cercetate prin săpături şi în anii următori - în 1962 de N. Chetraru, iar în 1971-1972 de N. Chetraru, G. Grigor`eva şi I. Borziac.

Datorită descoperirii grotei de la Brînzeni în anul 1960 de către N. Chetraru şi V. Verina a fost posibilă depistarea primului obiect, care atestă anumite manifes-tări magico-religioase în arta din paleoliliticul superior. Este vorba de o amuletă care a fost datată cu cca. 35000 de ani î. Hr. Piesa este lucrată în fildeş de mamut şi pre-zintă un „corp” triunghiular cu „gât” alungit, care ar pu-tea sugera o reprezentare a unui peşte. Partea triunghiu-lară este acoperită cu un decor punctat (Кетрару 1970).

Grota respectivă de la Brînzeni a mai fost cercetată de acelaşi N. Chetraru în anii 1963-1965, 1968, 1975 şi de I. Borziac deja în anul 1987 (Кетрару 1973, 69-74,142; Chirica ş.a. 1996).

Pe parcursul mai multor ani de la sfârşitul anilor `40 ai sec. XX, au fost descoperite şi cercetate zeci de monumente dintre cele mai importante, reprezentând vestigii paleolitice şi mezolitice de pe teritoriul Moldo-vei. Datorită acestor cercetări, efectuate de către arheo-logii A.P. Černyš, N.A. Chetraru, G.V. Grigorieva, I.K. Ivanova, I.A. Borziac în RSSM, s-a putut constata că paleoliticul superior din această regiune s-a format în baza diferitelor variante locale ale musterianului. Popu-laţia din regiunea carpato-nistreană în perioada muste-riană dispunea de o cultură materială destul de bogată. Oamenii din această perioadă locuiau nu doar în grote şi peşteri naturale, dar şi în construcţii artificiale, ridicate de ei din oase de mamut (de exemplu Molodova I, Mo-lodova V, etc.) (Борисовский 1984, 170).

ConcluziiPrimele cercetări în spaţiul pruto-nistrean referi-

toare la perioada paleoliticului au fost efectuate încă în perioada interbelică de către: C.E. Ambrojevici, I.Gh. Botez şi N.N. Moroşan, malurile din partea stângă a râ-ului Nistru fiind cercetate de S.N. Bibikov şi M.Y. Ru-dinskij. Aceste cercetări au fost întrerupte atât de eve-nimentele celui de-al doilea război mondial, cât şi de ocuparea Basarabiei de către URSS, dar şi de începutul teroarei staliniste. Trei din cei cinci arheologi menţio-naţi mai sus au fost arestaţi şi supuşi persecuţiilor or-ganelor de represiune sovietice (I. Botez, N. Moroşan, M. Rudinskij). Cercetările acestor arheologi au fost în principiu continuate cu o mai mare amploare după anul 1945 de către arheologii sovietici din Kiev, Lvov, Le-ningrad şi Moscova, la care au aderat treptat şi arhe-ologi tineri din RSSM. Graţie acestor cercetări ample s-au descoperit sute de staţiuni şi puncte noi paleolitice şi mezolitice, care şi astăzi prezintă un interes deosebit,

15 Nicolae Chetraru s-a născut în 1931 în satul Mărculeşti, judeţul Soroca, unde părinţii lucrau la Căile Ferate Române. La numai zece ani, el, împreună cu părinţii, a fost exilat în îndepărtatul sătuc Sondarya din regiunea Tomsk a Rusiei. În 1947 termină studiile primare. Tot în acel an se mută cu traiul la tatăl său în Kîrgîzstan unde, continuându-şi studiile, participă şi la lucră-rile de explorare a detaşamentului expediţiei geologice. Împreună cu geologul Yu. Gh. Žukov au descoperit în munţi bogate zăcăminte de uraniu şi aur. În 1951 tânărul Nicolae este deja student la facultatea de istorie a Universităţii din Kîrgîzstan. Pe parcursul a trei-patru ani a avut ocazia să participe la lucrările expediţiilor lui A.P. Okladnikov, A.N. Bernstam şi N. Kibirov. Fiind încă student, el a primit propunerea de a susţine extern examenele pentru anul patru şi cinci, pentru a fi numit în func-ţia de director al Muzeului de Istorie şi Natură din oraşul Os. N. Chetraru a refuzat, deoarece dorea să se ocupe de studierea istoriei antice a ţinutului său de baştină. Curând, în 1954, el reuşeşte să revină în Moldova, unde în 1956 absolveşte cu succes Universitatea de Stat din Chişinău. În anul 1955 Nicolae Chetraru este angajat ca laborant superior la Institutul de Istorie, Limbă şi Literatură al Filialei Moldoveneşti a AŞ din URSS, iar în vara aceluiaşi an - colector în expediţia arheologică condusă de E.A. Rikman. În domeniul intereselor ştiinţifice ale tânărului arheolog de pe atunci, au intrat vestigiile culturilor Černjahov şi Tripolie. Primele şantiere şi cercetări, discuţiile cu colegii l-au adus la convingerea că trebuie să acorde o atenţie mai mare pe atunci încă puţin cunoscutelor vestigii din epoca de piatră, cercetarea cărora i-a şi determinat soarta pe mulţi ani înainte. În 1957 N. Chetraru este în componenţa expediţiei paleolitice condusă de cunoscutul arheolog ucrainean A.P. Černyš, efec-tuând cercetări în cunoscuta staţiune paleolitică pluristratigrafică Molodova V din regiunea Nistrului Mijlociu şi în aşezarea mezolitică Frumuşica de pe Răut. În anul 1958 N. Chetraru participă la săpăturile grotelor şi peşterilor din Crimeea în cadrul expediţiei arheologului S.N. Bibikov. Făcând cunoştinţă cu metodologia de cercetare a staţiunilor de peşteră, în acelaşi an el întreprinde săpături independente în prima sa grotă de pe teritoriul Moldovei (a se vedea: Covalenco, Levinschi 2001).

122 Adrian PELIVAN

nu numai pentru arheologia moldovenească, dar şi pen-tru cea mondială.

Analiza sumară a studiilor vizând paleoliticul în lucrările arheologilor sovietici ne-a permis să sesizăm faptul că catalogarea arheologiei sovietice ca fiind una fundamental marxistă ar fi incorectă, din punctul nostru de vedere, pentru simplul fapt că moştenirea cultural-istorică a ideilor arheologilor pre-sovietici a rezistat ne-întrerupt în Uniunea Sovietică. În acelaşi timp suntem de acord că, în raport cu alte şcoli europene, şcoala so-vietică a preluat într-o măsură mult mai largă sistemul imperativ al marxismului. Nu ar trebui să minimizăm însă meritele metodelor de cercetare care au apărut ca o consecinţă a alăturării la acest tip de marxism. Preo-cuparea pentru generalizări şi căutarea unor legităţi ale proceselor culturale a rămas, cu regret, partea rigidă a arheologiei sovietice, iar dogmatismul şi controlul tutu-ror ştiinţelor, în special a celor socio-umane, a calmat orice încercare de disidenţă.

În ceea ce priveşte depistarea şi cercetarea staţiuni-lor paleolitice de pe teritoriul RSSM, acestea au purtat un caracter inegal, în sensul că principalele descoperiri, totuşi, au avut loc în partea de nord a spaţiului pruto-nistrean. Cercetarea slabă a zonei din centrul şi sudul republicii între 1945-1970, se explică în general prin faptul că începând chiar cu primele expediţii, de o aten-ţie mai sporită s-au bucurat siturile din nordul RSSM. Cu toate acestea, unele puncte cu materiale paleolitice au fost descoperite de N. Chetraru în anii 1957-1959 în valea râului Ichel şi în împrejurimile oraşului Chişinău.

În anii 1962 şi 1963, în urma perieghezelor efectuate de S.A. Astahov, au fost depistate unelte de silex pa-leolitice pe valea râului Bîc. În anul 1966, în apropiere de satul Recea, r. Străşeni, Z.G. Lungu a descoperit o staţiune care ulterior a fost cercetată de N. Chetraru. În raioanele de sud ale republicii au fost depistate doar sta-ţiuni şi materiale din mezolitic.

Până în anul 1970 au fost descoperite cca. 20 de staţiuni şi puncte cu materiale din paleoliticul inferior, la două dintre acestea fiind depistate materiale in situ - Duruitoarea Veche şi Ofatinţi. Din perioada paleoliticul mijlociu între anii 1945-1970 sunt cunoscute aproxi-mativ 30 de puncte şi staţiuni, din acestea doar în gro-tele de la Buzdujeni I (opt niveluri de locuire), Trinca I (două niveluri de locuire), Trinca II (trei niveluri de locuire), Trinca III (un nivel de locuire) au fost depistate vestigii in situ, cercetate prin săpături sistematice. După cum am menţionat mai sus paleoliticul superior a fost mai bine cercetat, din acest considerent între anii `20-`70 ai sec. XX, au fost descoperite peste 200 de staţiuni şi puncte, dintre care doar 90 sunt reprezentate de nive-luri de locuire in situ. Dintre acestea au fost cercetate doar 20 de staţiuni, iar alte 16 staţiuni au fost cercetate prin sondaje.

Prin acest articol modest sperăm să impulsionăm apariţia unor noi studii de valoare şi a altor cercetători din domeniu, care ar fi mai mult decât necesare, prin abordarea unor probleme care în mare parte au fost ignorate până în prezent de cercetătorii din Republica Moldova.

BibliografieAmbrojevici 1926: C. Ambrojevici, Urmele omului diluvial în Basarabia. Buletinul Muzeului Naţional de Ştiinţe Naturale din Chişinău 1, 1926, 67-76.Borziac 1994: I. Borziac, Paleoliticul şi mezoliticul dintre Nistru şi Prut (Republica Moldova). TD XV, 1-2 (Bucureşti 1994), 19-40.Borziac ş.a. 2006: I. Borziac, V. Chirica, M-C. Văleanu, Culture et Sociétés pendant le Paléolithique supérieur a travers l’espace Carpato-Dnestrien (Iaşi 2006).Chetraru 2010: Nicolae Chetraru, Nicolae N. Moroşan şi activitatea lui în domeniul arheologiei în Basarabia. In: http://persona-litatibasarabene.info/nicolae-n-morosan-si-activitatea-lui-in-domeniul-arheologiei-in basarabia_04_2010.htmlChetraru ş.a. 2003: N. Chetraru, A. Moraru, N. Răilean, Nicolae Moroşan - Drama unui savant (Chişinău 2003).Chirica ş.a. 1996: V. Chirica, I. Borziac, N. Chetraru, Brynzeni, dep. d’Edineţ. In : Gisiments du paleolithique superieur ancien entre le Dniestr et la Tissa (Iaşi 1996), 13-30.Chirica, Sovan 2006: V. Chirica, O. L. Sovan, Civilisations préhistoriques et protohistoriques de la zone du Prut moyen (Iaşi 2006).Colesnic 2002: I.Colesnic, Basarabia necunoscută 4 (Chişinău 2002), Covalenco, Levinschi 2001: S. Covalenco, A. Levinschi, A 70-a aniversare–Nicolae Chetraru. Tyragetia X, 2001, 277-280.Davis 1983: R. S. Davis, Theoretical Issues in Contemporary Soviet Paleolithic Archaeology. Annual Review of Anthropology 12, 1983, 403-428Dergacev 1994: V. Dergacev, Arheologia Republicii Moldova. Retrospectivă istorică, în: Thraco-Dacica, tomul 15, nr.1-2 (Bu-creşti 1994), 7-18.Dicu 2000: Paul I. Dicu, Argessis. SC IX, 2000, 507-510.Dumitrescu 1957: V. Dumitrescu, Ceslav Enric Ambrojevici (1900-1954). SCIV 8, 1-4, 1957, 405-407.Klein 1969: R. G. Klein, The Musterian of European Russian, Proceedings of the Prehistoric Society, 35, 1969, 77-111.Kosven 1957: M.O. Kosven, Introducere în istoria culturii primitive (Bucureşti 1957).Moroşan 1927: N.N. Moroşan, Contribuţii la cunoaşterea Paleoliticului din Moldova de Nord (Malurile Prutului) Academia Română. Memoriile secţiunii ştiinţifice, t. 9, mem. 7, (Bucureşti 1927), 343-360.Moroşan 1929: N.N. Moroşan, Noi contribuţii preistorice asupra Basarabiei de Nord. Academia Română. Memoriile secţiunii ştiinţifice, seria 3, tomul 6, mem.1 (Bucureşti 1929), 34-45.Moroşan 1933: N.N. Moroşan, Quelques observations sur le Quaternaire du NE de la Moldavie In: Comptes Rendues de Séances de l`Institut Géologique de Roumanie. Şedinţa din 13 februarie 1931, tomul 19, 1930-1931 (Bucureşti 1933), 11-29.Moroşan 1934: N.N. Moroşan, Depozitele quaternare paleontologice şi levalloisiene de la Ghermani-Dumeni, (Malul stâng al


Prutului) (Chişinău 1934), 3-28.Moroşan 1938: N.N. Moroşan, Le Pléistocène et le Paléolithique de la Roumanie du Nord-Est. Anuarul Institutului Geologic al României, tomul 19 ( Bucureşti 1938), 1-160.Munteanu 2007: Şt. Munteanu, Câteva date privind activitatea Muzeului Naţional de Istorie Naturală din Chişinău (1918-1940). Revista „Chronos” V, 1 (8), 2007, 24-26.Păunescu 1994: Al. Păunescu, Viaţa şi opera lui N. N. Moroşan. SCIVA 45, 3, 1994, 199-214. Păunescu 2003: Al. Păunescu, Din istoria arheologiei româneşti pe baza unor documente de arhivă (Bucureşti 2003).Răileanu 2005: N. Răileanu, Muzeograful şi arheologul Gheorghe Sergheev. Tyragetia 14, 2005, 320-321. Simonescu, Moroşan 1926: I. Simonescu et N. Moroşan, Une station Aurignacien en Moldavie. Bulletin de la section scienti-fique de L`Académie Roumain, 10, 3, 1926, 59-64.Tilley 1989: C. Tilley, Archaeology as socio-political action in the present In: V. Pinsky şi A. Wylie (ed.), Critical traditions in contemporary archaeology. Essays in the philosophy, history and socio-politics of archaeology, Cambridge-New York-Port Chester-Melbourne-Sydney: Cambridge University Press, 1989, 104-116.Ursulescu 2007: N. Ursulescu, Neoliticul şi eneoliticul României în contextul Europei şi al Orientului Apropiat (Iaşi 2007).Адиясевич 1946a: М. Адиясевич, oAŞCAŞRM, fond 3, inv. 2, dosar 16.Адиясевич 1946b: М. Адиясевич Памятники Молдавии. (Материалы для составления археологической карты МССР) (Кишинев 1946).Анисюткин 1971: Н.К. Анисюткин, Мустье Пруто-Днестровского междуречья. Автореф. канд. дисс. (Ленинград 1971).Анисюткин 1978: Н.К. Анисюткин, Мустерская стоянка Кетросы в среднем Приднестровье. Бюллетень комиссии по из-учению четвертичного периода. 48, 1978, 5-21.Анисюткин 1981: Н.К. Анисюткин, Археологическое изучение мустьерской стоянки Кетросы. В кн.: Кетросы. Мустьер-ская стоянка на Среднем Днестре (Москва 1981).Анисюткин 1992: Н.К. Анисюткин, Ранний и средний палеолит юго-запада Европейской части СССР (автореф. докт. дисс.) (С-Пб 1992). Анисюткин 2001: Н.К. Анисюткин, Грот Буздужаны 1. In: Мустьерская эпоха на Юго-Западе Русской равнины. (СПб 2001), 127-132.Анисюткин и др. 1986: Н.К. Анисюткин, И.А. Борзияк, Н.А. Кетрару, Первобытный человек в гротах Тринка I-III. (Ки-шинев 1986).Бибиков 1953: С.Н. Бибиков Поселение Лука-Врублевецкая. МИА 38 (Москва-Ленинград 1953).Борисковский 1950: П.И. Борисковский, Начальный этап первобытного общества (Ленинград 1950).Борисковский 1951: П. И. Борисковский, Основные этапы развития верхнего палеолита Украины. СА, XV, (Москва 1951), 16-22.Борисковский 1953: П.И. Борисковский, Палеолит Украины. МИА 40 (Москва-Ленинград 1953).Борисковский 1957: П. И. Борисковский, Древнейшее прошлое человечества (М.-Л. 1957).Борисовский 1984: П.И. Борисовский (ответ. ред. тома), Археология СССР. Палеолит СССР (Москва 1984).Борзияк, Кетрару 1991: И.А. Борзияк, Н.А. Кетрару, Костяной инвентарь и его роль в хозяйстве среднего палеолита Молдовы. In: Хозяйственные комплексы древних обществ Молдовы (Кишинев 1991), 29-39.БСЭ 1953: Большая Советская Энциклопедия. 2-е изд. Т. 23 (Москва 1953).Булочникова 2003: Булочникова Е.В., А.Н. Рогачёв и М.В. Воеводский. Верхний палеолит-верхний плестоцен: динами-ка природных событий и периодизация археологических культур. Материалы международной конференции, посвящён-ной 90-летию со дня рождения Александра Николаевича Рогачёва. (СПб. 2002). Граб, Супруненко 1992: В.І. Граб, О.Б. Супруненко, Доля Михайла Рудинського. Археологія, Київ, №4, 1992.Громов 1950a: В.И. Громов, М.В. Воеводский (1903–1948). Бюллетень комиссии по изучению четвертичного периода. № 15. (Москва 1950).Громов 1950b: В.И. Громов, Работы М.В. Воеводского и изучение истории четвертичного периода. КСИИМК, Вып. 31. (Москва 1950).Дебец 1949: Дебец Г.Ф. Памяти М.В. Воеводского (1903–1948). СЭ, 1949. Деревянко и др. 1994: А.П. Деревянко, С.В. Маркин, С.А. Васильев, Палеолитоведение: введение и основы (Новоси-бирск 1994).Кетрару 1958: Н.А. Кетрару, К вопросу об исследований палеолитических памятников Молдавии. В сб.: Материалы первой конференции молодых ученых Молдавской ССР (Кишинев 1958), 7-8.Кетрару 1960: Н.А Кетрару, Материалы к археологической карте Молдавии. В сб.: Труды государственного историко-краеведческого музея (Кишинев 1960).Кетрару 1965a: Н.А. Кетрару, Палеолитическая стоянка в гроте Старые Дуруиторы. КСИA 105, 1965, 79-84.Кетрару 1965b: Исследования палеолитических гротов Северо-запада Молдавии. Археологическое исследование. В сб.: Охрана природы Молдавии 3 (Кишинев 1965), 60-77.Кетрару 1969a: Н.А. Кетрару, Палеолитические и мезолитические местонахождения в бассейне р. Реут. В кн.: Антропо-ген Молдавии (Кишинев 1969), 33-118.Кетрару 1969b: Н.А. Кетрару, Исследование палеолита в Молдавии. Известия Академии Наук Молдавской ССР, серия биологических и химических наук 2 (Кишинев 1969).Кетрару 1970: Н.А. Кетрару, Уникальный предмет палеолитического искусства из грота Брынзены I. Охрана природы Mолдавии 8, 1970, 34-45.Кетрару 1973: Н.А. Кетрару, Памятники эпох палеолита и мезолита. Археологическая карта Молдавской ССР 1 (Киши-нев 1973).Кетрару 1974: Н.А. Кетрару, Памятники эпох палеолита и мезолита в Молдавии. Автореф. канд. дисс. (Ленинград 1974).Кетрару 1991: Н.А. Кетрару, Производственные комплексы раннего палеолита Молдовы. Хозяйственные комплексы древних обществ Молдовы, (Кишинев 1991), 6-19.

124 Adrian PELIVAN

Кетрару, Анисюткин 1967: Н.А. Кетрару, Н.К. Анисюткин, Мерсына. Новое нижнепалеолитическое местонахождение в Молдавии (Кишинев 1967).Колосов 1972: Ю.Г. Колосов, Шайтан-Коба - мустьepська стоянка Криму (Кiив 1972).Кызласов 1997: Л.Р. Кызласов, Портреты учителей-создателей советской археологии. Вестник МГУ. Серия 8, «Исто-рия», 1997, № 9.Мельникова 2005: Н. Мельникова, Из истории изучения археологии в музее. Revista de Etnologie, Ştiinţele Naturii şi Muzeologie 3 (16), (Chişinău 2005).Пассек 1947: Т.С. Пассек, Предварительный oтчет об археологических разведках экспедиции по изучению памятников триполиской культуры в Молдавской ССР в 1947 году. Архив НМАИМ, инв. № 491 (Кишинёв 1947).Романовский 2003: Н.В.Романовский, Сталинизм и теория институциональных матриц. Социологические исследования 5, 2003, 132-140. Рудинський 1929: М. Рудинський, 3 матеріалів до вивчення передісторії Поділля. Антропологія. Річник кабінету 1928 (Київ1929).Рудинський 1949: М. Рудинський, З матеріалів Дністрянської експедиції 1945 р. Археологічні пам’ятки УРСР II ( Київ 1949). Сергеев 1950: Г.П. Сергеев, Позднеашельская стоянка в гроте у сел. Выхватинцы (Молдавия). СА 12, 1950, 203-212.Ситник 2008: О. Ситник, „Епоха Черниша” У вивченні палеоліту західної україни (до 90-річчя з дня народження Олек-сандра Панкратовича Черниша, 1918–1993). Археологічні дослідження Львівського університету 11, 2008, 250–296.Смирнов 1946: Г.Д. Смирнов, Итоги археологических исследований в Молдавии в 1946 году. Arhiva Naţională a Republicii Moldova, F.3330, inv.1, dosar 2.Смирнов 1953: Г.Д. Смирнов, Отчётные материалы по археологическими исследованиям Молдавии за 1946-1953 годы, (Кишинёв 1953). Arhiva MNAIM, d.385 ”A”.Сытник 1998: А.С. Сытник Олександр Черниш i Молодове. МДАПВ 7, 1998, 21-23.Сытник, и др. 1998: А.С. Сытник, Р.Т. Грибович, Л.Г. Мацкевой Пам’ятi Олександра Черниша. МДАПВ, Вып. 7, 1998, p. 5-13.Удальцов 1949: А. Д. Удальцов (ответ. ред.): За партийность в археологической науке! КСИИМК XXV, (Москва-Ленин-град 1949), 3-6.Черныш 1946: А.П. Черныш, Отчет о работе проведенной в селе Выхватинцах Рыбницкого р-на МССР в 1946 г. Архив НМАИМ, инв. № 491 (Кишинёв 1946).Черныш 1959: А.П. Черныш, Поздний палеолит среднего Приднестровья. Труды КИЧП. Вып. 15 (Москва 1959). Черныш 1973: А.П. Черныш, Палеолит и мезолит Приднестровья. Карты и каталог местонахождений (Москва 1973).Черныш 1961: О.П. Черниш, Палеолiтична стоянка Молодове V (Киiв 1961).Чубур 2003: А.А. Чубур, Михаил Вацлавович Воеводский: страницы биографии (к 100-летию со дня рождения). Очерки по истории археологии Брянской области 1 (Брянск 2003)Фосс 1949: М.Е. Фосс, М.В. Воеводский (1903–1948). КСИИМК 25, 1949.Щавелёв 1995: С.П. Щавелёв, Деснинская экспедиция М.В. Воеводского и её вклад в археологическое изучение Курско-го края. Деснинские древности (Брянск 1995).Щавелёв 2007: С. П. Щавелёв, Историки Курского Края (Биографический словарь) (Курск 2007). Замятнин 1950: С.Н. Замятнин, Памяти Михаила Вацлавовчиа Воеводского. СА XII, 1950.

Pelivan Adrian, cercetător ştiinţific, Centrul de Arheologie, IPC al AŞM; e-mail: [email protected].

ПЕРЕЖИТКИ ЗООЛАТРИИ У БЕССАРАБСКИХ МОЛДОВАН

Сергей КУРЧАТОВ, Кишинэу

Rămăşiţe ale zoolatriei la moldovenii basarabeni. În articol se analizează unele rămăţiţe ale credinţelor zoolatre atestate în mormintele creştine descoperite în anul 2004 în cimitirul de lângă biserica Adormirea Maicii Domnului de la Căuşeni.

В статье рассматриваются пережитки зоолатрических верований, отмеченные в христианских погре-бениях при исследовании части кладбища у церкви Успения г. Кэушень в 2004 г.

The zoolatry remnants of Bessarabian moldovans. The article reviews the remnants of zoolatry beliefs, marked in the Christian burials under the study of the Cemetery near the church Uspenia, taon Căuşeni in 2004.

Key word: astragal, Budjak, Basarabia, zoolatry, funeral ritual.

Погребальный обряд населения Молдовы ново-го и новейшего времени характеризуется большим разнообразием погребальных сооружений (ямы с уступами, различной формы подбои) и ритуалов при сохранении христианской традиции положе-ния покойных. Такое разнообразие конструкций могильных ям обусловлено пограничным положе-нием Днестровско-Прутского междуречья, являю-щегося составной частью западной окраины Вели-кой евразийской степи, с кочевым миром, широкие и разнообразные контакты с которым не могли не отразиться и на таком консервативном ритуале как погребальный обряд. Между тем, оставались силь-ны и старые местные традиции, часто восходящие к разным этносам, населявшим и колонизировавшим регион в историческом прошлом. Все это наложило свой отпечаток на своеобразие погребального риту-ала в новое время.

В настоящей работе мы предлагаем рассмотреть особенности погребального обряда отмеченные в ходе спасательных раскопок кладбища при церкви Успения (Adormirea Maicii Domnului) г. Кэушень (Căuşeni) в 2004 г. Несмотря на то, что все погребе-ния совершены в соответствии с христианским ка-ноном, в некоторых прослеживаются реминисцен-ции зоолотрических верований уходящих корнями в языческое прошлое. Ранее, насколько мне известно, настоящие детали обряда на средневековых молдав-ских кладбищах не отмечались. Не известны они и на хронологически сопоставимых памятниках цен-

тральной Молдовы. Предварительно обозначим кратко основные характеристики памятника .

Церковь Успения г. Кэушень располагается в не-большой ложбине, в начале которой, выше храма, по сведениям местных жителей, еще сравнительно не-давно находился родник. В настоящее время о нем ничего не напоминает. Исчезновение родника, надо полагать, явилось причиной значительного подъема грунтовых вод подтапливавших до недавнего вре-мени внутренние пределы церкви. Вероятно, на его месте во второй половине прошедшего века был вы-рыт колодец. Для устранения угрозы потери фресок по периметру здания был устроен дренаж шириной до 4 м. уничтоживший захоронения вблизи храма. Настоящие исследования проводились в связи с программой благоустройства памятника, в пределах современной церковной территории ограниченной каменным забором, к северо-западу от храма. Ранее территория кладбища, согласно рассказам жите-лей соседних домов периодически натыкающихся на останки погребенных, охватывала значительно большее пространство, далеко выходя за пределы нынешней церковной ограды.

Антропогенные отложения кладбища распада-ются на три стратиграфически обособленных го-ризонта – позднеримское время (III в. н.э), период его функционирования и после закрытия в начале XX в. Очевидного горизонта строительства камен-ной церкви выявить не удалось. Все исследованные погребения относятся ко второму горизонту, харак-

1 Историю исследования памятника и более подробную информацию о результатах раскопок смотрите: Bubulici, Kur-ceatov 2005; Bubulici, Tentiuc 2009.


126 Сергей КУРЧАТОВ

теризующемуся незначительными остатками поми-нальных тризн в виде мелких фрагментов керамики и костей животных. Активное использование иссле-дованного участка кладбища приходится на XVI-начало XX века. После чего захоронения вблизи храма прекращаются, а кладбищенская территория была использована для сброса хозяйственного му-сора (Bubulici, Kurceatov 2005, fig. 12).

Принадлежность кладбища христианской общине г. Кэушень не вызывает сомнений. Захоро-нений представителей других конфессий на нем не отмечено. Умерших хоронили в простых ямах глу-биной от 0,6 до 1,3 м. На поверхности могилы от-мечались деревянными или каменными крестами, использованными впоследствии для строительства церковного забора и мощения пола внутри храма. Покойники лежали в дощатых гробах подтрапеци-евидной формы, остатки которых в большинстве случаев удалось проследить. В трех случаях (погре-бения 17, 21, 22) крышки к ним крепились 4, 5 и 6 железными гвоздями. Обращает на себя внимание их расположение в пространстве гроба. Только в одном случае (погребение 17) шесть гвоздей рас-пределялись симметрично, по три в головах и ногах ребенка. В погребении 21 один гвоздь находился в правом углу гроба, один у правой бедренной кости и три в его нижней части. Близкая картина отмечена и для погребения 22 – один гвоздь в правом углу гро-ба и три в ногах. В румынской магической практике при подозрении, что покойник может превратиться в оборотня, существует ряд ритуалов связанных с использованием колющих орудий и колючих расте-ний, призванных помешать ему в этом. Так, в каче-стве превентивной меры защиты в гроб умершего клали железные гвозди (Свешникова 1990, 131), по-сле чего его душа обретала покой. Не исключено, что в случае с погребением 21, а возможно и 22, мы столкнулись с проявлением подобных магических действий.

Погребенные лежали вытянуто на спине, голо-вами на запад-юго-запад - юго-юго-запад, в сегмен-те от 192 до 260 градусов. Положение рук жестко не устоявшееся, между тем, у большинства они оказа-лись скрещены на груди. Согласно практикуемому и поныне обряду, разрушенные при совершении более поздних захоронений скелеты собирались в некую емкость и погребались в вырытой здесь же нише (погребения 11, 13, 20).

Сопровождающие покойных вещи встречались редко и представляли исключительно детали костю-ма, личные украшения, монеты (и железные гвозди). Характерно полное отсутствие в погребениях пред-метов личного благочестия – священных предметов с христианскими символами. Не исключено, впро-чем, что они могли изготовляться из не дошедших

до нас органических материалов, либо передаваться по наследству (Моця 1987, 72; Мусин 2002, 46). Их также могли заменять перфорированные венгерские денарии с изображением девы Марии с младенцем Христом на руках.

Наше внимание привлекли кости животных об-наруженные в непосредственной близости от погре-бенных на дне могил, что исключает возможность их случайного попадания. Они присутствовали в восьми погребениях – двух детских (9, одно разру-шено при рытье дренажа) и шести взрослых людей (4, 5, 8, 16 и 19). Всего в 31,8% из 22 исследован-ных комплексов. В захоронениях были найдены: три астрагала (альчика) и копыто крупного рогатого скота (крс.), два – домашней овцы, фрагмент клыка дикого кабана и позвонок крупной рыбы. Погребе-ния с астрагалами 5, 8 и 19 концентрировались в средней части исследованного участка, образовы-вая компактную группу. Сравнительно недалеко от них находилось и детское погребение 9. Надо отме-тить, что это был не самый насыщенный находками участок кладбища (Bubulici, Kurceatov 2005, fig. 1). Судя по монетным находкам - венгерский денарий 1687 г. Леопольда I (1657-1705) и сильно потертая татарская монета XVII в. из погребения 9 и денарий 1597 г. Рудольфа II (1576-1612) из погребения 18 (Bubulici, Kurceatov 2005, 406, fig. 3, 9-12; 407, fig. 6, 6, 11), захоронения на нем совершались в XVII – начале XVIII в. В это время, надо полагать, были со-вершены все исследованные погребения с альчика-ми. Кости животных из заполнения ямы погребения 22 (копыто и нижняя челюсть домашних лошади и кошки) нами не учитываются, так как попали они туда, скорее всего, случайно, из культурного слоя кладбища.

В местоположении костей животных наблюда-лась интересная закономерность. Во всех случаях по одному астрагалу лежало справа от покойников, стороны традиционно считающейся у многих наро-дов наиболее благоприятной частью пространства. В погребениях 9 (астрагал крс.) и 19 (астрагал до-машней овцы) находились в непосредственной бли-зости от черепа, а в погребениях 5 и 8 у бедренной и берцовой кости соответственно. Остальные кости животных (копыто крс. из погребения 9 и позвонок крупной рыбы из погребения 5) лежали с неблаго-приятной, левой от погребенных стороны. Наличие или отсутствие костей определенных животных в погребальных комплексах связано, как нам пред-ставляется, с их хозяйственной ценностью для рас-сматриваемого социума. Обнаруженные в погребе-ниях останки животных отражают реальный состав стада жителей местечка Кэушень расположенного на границе Буджакской степи и характер их хозяй-ственной деятельности. Главенствующая роль в нем

2 Определение остеологического материала проведено доктором биологии Романом Кройтор.

127Пережитки зоолатрии у бессарабских молдован

принадлежала соответственно крупному рогатому скоту и овцам, таранные кости которых (астрагалы) доминируют среди остеологических материалов ис-следованного кладбища.

Для раскрытия символики астрагалов перспек-тивно обратиться к дохристианскому прошлому народов населявших степи Северо-Западного При-черноморья и практической магии тюркских, пре-имущественно степных народов как носителей тра-диции сакрализации альчиков вплоть до недавнего этнографического прошлого. Значение придаваемое астрагалам различными социумами во все времена было двояким. Изначально они рассматривались как атрибуты игры, носившей в архаический период магический характер, ворожбы, гаданий и как обе-реги (Сергээва 2002, 54; Стрельник и др. 2009, 38). Игра в кости уходит корнями в далекое прошлое. Первые наборы астрагалов для игры без следов об-работки встречаются с эпохи ранней бронзы. Не-редко вместе с ними находят альчики с одним от-верстием, которые могли использоваться также как амулеты. Позднее игра в кости получила широкое распространение среди детей и юношей Греции и ее северопричерноморских колоний (Кастанаян 1959, 266). Немногочисленные находки астрагалов как в наборах, так и в качестве оберегов известны в сар-матских погребениях Северо-Западного Причерно-морья (Курчатов, Левинский 2007, 319). С послед-них веков до н.э. – рубежа эр входят в моду много-численные астрагалы-апотропеи изготовленные из стекла, бронзы и прочих материалов (Стрельник и др. 2009,47). В эпоху латена широкое распростране-ние в Иллирии и Карпатском бассейне приобретают наборные воинские пояса из бронзовых астрагалов (Crişan 1978, 157).

Наиболее рельефно магические свойства астра-галов сохранились в этнографии народов Средней Азии, чье экономическое благополучие непосред-ственно зависело от репродуктивности культиви-руемого стада, основу которого составляли преиму-щественно овцы. Являясь священным животным, предназначенным для жертвоприношений героям и предкам, баран служил символом богатства и вла-сти. По этой причине его сексуальная сила через помещенные в погребения астрагалы была призва-на значительно увеличить приплод скота и уберечь его от падежа. Захороненные в овчарне выигранные в кости альчики, представлявшиеся хранилищами овечьих душ, также увеличивали поголовье овец со-ответственно их количеству (Липский 1956, 22, 23).

Как пережиток языческих верований игральные кости встречаются на некоторых древнерусских христианских могильниках вместе с амулетами из клыков медведя и кабана (Каргер 1958, 203-204; Моця 1990, 47, 65; Мусин 2002, 146). Магическая связь астрагалов крупного рогатого скота у населе-ния Киевской Руси также ассоциировалась с достат-

ком и процветанием. Только с утратой ими магиче-ских функций игра в бабки теряет свою обрядовую актуальность и превращается в обычное детское развлечение (Сергээва 2002, 56). Использовавшийся в качестве талисмана, астрагал долженствовал огра-дить владельца от злых духов и несчастий. Зарытый вместе с последом у порога дома он способствовал рождению в семье мальчика (Кой-Крылган-Кала 1967, 158; Снесарев 1969, 91). Наиболее продол-жительное время связь игральных костей с магией плодовитости и достатка сохранялась у поздних ко-чевников, в том числе и ногайцев, несмотря на про-никновение в степь основ христианства и ислама (Ельников 2006; Андрух, Тощев 2009, 117-132).

Некоторое затруднение вызывает интерпрета-ция позвонка крупной рыбы из погребения 5. Ко-сти рыб периодически встречаемые в захоронениях предшествующих эпох обычно воспринимались как остатки напутственной пищи (Дяденко, Моця 1986, 85; Моця 1990, 58-59 и др.). Вместе с тем греческая эпитафия III в. до н.э. приводимая И.С. Каменецким (Каменецкий 1999, 139) заставляет усомниться в этом. Из нее следует, что вместе с останками рыб могли захораниваться утопленники.

В христианской литературе рыба выступает как символ веры, крещения, чистоты и девы Марии. В средневековом изобразительном искусстве образ рыбака традиционно ассоциировался с апостолами-рыбарями Петром и Андреем спасающими челове-ческие души (Матф. 4, 19). Однако преднамеренное помещение ее части в погребение противоречит православию и христианским канонам. Настоящее положение не позволяет рассматривать позвонок из погребения 5 как христианский символ. В тоже время в практикующей магии многих народов рыбы наделялись сверхъестественными свойствами спо-собными благотворно влиять на человека. Так по-звонок сома, подвешенный к детскому головному убору, должен был уберечь своего хозяина от сглаза. Рыбе также приписывались целительные способ-ности (Снесарев 1969, 325-326). Касательно других представителей фауны, не исключено, что фрагмент клыка дикого кабана со следами подлощения из по-гребения 4 и четыре тонкие удлиненные косточки лежавшие компактной группой на левой берцовой кости человека из погребения 16 были частями каких-то хозяйственных орудий связанных с про-изводственной деятельностью захороненных в них людей.

Настоящий уровень знаний о культурно-идео-логических процессах протекавших в пограничных со степью областях Молдавского княжества не по-зволяет нам дать исчерпывающее объяснение при-сутствию в рассматриваемых погребениях костей животных не связанных с их практическим исполь-зованием в быту. Интересен, но трудно разрешим вопрос об их назначении. В культурном плане наи-

128 Сергей КУРЧАТОВ

БиблиографияАндрух, Тощев 2009: С.И. Андрух, Г.Н. Тощев, Могильник Мамай-Сурка. Книга IV (Запорожье 2009).Босворт 1971: К.Э Босворт, Мусульманские династии (Москва 1971).Дяденко, Моця 1986: В.Д. Дяденко, О.П. Моця, Жовнинський могильник XI-XIII ст. Археологiя 1986, № 56. 82-90.Ельников 2006: М.В. Ельников, Средневековый могильник Мамай-Сурка (по материалам исследований 1993-1994 гг.), т. II (Запорожье 2006).Iвакiн 2008: В.Г Iвакiн, Християнський поховальний обряд населення давньоруського Киева (XI – XIII ст.). Археологiя 3, 2008, 60-75.Каменецкий 1999: И.С. Каменецкий, Один из факторов искажения погребального обряда. В сб.: Погребальный обряд. Реконструкция и интерпретация древних идеологических представлений. Отв. ред. В.И. Гуляев, И.С. Каменецкий, В.С. Ольховский (Москва 1999), 137-146.Каргер 1958: М.К. Каргер, Древний Киев, т. 1 (Москва-Ленинград 1958).Кастанаян 1959: Е.Г. Кастанаян, Грунтовые некрополи Боспорских городов VI-IV вв. до н.э. и местные их особенности. МИА 69 (Москва 1959). 257-295.Кой-Крылган-Кала 1956: Кой-Крылган-Кала – памятник культуры древнего Хорезма IV в. до н.э.- IV в.н.э. Отв. ред. Толстов С.П., Вайнберг Б.И. ТХАЭЭ, т. V (Москва 1967).Липский 1956: А.Н. Липский, Некоторые вопросы таштыкской культуры в свете сибирской этнографии (II в. до н.э. – IV в. н.э.). Краеведческий сборник, № 1 (Абакан 1956).

более инфрмативны астрагалы прочно связанные с животноводческой магией преимущественно кочев-ников-животноводов не чуждой и земледельческим культурам. Единичность найденных астрагалов не позволяют видеть в них игральные кости. Сложно сказать какое значение придавалось им участника-ми погребальной церемонии. Скорее всего, они свя-заны с некими поверьями и ритуалами, господство-вавшими в их быту и выполнявшие определенные охранительные функции в практической магии, об-условленной почитанием животных. Причины со-хранения в погребальной практике кэушенцев язы-ческих пережитков обусловлено местоположением местечка и культурно-историческими условиями формирования его населения.

В силу сложившихся исторических реалий жи-тели Кэушень находились в тесном этнокультурном взаимодействии с ногайской (буджакской) ордой, кочевавшей в Бессарабии уступленной татарам в 1569 г. султаном Сулейманом II, что способствова-ло привнесению в обиход каушанцев чуждых хри-стианству инокультурных черт. До окончательного решения ногайского врпроса в 1807 г., город оста-вался их административным центром и формальной ставкой последних ханов назначаемых Стамбулом из Гиреев (Босворт 1971, 211-212). В силу удобного географического расположения на пересечении тор-говых путей между степью и основной территорией Молдовы Кэушень имели значение, среди немного-численных поселений Буджака, как центр торговли скотом и хлебом. В совокупности всех этих причин, город всегда оставался привлекательным для про-живания торговцев и ремесленников различных на-циональностей и вероисповеданий. Косвенным сви-детельством этого могут служить два перфориро-ванных нюрнбергских бронзовых счетных жетона (Rechenpfennig) без даты из детского погребения 3 (Bubulici, Kurciatov 2005, 403, fig. 2, 7-8). Подобные жетоны широко использовались для арифметиче-ских подсчетов на счетной доске (абаке) применяв-

шейся в Европе вплоть до XVIII в. Несомненно, зна-чительную роль в его жизни, до выселения на Ку-бань и в Добруджу, играл также татарский гарнизон. Результатом столь специфических условий явилась возможность сложения нового, синкретического по-гребального обряда на основе местного религиозно-го творчества. Надо отметить, что в каноническом праве православных христиан отсутствуют жестко регламентированные правила погребения усопших, допускающие отступления от определенных правил под влиянием местных факторов (Мусин 2002, 89).

Судя по всему, в рассматриваемом случае мы имеем свидетельство проникновения кочевниче-ских традиций в среду местного земледельческого населения, их сосуществования и, возможно, ча-стичной ассимиляции. В сущности, присутствие в рассматриваемых погребениях костей животных представляет христианско-языческий религиозный синкретизм. Искаженный восприятием христиан-ских идей в форме переноса элементов дохристи-анского мировоззрения в новую систему взглядов. Подобные представления могут быть достаточно близки языческим верованиям, но генетически с ними не связаны. Наблюдаемая рецепция является частью естественноисторического культурного про-цесса протекавшего на пограничье земледельческих и животноводческих культур. Приведенные здесь материалы интересны, прежде всего, для изучения путей его развития в условиях небольшого местеч-ка. Чрезвычайно малое количество представленных комплексов затрудняет рассмотрение проблемы вхождения реликта дохристианских традиций, при-нятых в другой субкультуре, в иную систему ценно-стей и ее воспроизведение в погребальной практике ортодоксальных (?) христиан. Речь идет о постанов-ке проблемы, отнюдь не о ее решении. Надо пола-гать, дальнейшие исследования позволят ответить на вопрос, насколько широко языческие традиции сакрализации животных (зоолатрии) проникли в ре-лигиозную культуру молдован.

129Пережитки зоолатрии у бессарабских молдован

Моця 1987: А.П. Моця, Население Среднего Поднепровья IX-XIII вв. по данным погребальных памятников (Киев 1987).Моця 1990: А.П. Моця, Погребальные памятники южнорусских земель IX-XIII вв. Отв. ред. П.П. Толочко (Киев 1990).Мусин 2002: А.Е. Мусин, Христианизация Новгородской земли в IX – XIV веках. Погребальный обряд и христианские древности (Санкт-Петербург 2002).Свешникова 1990: Т.Н. Свешникова, Волк в контексте румынского погребального обряда. В сб.: Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. Отв. Ред. Иванов Вяч. Вс., Невская Л.Г. (Москва 1990). 128-134.Сергээва 2002: М.С. Сергээва, До исторiї гри в бабки в Київськiй Русi. Археологiя 4, 2002, 50-58.Снесарев 1969: Г.П. Снесарев, Реликта домусульманских верований и обрядов у узбеков Хорезма (Москва 1969).Стрельник и др. 2009: М.О. Стрельник, М.А. Хомчик, С.А. Сорокiна, Гральнi костi (II тис. до н.е. – XIV ст. н.е.) з колекцiї Нацiонального музею iсторiї України. Археологiя, 2009, № 2. 34-49.Bubulici, Kurceatov 2005: V. Bubulici, S. Kurceatov, Cercetările arheologice de salvare în curtea Bisericii Adormirea Maicii Domnului din Căuşeni în vara anului 2004. RA I, 2, 2005. 402-416.Bubulici, Tentiuc 2009: V. Bubulici, I. Tentiuc, Unele descoperiri monetare din cimitirul bisericii Adormirea Maicii Domnului de la Căuşeni. Tyragetia III (XVIII), 1, 2009, 323-330.Crişan 1978: I.H. Crişan, Ziridava (Arad 1978).

Сергей Курчатов, научный сотрудник, Центр археологии, Институт культурного наследия, Академии Наук Молдовы, бул. Штефан чел Мааре 1, MD-2001 Кишинэу, Республика Молдова

MATERIALE ŞI CERCETĂRI DE TEREN — МАТЕРИАЛЫ И ПОЛЕВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ — PAPERS AND SURVEYS

РАСКОПКИ КУРГАНОВ У С. ЖЮРЖЮЛЕШТЬ В НИЖНЕМ ПОПРУТЬЕ

Василий ХАХЕУ, Сержиу ПОПОВИЧ, Кишинэу

Цель настоящей публикации — введение в научный оборот археологических материалов из раскопок двух курганов, исследованных на Нижнем Пруте, в окрестностях села Жюржюлешть, района Кахул в 1991 году. Курганы располагались на доминирующем плато II-й террасы реки Прут. Исследованные курганы вхо-дили в состав группы из примерно 50 насыпей разных размеров, вытянутой десятикилометровой цепочкой между селами Жюржюлешть-Слобозия Маре в меридиональном направлении, из которых самым высоким являлся неисследованный курган «Мовила Маре» (высота — 8 м), с которого фактически начинается Жюр-жюлештский курганный могильник. Курган II содержал 17 погребений: 9, 10, 13 — ямные; 3, 14 — позднеямные; 2, 15 — эпохи бронзы; 8 — эпохи поздней бронзы; 1 — позднекочевническое и 16, 17 — неопределенные. Погре-бения 4-7, 11, 12 относились к докурганному грунтовому энеолитическому могильнику и будут опубликованы отдельно. Курган III содержал 14 погребений: 2, 3, 5, 6, 8-10, 13 — ямные; 1, 7, 9, 11 — позднеямные; 12 — эпохи бронзы и 4 — неопределенный.

Cercetarea tumulilor de lângă satul Giurgiuleşti la Prutul de Jos. Subiectul prezentei publicaţii îl constituie materialele arheologice obţinute în cadrul cercetării a doi tumuli din zona Prutului Inferior, de lângă satul Giurgiuleşti, r-nul Cahul în anul 1991. Plasaţi pe un platou al celei de-a doua terase a râului Prut, aceştia fac parte dintr-un grup de aproximativ 50 de tumuli înşiruiţi între satele Giurgiuleşti şi Slobozia Mare pe o lungime de 10 km, cel mai înalt fiind tumulul I „Movila Mare” (necercetat) de aproximativ 8 m.Tumulul II conţinea 17 morminte: 9, 10, 13 aparţinând cul-turii Jamnaja; 3, 14 atribuite culturii Jamnaja târzie, 2, 15 aparţinând epocii bronzului, 8 din epoca bronzului târziu, 1 aparţinând unui nomad târziu şi 16, 17 nedeterminate. Mormintele 4-7, 11, 12 formau necropola plană eneolitică şi urmează a fi publicate aparte.Tumulul III conţinea 14 morminte: 2, 3, 5, 6, 8-10, 13 ale culturii Jamnaja; 1, 7, 9, 11 ale culturii Jamnaja târzie; 12 din epoca bronzului şi mormântul 4 nedeterminat.

Exploration of mounds near Giurgiulesti Village in Lower Prut Area. Excavations of two mounds near Giurgi-ulesti Village in Lower Prut Area, Cahul District, are the subject of the present work. The excavations were carried out during 1991 field season. The tumuli under study have been settled on the mail plateau of the second terrace of Prut River. The tumuli belong to a group of ca. 50 mounds of different size that form a North-South oriented chain of 10 km length between villages Giurgiulesi and Slobozia Mare. The highest (8 m) and still unexplored mound called “Movila Mare” belongs to the mound complex situated near Giurgiulesti Village.The tumulus II contained 17 burials that belon-ged to different cultures: the burials 9, 10, 13 belong to Yamnaya Culture; the burials 1, 7, 9, 11 belong to Late Yamnaya Culture; the burial 12 belong to Bronze Age; and the burials 16 and 17 are of uncertain appurtenance. The burials 4-7, 11, 12belong for aeneolithic necropolis and wil be publicated in the future. The tumulus III contained 14 burials: the burials 2, 3, 5, 6, 8-10, 13 belong to Yamnaya Culture, 1, 7, 9, 11 belong to Bronze Age; and the burial 4 din not yield any hints that could define its cultural belonging

Key words: tumulus, Aeneolithic, Yamnaya Culture, Bronze Age, late nomadians.

Благодаря своему географическому располо-жению и благоприятным для жизни природным условиям, территория Нижнего Попрутья, была привлекательной зоной для человека, во все истори-ческие периоды. Являясь переходной местностью между Северо-Причерноморской степью и долиной Нижнего Сирета, плавно переходящая за Прутом в Бэрэганскую равнину, эта местность с древнейших

времен была зоной, где ярко отразилось большин-ство культурных взаимоотношений, имевших место в Северо-Западном Причерноморье с периода не-олита до позднего средневековья. Археологический материал, обнаруженный за многие годы исследо-ваний на данной территории, является тому ярким подтверждением. Благодаря археологическим рас-копкам ряда курганов в Нижнем Попрутье, на се-


131Раскопки курганов у с. Жюржюлешть в Нижнем Попрутье

Рис. 1. 1 — Местоположение курганов на карте Республики Молдова. 2 — Курганы в контексте экорегиона «Дунэреа де Жос». 3 — Топографические условия расположения курганов.

132 Василий ХАХЕУ, Сержиу ПОПОВИЧ

годняшний день нам относительно хорошо известна эволюция, последовательность смены культур и на-родностей, практиковавших степной, скотоводче-ский тип хозяйства и жизнедеятельности (Haheu, Kurciatov 1993, 101-114; Агульников 1993, 115-119; Idem 1998, 259-260; Агульников, Бубулич, Курчатов 1997, 84-98; Agulnicov 1997, 259-260; Idem 1999, 495-518; Agulnikov, Paşa 2008, 29-40; Agulnicov, Ursu 2008, 61-79).

Пруто-Дунайская Новостроечная Археологиче-ская Экспедиция Института Археологии и Древней Истории Академии Наук Республики Молдова в 1991 провела исследование двух курганных насы-пей, входивших в зону строительства оросительных систем у с. Жюржюлешть Вулкэнешстского р-на (ныне р-н Кахул) (рис. 1/ 1, 2, 3). Под номером I был обозначен на данный момент неисследованный кур-ган Мовила-Маре — самая крупная насыпь Жюр-жюлештского курганного могильника.

Исследованные насыпи входили в группу курга-нов (около 50-ти насыпей высотой от 0, 5 до 8, 0 м), протянувшиеся цепочкой по центру плоского водо-раздельного плато, вытянутого с С на Ю вдоль лево-го берега р. Прут, от с. Слобозия Маре до с. Жюр-жюлешть, вплоть до впадения её в Дунай, иногда образуя отдельные компактные группы. Окончание курганной группы маркировал курган №1 высотой более 7 м, замыкавший курганный могильник с юга и находящийся в одном из наиболее возвышенных пунктов на левом берегу в устье Прута, у места впадения его в Дунай. Данный курган послужил ос-новным репером, к которому топографически были привязаны исследуемые насыпи. Он находится в 2, 7 км к СВ от центра села, на краю обширного водо-раздельного плато между реками Кахул и Прут.

Методика раскопок: Курганы исследовались с оставлением стратиграфических бровок, ориенти-рованных по линии С-Ю, шириной до 1 м, распо-лагавшихся на расстоянии 5 м одна от другой. Со-гласно общепринятой методике, количество бровок для фиксации профилей и стратиграфии курганов варьировало в зависимости от размеров насыпи. Все замеры высот и расстояний производились от репера — условной точки, расположенной в центральной, наиболее возвышенной части каждого кургана.

Курган IIНаходился в 130 м ССЗ от кургана I. Насыпь

хорошо выделялась более светлым цветом на фоне окружающего чернозема и периодически распахи-валась. Высота кургана на момент начала раскопок составляла 1,7 м от уровня погребенной поверхно-сти и 2,2 м от уровня материковой глины. Диаметр насыпи составлял 56 м.

Курган раскапывался при помощи пяти страти-графических бровок, ориентированных по линии С-Ю. Всего в кургане было обнаружено I7 погре-

бений различных культурно-хронологических эпох. Как выяснилось в процессе раскопок, до возведения кургана здесь находился грунтовый могильник пери-ода энеолита и одно ритуальное сооружение, отно-сящиеся к нему (погребения, пронумерованные 4-7, 11, 12 будут публиковаться отдельно) (рис. 2,1.2).

Погребение 1 (позднекочевническое?). Обнару-жено в Ю секторе кургана, в 14,6 м к Ю и 1,9 м к З от репера на глубине 1,5 м. Зафиксировано по ко-стям скелета погребенного, контуры погребальной камеры в черноземной насыпи не прослеживались.

Скелет взрослого человека находился в вытяну-том положении на спине, черепом на запад, лицевой частью вверх. От левой руки сохранилось только плечевая кость, вытянутая вдоль туловища. Правая рука согнута, кистью на грудной клетке. Грудная клетка и кости таза сохранились плохо. Кости ног вытянуты (рис. 3,3).

Находок нет.Погребение 2 (эпохи бронзы). Обнаружено в

ЮВ секторе кургана, в 8,65 м к Ю и 6,3 м к З от репера, на глубине 1,7 м. Контуры погребальной ка-меры в насыпи не читались.

Скелет взрослого человека лежал в скорченном положении на левом боку, черепом на СВ. Руки со-гнуты и уложены частично сохранившимся кистями перед лицом. Ноги резко согнуты влево, ступни от-сутствовали. Сохранность скелета плохая (рис. 3,6).

Находок нет.Погребение 3 (эпохи бронзы — позднеямное?

Центральное для III насыпи). Обнаружено в В сек-торе кургана, в 0,9 м к Ю и 6,2 м к В от репера, на глубине 1,6 м.

Погребальная камера прямоугольной формы со слабо закругленными углами была ориентирована по линии ВЮВ-ЗСЗ. Стенки отвесные, дно ровное. Заполнение состояло из рыхлого светло-серого су-глинка с включениями мелких известковых конкре-ций. Длина ямы I,2 м, ширина 0,9 м, отмеченная глубина 0,2 м.

Скелет взрослого человека лежал скорченно с разворотом на груди, черепом на ВЮВ, лицевой ча-стью вправо. Левая рука, находившаяся под грудной клеткой, была согнута и уложена открытой кистью вверх под правым плечевым суставом. Правая рука вытянута вдоль туловища и уложена между бедрен-ными костями. Ноги резко согнуты, уложены коле-нями к югу (рис. 3,1).

Находок нет.Погребение 8 (эпохи поздней бронзы). Обнару-

жено в ЮВ секторе кургана, в 13,9 м к Ю и 9,35 м к В от репера, на глубине 3,25м.

Погребальная камера овальной формы ориен-тирована по линии СВ-ЮЗ, Стенки отвесные, дно ровное. Заполнение состояло из светло-серого су-глинка. Длина-1,32 м, ширина 0,85 м, отмеченная глубина 0,4 м.


Скелет взрослого человека лежал скорченно на левом боку, черепом на СВ. Кости рук согнуты и уложены перед лицом, кости ног резко согнуты вле-во (рис. 3,2).

Находок нет.Погребение 9 (ямное, основное для II насыпи).

Oбнаружено в центре кургана, в 0,5 м к Ю и в 3,8 м к В от репера, на глубине 1,6 м. Погребальная каме-ра была выполнена с уступом, который представлял собой прямоугольной формы котлован с сильно за-кругленными углами, ориентированный сторонами по линии ЗЮЗ — ВСВ. В стратиграфическом плане уступ полностью перекрывал погребение 10, основ-ное для первой насыпи, и частично прорезал мате-риковый выкид из нее. Стенки входной ямы уступа отвесные, дно ровное. Размеры уступа: длина 5 м, ширина 4,8 м, глубина от уровня фиксации 0,6 м.

В юго-западном углу, на уровне дна уступа, на-ходилось прислоненное к стенке деревянное коле-со. Изготовленное из цельного спила ствола дерева, округлой в плане формы, диаметр — 0,6 м. В центре колеса имелось сквозное отверстие для оси диаме-тром 0,13 м. Окруженное ступицей диаметром 0,18 м, высотой 0,06 м и толщиной 0,05 м. От центра к ободу колесо утончалось от 0,06 до 0,02 м. Ствол дерева для колеса был срезан поперёк волокон.

В ЮВ части котлована находилась погребаль-ная камера прямоугольной формы со слабо закру-глёнными углами, ориентированная по линии ЗЮЗ — ВСВ. В профиле яма имела трапециевидную форму, дно слабо вогнутое. Заполнение состояло из рыхлого суглинка тёмно-серого цвета с примесью древесного тлена от перекрытия. Стенки покрыты плесенью. На них отмечены вертикальные следы землеройного орудия шириной 4 см и длиной до 8 см. Края длинных стенок погребальной камеры, по внешнему контуру, частично обрушились. Раз-меры погребальной камеры: длина 1,8 м, ширина 1,3 м. Ко дну камера расширялась, достигая 2 м в длину и 1,45 м в ширину. Глубина от уровня уступа 0,92 м. Погребальная камера имела сложное пере-крытие. Первоначально она была перекрыта ци-новкой светло-пепельного цвета, остатки которой прослеживались в ЮВ углу. По краю циновка была окантована прерывистой продольной и двумя отхо-дящими от неё перпендикулярно полосами чёрного цвета, шириной I см, образующими фигуру из двух прямоугольников располагавшихся на расстоянии 17 см один от другого. Далее циновка была пере-крыта сверху слоем хвороста, уложенного поперек длинных сторон, а выше накатом из дерева в два слоя из бревен шириной от 0,08 до 0,15 м. Первый слой лежал вдоль, а второй поперек погребальной камеры. Количество бревен, из-за плохой сохран-ности дерева, установить не удалось. Отмеченная длина деревянного перекрытия до 4,5 м, ширина 2,3 м.

Скелет взрослого человека лежал скорченно на спине, головой на ЗЮЗ. Череп был отчленен от кор-пуса и находился у правого плеча, лицевой частью обращен влево. Правая рука незначительно откину-та в сторону от тулова и вытянута. Кисть не сохра-нилась. Левая рука согнута и уложена частично со-хранившейся кистью у тазовых костей. Ноги, перво-начально стоявшие коленями вверх, средне согнуты и упали и вправо. Скелет равномерно окрашен ох-рой красного оттенка и посыпан мелом. Изначально погребенный был уложен на решетку сложной кон-струкции, состоявшую из пяти перекрещивавшихся по диагонали и соединенных друг с другом тонких деревянных планок длиной 1,2-1,1 м, шириной 4 см и толщиной I см. Вся конструкция опиралась на две крайние планки уложенные поперек погребальной камеры, располагавшиеся под головой и ступнями погребённого. Размеры решётки: длина — 1,2 м, ширина — 0,95 м.

Под решёткой, по всему дну погребальной ка-меры, отмечена растительная подстилка светло-ко-ричневого цвета, в верхней части обильно посыпан-ная мелом. В нижней части циновка также имела меловую подсыпку, но более слабую.

По краям погребальной камеры были выявлены 4 ямки от столиков, диаметром 4-5 см. Одна распо-лагалась в центре у С стенки, и отличалась меньшей глубиной, а у Ю стенки камеры, две ямки находи-лись по углам и одна в центре. Глубина ямок варьи-ровала от 12 до 23 см (рис. 4,6).

Находки:У левого виска погребeнного найдено два ви-

сочных кольца. Верхнее, изогнутое в 1,5 оборота, изготовлено из подграненного в сечении серебряно-го дрота диаметром 0,4,-0,5 см. Размеры: диаметр кольца 1,7 см, ширина 1,3 см (рис. 4,2).

Нижнее кольцо в 1,3 оборота было изготовлено из круглого в сечении серебряного дрота диаметром 0,2 см. Размеры: диаметр 1 см, ширина 0,45 см (рис. 4,3).

У правого виска было найдено еще одно височ-ное кольцо, изготовленное в 1,5 оборота, выполнен-ное из круглого в сечении серебряного дрота диа-метром 0,4 см. Размеры: диаметр 6 см, ширина 1,3 см (рис. 4,4).

У левой кисти лежал необработанный отщеп кремня темно-серого цвета подтреугольной формы. Размеры: длина 2,2 см, ширина 1,7-1,1 см, толщина 0,65 см (рис. 4,5).

Погребение 10 (ямное, основное для I насыпи). Обнаружено в центре кургана, в 0,3 м к С и в 3,8 м к В от репера, на глубине 1,5 м.

Захоронение в погребальной камере прямоу-гольной формы с закругленными углами, размера-ми 1,95х1,2 м, глубиной 1,1 м от уровня фиксации, было совершено с уровня древней поверхности. Погребальная камера была ориентирована по линии


Рис. 2. Курган ii. 1 — Общий план. 2 — Основные профили.


Рис. 3. Курган ii. 1 — погребение 3; 2 — погребение 8; 3 — погребение 1; 4 — погребение 16; 5 — погребение 15; 6 — погребение 2; 7 — сосуд из погребения 14; 8 — погребение 14.


Рис. 4. Курган ii. 4/6 — план и разрез погребения 9; 4/1 — колесо (дерево); 4/2-4 — височные кольца (серебро); 4/5 — отщеп (кремень).


ВСВ-ЗЮЗ. Стенки отвесные, покрыты плесенью. На стенках сохранились вертикальные борозды от землеройного орудия длиной до 20, шириной 3,5 см. Южная стенка частично нарушена уступом погре-бения 9. Дно ровное. Заполнение состояло из рых-лого темно-серого суглинка. Погребальная камера была перекрыта вдоль бревнами шириной 15-20 см и длиной до 2,25 м.

К северу и востоку от захоронения, незначи-тельно загибаясь к югу, полукругом отмечен выкид материковой глины из погребальной камеры. Выкид имел дуговидную форму и был шире в северной ча-сти и уже в восточной. Его ширина от 1,55 до 0,7 м и толщина до 0,5 м.

Скелет взрослого человека лежал скорченно на спине, головой на ЗЮЗ, лицевой частью вверх. Руки вытянуты вдоль тулова, кисти уложены ладо-нями вниз. Ноги, первоначально стоявшие коленя-ми вверх, средне согнутые в коленях, упали вправо. Череп, преимущественно лобные кости, были гу-сто окрашены охрой красного оттенка. Остальные кости скелета окрашены в значительно меньшей степени. Под скелетом отмечена растительная под-стилка темно-коричневого цвета, прямоугольной формы, размерами 1,8х1 м. Над скелетом были вы-явлены остатки покрывала сотканное из тонких ни-тей грубого плетения (рис. 5,2).

Находки:1. Под левой лопаткой найден кремневый отщеп

конусовидной формы, в сечении квадратный, без следов обработки. Цвет камня темно-серый, длина 3,1 см, ширина 1,6 см, толщина 1,5 см (рис. 5,3).

2. Здесь же найден еще один отщеп прямоуголь-ной формы из светло-серого камня, без следов об-работки. Длина 2 см, ширина 0,8 см, толщина 0,4 см (рис. 5,4).

Погребение 13 (ямное, основное для IV насы-пи). Обнаружено в СЗ секторе кургана, в 4,5 м к С и в 8,3 м к З от репера, на глубине 1,6 м.

Погребальная камера прямоугольной формы ориентирована по линии СВ-ЮЗ. Стенки отвесные, верхние края обрушились. Дно бугристое. Запол-нение состояло из рыхлого темно-серого суглинка. Длина погребальной камеры 1,95 м, ширина 1,4 м, глубина с уровня фиксации 1,65 м.

К С и Ю от погребальной камеры, на расстоя-нии 1,8 и 0,7 м, двумя полуовалами обнаружен вы-кид материковой глины. Погребальная камера была перекрыта вдоль семью неошкуренными бревнами (отмечены остатки коры) длиной 2,8 м, шириной 0,2–0,25 м. На некоторых бревнах сохранились ко-мели. Дерево подрубалось по кругу с оставлением центральной части, диаметром до 0,06 м, а затем ло-малось. Общая ширина перекрытия 1,75 м.

Скелет взрослого человека лежал в скорченном положении на спине, головой на СВ, лицевой ча-стью вверх. Руки вытянуты вдоль туловища, кисти

открыты, лежали ладонями вниз. Ноги, первона-чально стоявшие коленями вверх, средне согнутые, упали вправо. Ступни ровные. Череп ярко окрашен охрой красного оттенка, остальные кости скелета окрашены слабее (рис 5,1).

Погребенный был завернут в циновку рас-тительного происхождения, покрывшую скелет полностью, за исключением костей ног. Плетение плотное, тонкое. Цвет нитей варьировал от темно-коричневого до черного. На дне погребальной ка-меры отмечены остатки растительной подстилки коричневого цвета. Справа от черепа и у правой ки-сти лежали бесформенные куски кожи с остатками меха.

Находок нет.Погребение 14 (позднеямное, кенотаф). Обна-

ружено в ЮЗ секторе кургана, в 7,3 м к Ю и в 8,6 м к З от репера, на глубине 2,77 м.

Погребальная камера прямоугольной формы, (западный угол слегка закруглен), была ориентиро-вана по линии СЗ-ЮВ. Стенки отвесные, дно ров-ное. Заполнение состояло из рыхлого чернозема. Длина погребальной камеры 1,8 м, ширина- ,2 м, отмеченная глубина 0,16 м. Скелет отсутствовал. (рис. 3,8)

Находки: 1. В центре камеры, в придонной ча-сти заполнения, находился лепной банковидный сосуд, усеченно-конической формы с несколько расширяющимся устьем. Устье заглажено, край за-круглен. Под венчиком к тулову были закреплены две симметрично расположенные горизонтальные ручки-упоры, со сквозными вертикальными отвер-стиями. Сосуд изготовлен из хорошо отмученного теста с приме сью кварца. Дно плоское, поверхность заглаженная, цвет варьировал от темно-серого до черного. Высота сосуда 10,5 см, диаметр венчика 13,5 см, диаметр дна 9 см. Длина ручек 3 см, шири-на 1,5 см, диаметр отверстий 0,6 см. (рис. 3,7; 12,1)

Погребение 15 (неопределенное — эпохи брон-зы?). Обнаружено в Ю секторе кургана, в 10,8 м к Ю и 0,8 м к З от репера, на глубине 1,8 м. Погребение разрушено в древности. Сохранилась лишь нижняя часть тулова, фрагментированные кости таза и ча-стично кости одной руки. Череп и грудная клетка отсутствовали. Судя по сохранившейся части скеле-та, погребенный лежал скорченно на левом боку, по линии СЮ. Ноги средне согнуты, ступни отсутство-вали. Слева от тазовых костей беспорядочно лежа-ли плечевая и лучевые кости pуки (рис. 3,5).

Находок нет.Погребение 16 (неопределенное). Обнаружено

в СЗ секторе кургана, в 4 м к С и в 17,8 м к З от ре-пера, на глубине 2,53 м.

Яма прямоугольной формы с прямыми углами была ориентирована по линии СВ-ЮЗ. Стенки от-весные, дно ровное. В ее СВ части была вырыта еще одна яма с отвесными стенами и ровным дном. Дли-


Рис. 5. Курган ii. 5/1 — план и разрез погребения 13; 5/2 — план и разрез погребения 10; 5/3-4 — отщепы из погребения 10 (кремень).

на ямы первого уровня 0,95 м, ширина 0,85 м, от-меченная глубина 0,37 м. Длина ямы второго уровня 0,3 м, ширина 0,85 м, глубина 0,17 м. Общая длина ямы 1,25 м, глубина 0,54 м (рис. 3,4). Заполнение состояло из однородного рыхлого темно-серого су-глинка. Скелет погребенного отсутствовал

Находок нет.

Погребение 17 (неопределенное). Обнаружено в СЗ секторе кургана, в 10,7 м к С и в 2,9 м к З от ре-пера, на глубине 1,6 м. В насыпи был найден фраг-мент берцовой кости. Кость не окрашена. Других остатков скелета обнаружить не удалось. Контуры ямы не читались.



Рис. 6. Курган iii. 1 — Общий план. 2 — Основные профили кургана.


Стратиграфия кургана и относительная хроно-логия погребений

Пять стратиграфических бровок ориентирован-ных по линии СЮ, располагавшихся на расстоянии пяти метров одна от другой, позволили достаточно точно установить стратиграфию курганной насыпи. Всего было выявлено пять строительных горизонтов.

I. Западные профили I и II восточных бровок показали, что еще до возведения кургана здесь рас-полагался энеолитический могильник.

II. Лишь значительно позже на этом месте была возведена первая насыпь над ямным погребением 10, что нашло отражение в профилях I вос точной бровки. Насыпь черноземная, несколько вытянута по линии С — Ю, диаметром 18,6х17 м, отмеченной высотой 2 м.

К этому времени относится, по-видимому, и прямоугольный в се чении кольцевой ров, несколь-ко вытянутый по линии С-Ю, диаметром 46х45,4 м, шириной от 1,6 до 3 м, и глубиной до 0,85 м . Курганная насыпь несколько смещена к западу от центра площади, окруженной рвом.

III. В первой насыпи было впущено ямное по-гребение 9 — основное для II насыпи. При этом оно перекрыло погребение 10 и частично срезало выкид из него. Насыпь состояла из темно-серого суглинка и была смещена несколько к западу. Диаметр насы-пи увеличился до 22-22,7 м.

IV. Третья насыпь, возможно, относится к погре-бению 3, однако стратиграфически это не прослежи-вается. Насыпь несколько увеличила диаметр кургана до 29,7 м, одновременно значительно смещаясь к ЗСЗ. У северного и южного краев насыпи, в центральной и в I западной бровке прослеживались два сегмента ро-вика шириной до 1,7 м и глубиной до 0,3 м. В других бровках проследить его не удалось. Насыпь состоя-ла из однородного темно-серого суглинка с редкими включениями кальцинированных косточек, зафикси-рованных в северо-восточном секторе.

V. Погребение 13 было впущено в край запад-ной полы III-й насыпи. Оно являлось основным для IV насыпи. При этом IV насыпь перекрыла преды-дущие древнейшие насыпи, значительно увеличив диаметр кургана до 44-46 м, что хорошо подтверж-дается стратиграфией, отмеченной в профиле II за-падной бровки. Эта IV насыпь состояла из рыхлого светло-серого суглинка, насыщенного в верхней ча-сти материковой глиной.

VI. Затем в юго-западную полу кургана было впущено позднеямное погребение 14.

VII. Погребения 2, 8 и возможно 15, относятся к эпохе бронзы.

VIII. Позднекочевническое средневековое по-гребение 1 является самым поздним в кургане и со-ставляет последнюю культурно-хронологическую группу погребений.

Погребения 16 и 17 неопределённые.

Курган IIIНаходился в 550 м, 345° к ССЗ от кургана I. На-

сыпь хорошо выделялась на поле и периодически распахивалась. Край северной полы частично пере-резался валом-межой. Высота кургана на момент раскопок составляла 1,5 м от погребенной поверх-ности, диаметр насыпи 48 м.

Курган раскапывался при помощи двух страти-графических бровок, ориентированных по линии С-Ю. Всего в насыпи и под ней обнаружены 14 по-гребений, относящихся к эпохе бронзы (рис. 6,1.2)

Погребение 1 (позднеямное). Обнаружено в восточном секторе кургана, в 0,6 м к С и в 6,9 м к В от центра насыпи, на глубине 1,45 м от репера.

Погребальная камера прямоугольной формы с закругленными углами ориентирована по линии ССВ-ЮЮЗ. Стенки отвесные, дно слабо покатое к южной стенке. Заполнение состояло из темно-серого суглинка с включениями мелких древесных угольков. Длина погребальной камеры 1,75 м, ши-рина 1 м, отмеченная глубина 0,08-0,15 м.

Скелет взрослого человека лежал скорченно на левом боку, головой на ЮЮЗ. Череп разрушен, лежал на плечевом суставе левой руки. Левая рука вытянута вдоль туловища, открытая кисть лежа-ла ладонью вниз. Правая рука согнута и уложена слабо сжатой кистью у запястья левой руки. Ноги средне согнуты. Ступни сохранились частично. Кости слабо окрашены охрой красного оттенка. По всему дну погребальной камеры отмечены остатки растительной подстилки темно-коричневого цвета (рис. 7,1).

Находки:1. Под берцовыми костями, острием вверх ле-

жал наконечник дротика, вытянуто-треугольной формы, изготовленный из прозрачного темно-серо-го кремневого отбойника. В верхней части сохрани-лась округлой формы площадка. В сечение дротик трапециевидный. Края покрыты мелкой двухсто-ронней ретушью. Длина 5,3 см, ширина 2-0,3 см, толщина 0,8-0,3 см (рис. 7,5).

2. Ближе к СЗ углу погребальной камеры, в но-гах погребенного стояла нижняя часть лепного со-суда, изготовленного из плохо отмученной глины с примесью мелкого шамота. Внешняя поверхность заглажена. Днище выделено, плоское. Цвет темно-серый. Верхняя часть разрушилась, Высота сохра-нившейся части сосуда 3,5 см диаметр дна 9,3 см (рис. 7,3;12,3).

Погребение 2 (ямное, центральное для первой насыпи). Обнаружено в центре насыпи, в 0,2 м к С и в 0,4 м, к В от репера, на глубине 2,3 м.

Погребальная камера овальной формы вытя-нута по линии З-Ю. Стенки покатые, частично об-рушились. Дно ровное. Заполнение состояло из рыхлoro, комковатого суглинка светло-серого цвета с примесью древесного тлена от перекрытия.


Рис. 7. Курган iii. 7/1 — план и разрез погребения 1; 7/2 — фрагмент сосуда из погребения 2; 7/3 — фрагмент сосуда из погребения 1; 7/4 — план и разрез погребения 2; 7/5 — дротик из погребения 1 (кремень).


Рис. 8. Курган iii. 1,2 — план погребения 4; 3 — план и разрез погребения 6; 4 — план и разрез погребения 5.


Яма перекрывалась вдоль девятью плахами длиной 3,2 м и шириной 0,2–0,3 м. Вдоль длинных краев перекрытие оконтуривалось отпечатками пру-тьев шириной 0,2 м. Длина перекрытия 3,2 м шири-на 2,5 м. Длина погребальной камеры по верхнему контуру 2,45 м, ширина 1,9 м. По дну соответствен-но 2,2 м и 1,6 м. Глубина 0,8 м.

Вокруг погребальной камеры отмечен выкид материковой глины кольцевой формы. с разрывом на ЗЮЗ шириной 2,5 м к северу и 0,8-1,5 м к вос-току и югу (толщина до 0,5 м, диаметр 7 м С-Ю, и 5,8 м З-В).

Погребение ребенка разрушено. В центре ямы и у ее северной стены концентрировались отдельные кости: фрагменты черепа, ребра, позвонки и луче-вые кости одной из рук, средне окрашенные охрой красного оттенка (рис. 7,4)

Находки:I. У северо-восточного угла перекрытия, на ма-

териковом выкиде, лежал фрагмент верхней части крупного лепного сосуда. Венчик высокий, воротнич-ковый, слабо отогнут, край закруглен. По венчику был нанесен елочный шнуровой орнамент, разделенный по центру горизонтальной линией. Плечики покатые, заглажены. Тулово покрыто барботином. Изготовлен сосуд ленточным способом из хорошо отмученного теста с примесью шамота и крупной дресвы. Цвет варьирует от светло-коричневого до черного. Высота фрагмента 18 см, диаметр венчика 27,5 см (рис. 7,2)

Погребение 3 (ямное). Обнаружено в ЮЮВ секторе кургана, в 6 м к Ю и в 2,1 м к В от репера, на глубине 2 м. Погребальная камера прямоугольной формы с сильно закругленными углами ориентиро-вана по линии СВ-ЮЗ. Стенки отвесные, дно к СЗ стенке покатое. Заполнение состояло из рыхлого темно-серого суглинка с включениями древесного тлена от перекрытия. Длина погребальной камеры 2,25 м, ширина 1,2 м, отмеченная глубина 0,23-0,3 м.

Скелет взрослого человека лежал скорченно на спине, головой на СВ. Череп повернут влево и скло-нен к левому плечу. Правая рука незначительно со-гнута и уложена вдоль туловища, кисть сохранилась частично. Левая вытянутая, кисть не сохранилась. Ноги упали коленями влево. Ступни не сохранились. Скелет густо окрашен охрой малинового оттенка.

Под скелетом и вокруг него отмечена расти-тельная подстилка от светло-голубого до коричне-вого цвета, на которой изредка встречались крупные древесные угли (рис. 11,1).

Находки:I. На правой стороне груди лежал наконечник

стрелы подтреугольной формы с выемкой в нижней части. Изготовлен из прозрачного кремня темно-се-рого цвета. Вся поверхность покрыта ретушью. В сечении наконечник эллипсовидный. Длина нако-нечника 2,45 см, ширина 1,15 см, толщина до 0,3 см. Глубина выемки 0,5 см (рис. 11,5)

Погребение 4 (неопределенное). Обнаружено в Ю секторе кургана, в 14 м к Ю и в 0,6 м к З от репера, на глубине 1,45 м. Каменный ящик, в плане прямоугольной формы был сложен из вертикально поставленных необработанных камней. Конструк-ция ориентирована по линии ВЮВ-ЗСЗ. Восточную и западную стены образовывали одиночные камни размерами от 26х12х5 см до 30х10х5 см. Cеверная и южная, длинные стенки, состояли из трех и четырех камней соответственно. Размеры камней варьиро-вали от 25х10х16 см до 59х17х25 см. Сверху ящик перекрывался небрежно брошенными камнями. Размеры по внешнему контуру: длина 0,9х0,57 м. По внутреннему соответственно 0,6х0,3 м, глубина до 0,25 м.

Заполнение ящика состояло из плотного темно-серого суглинка. Остатков погребенного не обнару-жено. (рис. 8,1.2).

Погребение 5 (ямное, парное, центральное для второй насыпи). Обнаружено в С секторе кургана, в 4,55 м к С и в 0,8 м к З от репера, на глубине 1, 78 м.

Погребение совершено с уровня древней по-верхности, в прямоугольной яме со слабо закруглен-ными углами. Ориентировано по линии СВ-ЮЗ. Длина погребальной камеры 1,65 м, ширина 1,25 м, глубина 0,83 м. Погребальная камера перекрыва-лась вдоль бревнами длиной 2,6 м и шириной 0,13 м, посыпанных белой известью. Длина перекрытия 2,6 м, ширина 1,55 м. Стенки отвесные. Дно ровное. Заполнение состояло из рыхлого, комковатого тем-но-серого суглинка с большой примесью древесно-го тлена от перекрытия. К северу от погребальной камеры полуовалом отмечен материковый выкид из ямы. Его восточный край частично лег на выкид из погребения 2, центрального для первой насыпи. Длина выкида 6,6 м, ширина от 0,9 до 1,95 м, тол-щина 0,5 м.

Погребение парное, взрослого и ребенка. Ко-стяк взрослого человека лежал скорченно на правом боку. Череп ориентирован на СВ повернут лицевой частью влево и склонен к черепу ребенка. Правая рука вытянута вдоль туловища, кисть открыта. Ле-вая не сохранилась. Ноги средне согнуты вправо.

Справа от взрослого человека находился костяк ребенка, уложенный скорченно на левом боку. Череп ориентирован на СВ, повернут влево и был прижат лбом к лбу взрослого. Руки и грудная клетка не со-хранились. Ноги средне согнуты. Кости обоих ске-летов обильно окрашены охрой красного оттенка. Более интенсивно — черепные коробки (рис. 9,1).

По всему дну погребальной камеры отмечена растительная подстилка темно-коричневого цвета с частыми вкраплениями мелких древесных угольков и посыпанная сверху мелом (известью). У левого плеча и у ступни левой ноги лежали комки охры красного оттенка диаметром 0,5 см.



Рис. 9. Курган iii. 1 — план и разрез погребения 9; 2 — план и разрез погребения 11; 3 — план и разрез погребения 10.


Рис. 10. Курган iii. 1 — план и разрез погребения 12; 2 — сосуд из погребения 13; 3 — бронзовая подвеска; 4 — бронзовая лопаточка; 5 — бронзовая пронизка; 6 — бронзовая заклепка; 7 — план и разрез погребения 13;


Рис. 11. Курган iii. 11/1 — план и разрез погребения 3; 11/2 — план и разрез погребения 7; 11/3 — височное кольцо из погребения 8 (серебро); 11/4 — план и разрез погребения 8; 11/5 — наконечник стрелы из погребения 3 (кремень).


Рис. 12. Фотографии сосудов из погребений. 1 — сосуд из погребения 14 (к. ii); 2 — сосуд из погребения 13 (к. iii); 3 — фрагмент сосуда из погребения 1 (к. iii); 4 — фрагмент сосуда из погребения 2 (к. iii).

Погребение 6 (ямное). Обнаружено в ЮВ сек-торе кургана, в 8,5 м к Ю и в 2,2 м к В от репера, на глубине 2,4 м.

Яма прямоугольной формы с сильно закруглен-ными углами ориентирована по линии ВСВ-ЗЮЗ. Стенки отвесные, дно ровное, Заполнение состояло из плотного темно-серого суглинка, длина погре-бальной камеры 1,5 м, ширина 1,05 м, отмеченная глубина 0,45 м.

Скелет взрослого человека лежал скорченно на левом боку, черепом на ЗЮЗ. Череп повернут влево и склонен к левому плечу. Правая рука сохранилась фрагментарно и была согнута под тупым углом, луче-

выми костями по направлению к правому крылу таза. Левая вытянута вдоль тела. Ноги резко поджаты. Ко-сти скелета слабо окрашены охрой красного оттенка.

Под скелетом отмечена растительная подстилка коричневого цвета с вкраплениями мелких древес-ных угольков (рис. 8,3).

Находок нет.Погребение 7 (неопределеное, позднеямное?).

Обнаружено в СВ секторе кургана, в 1,2 м к С и в 4,2 м к В от репера, на глубине 2,3 м.

Погребальная камера подпрямоугольной формы с закругленными короткими сторонами, ориентиро-вана по линии ВЮВ-ЗСЗ. Стенки за исключением


западной, уходящей на 5 см подбоем, отвесные. Дно с востока на запад покатое. Заполнение состояло из темно-серого суглинка, переходившего, над ске-летом, в материковую глину. Длина погребальной камеры по внешнему контуру 1,45 м, по дну 1,5 м, ширина 0,97 м, отмеченная глубина 0,2-0,32 м.

Расчлененный костяк взрослого человека лежал в анатомическом порядке, черепом на ВЮВ, ли-цевой частью вверх. В теменной части череп был проломлен удлиненным тупым предметом, диаметр отверстия около 2 см. Скелет густо окрашен охрой малинового оттенка. Под костями и вокруг них от-мечены следы растительной подстилки округлой формы темно-коричневого цвета (рис. 11,2).

Находок нет.Погребение 8 (ямное, парное, основное для

второй насыпи). Обнаружено в СЗ секторе кургана, в 1 м к С и в 2,85 м к З от репера, на глубине 2,02 м.

Погребальная камера прямоугольной формы со слабо закругленными углами ориентирована по линии СВ-ЮЗ. Стенки отвесные, покрыты плесе-нью, со следами землеройного орудия шириной 4 и длиной до 25 см. Дно ровное. Заполнение состояло из рыхлого светло-серого суглинка с вкраплениями древесного тлена от перекрытия, Длина погребаль-ной камеры 1,6 м, ширина 1,15 м, глубина от уровня фиксации 0,67 м.

Вдоль яма перекрывалась бревнами. По отпе-чаткам бревен, удалось установить, что длина пере-крытия составила 2,4 м, ширина 2,15 м.

С ЮВ и СЗ от погребения, двумя сегментами отмечен выкид материковой глины шириной до 1,5 м и толщиной до 0,15 м. Следует отметить, что с СЗ стороны он лег на мощный выброс чернозема тол-щиной до 0,7 м, частично перекрывавший матери-ковый выкид из погребения 5.

Погребение парное. Скелет 1 (детский) лежал скорченно на спине у СЗ

стены погребальной камеры, черепом ориентирован на СВ, лицевой частью вверх. Руки вытянуты вдоль ту-ловища. Ноги резко поджаты, лежали коленями влево.

Скелет 2 (детский) лежал скорченно на спине у ЮВ стены погребальной камеры, черепом на СВ, лицевой частью вверх. Руки вытянуты вдоль туло-вища. Ноги средне согнуты, лежали коленями впра-во и касались колен первого скелета.

Оба скелета слабо окрашены охрой алого оттен-ка, черепа более обильно. По всему дну погребаль-ной камеры отмечена растительная подстилка, от пепельного до тёмно-коричневого цвета, с вкрапле-ниями мелких древесных угольков (рис. 11,4).

Находки:1. У правой височной кости первого костяка ле-

жало височное кольцо в 1,5 оборота. Изготовлено из круглого в сечении серебряного дрота (диаметр 0,4 см), края утолщены. Диаметр кольца 1,4 см, ширина 0,9 см (рис. 11,3)

Погребение 9 (ямное, коллективное). Обнару-жено в Ю секторе кургана, в 5,6 м к Ю от репера, на глубине 2,05 м.

Погребальная камера с уступом (ширина до 0,4 м) прямоугольной формы, со слабо закругленными углами. Длина погребальной камеры 2,2 м, ширина 1,25 м, отмеченная глубина 0,23 м. Камера ориенти-рована по линии ВЮВ-ЗСЗ. На уровне уступа яма перекрывалась вдоль бревнами. Стенки отвесные, дно вогнутое. Заполнение состояло из рыхлого тем-но-серого суглинка с включениями древесного тле-на от перекрытия. Погребение коллективное, состо-яло из трех погребенных: двух взрослых и одного ребенка.

Скелет 1 принадлежал взрослому человеку и лежал на спине с разворотом влево. Череп ориен-тирован на ЮВ, лицевой частью вверх. Правая рука согнута и уложена частично сохранившейся кистью на правое крыло таза. Левая согнута по направле-нию к позвоночному столбу. Ноги средне согнуты, лежали коленями влево.

Скелет 2 принадлежал ребенку и лежал скор-ченно на спине в южной части погребальной ка-меры. Череп, ориентированный на ВЮВ, повернут вправо. Руки вытянуты вдоль туловища. Ноги стоя-ли коленями вверх. Кисти и ступни не сохранились.

Скелет 3 принадлежал взрослому человеку и ле-жал скорченно на левом боку в южной части погре-бальной камеры, в ногах первого и второго костяка. Череп ориентирован на СЗ. Средне согнутые ноги лежали на ногах скелета 2.

Все костяки густо окрашены охрой красного от-тенка. По всему дну погребальной камеры отмечена растительная подстилка светло-коричневого цвета с вкраплениями мелких древесных угольков (рис. 9,1).

Находок нет.Погребение 10 (ямное, парное). Обнаружено в

З секторе кургана, в 0,1 м к Ю и в 7,2 м к З от репера, на глубине 2,2 м.

Погребальная камера прямоугольной формы со слабо закругленными углами ориентирована по ли-нии СЮ. Длина погребальной камеры 2 м, ширина 1,2 м, отмеченная глубина 0,8-0,9 м. Стенки отвес-ные, покрыты плесенью, со следами землеройного орудия шириной 4 см и длиной до 15 см. Дно бугри-стое. Заполнение состояло из темно-серого рыхлого суглинка с включениями древесных угольков.

Погребение парное. Скелет 1, взрослого чело-века, лежал скорченно на правом боку, головой на Ю, в южной части ямы. Череп повернут лицевой ча-стью влево. У левого крыла таза отмечено несколь-ко фаланг пальцев. Ноги резко поджаты вправо.

Скелет 2, взрослого человека, лежал в ногах первого, в северной части погребальной камеры, скорченно на cпинe головой на восток. Череп слег-ка повернут влево. Руки вытянуты вдоль тела. Ноги резко поджаты, лежали коленями вправо.


Оба скелета равномерно, слабо окрашены ох-рой красного оттенка. По всему дну погребальной камеры отмечены следы растительной подстилки светло-коричневого цвета с редкими вкраплениями мелких древесных угольков. (рис. 9,3).

Походок нет.Погребение 11 (позднеямное). Обнаружено в З

секторе кургана, в 13 м к З от репера, на глубине 2,52 м. Погребальная камера прямоугольной формы с закругленными углами ориентирована по линии ССЗ-ЮЮВ. Стенки отвесные. Дно слабо покатое к западной стенке. Заполнение состояло из плотного темно-серого суглинка. Длина ямы 1,4 м, ширина 1,1 м, отмеченная глубина 0,53-0,62 м.

Скелет взрослого человека лежал скорченно на левом боку с разворотом на грудь, головой на ЮЮВ. Череп повернут влево. Левая рука откину-та от тулова, прямая. Правая согнута под прямым углом и уложена кистью у средней части лучевых костей левой руки. Ноги средне-согнуты, ступни со-хранились частично. Череп лежал на земляной по-душке высотой 5 см (рис. 9,2).

Находок нет.Погребение 12 (эпохи бронзы). Обнаружено в

ЮЗ секторе кургана, в 7,7 м к Ю и в 4,9 м к З от репера, на глубине 2,2 м. Совершено в узкой прямо-угольной яме ориентированной по линии СЗ-ЮВ. Стенки отвесные, дно ровное. Заполнение состояло из рыхлого темно-серого суглинка. Длина ямы 1,75 м, ширина 0,9 м, отмеченная глубина от уровня фик-сации 0,2 м.

Скелет взрослого человека разрушен в древ-ности. Остатки скелета находились в центре погре-бальной камеры. Здесь, на земляной подсыпке высо-той 10 см лежали череп, лопатка, плечевая и берцо-вая кости. У ЮВ стены находилась нижняя челюсть, а у северо-западной лучевая кость (рис. 10,1).

Находок нет.Погребение 13 (ямное). Обнаружено в Ю сек-

торе кургана, в 3,1 м к Ю от репера, на глубине 2,5 м. Погребальная камера прямоугольной формы с закругленными углами ориентирована по линии ВЮВ-ЗСЗ. Длина погребальной камеры 1,45 м, ши-рина 1,1 м, глубина 2,1 м. Стенки отвесные, дно ров-ное. Заполнение состояло из рыхлого темно-серого суглинка.

Скелет погребенного не сохранился, лишь в центральной части погребальной камеры отмечены лучевые кости руки, и в северо-западном углу, ко-сти ног. На дне отмечены остатки растительной под-стилки светло-коричневого цвета (рис. 10,7).

Находки лежали на лучевых костях: Пронизь, изготовленная из согнутой вдвое мед-

ной пластинки с закругленными краями. Толщина 0,15 см, длина 1 см (рис. 10,3).

Пронизь, изготовленная из медной пластинки, толщиной 0, 1. В сечении подтреугольная, длиной

I см, шириной 0,5-0,6 см, диаметр отверстия 0,2 см (рис. 10,5).

Лопаточка, изготовленная из медной пластин-ки. Верхний край утончен и незначительно отогнут, нижний расплющен. В сечении пластинка прямоу-гольная. Длина 3,8 см, ширина 0,3-0,6 см и толщина 0,1-0,2 см (рис. 10,4).

Подвеска изготовленная из прямоугольной в се-чение медной пластинки. Верхний край согнут об-разуя петельку каплевидной формы. Нижний край расплющен. Длина подвески 3,4 см, ширина 0,3 — 0,6 см, толщина 0,2 см. Размеры петельки 1,2 х 0,7 см (рис. 10,6)

5. Под ЗСЗ стенкой погребальной камеры, квер-ху дном стоял лепной округлобокий горшок с вы-соко приподнятыми плечиками, с максимальным расширением в верхней части тулова, короткой шейкой и резко отогнутым венчиком. Дно плоское, выделенное небольшой закраиной. Изготовлен из хорошо отмученного теста с примесью шамота, цвет светло-серый. Высота сосуда 16 см, диаметр венчика 16,5 см, тулова в области плечиков 20 см, дна 8,5 см (рис. 10,2; 12,2 ).

Стратиграфия кургана и относительная хронология погребений.Стратиграфические бровки довольно убеди-

тельно отразили стратиграфию кургана. Он состоял из двух насыпей. Точно определить стратиграфиче-ское положение каждого из впускных погребений не представлялось возможным из-за того, что в ре-зультате активной распашки верхняя часть кургана оказалась почти полностью срезан.

I. Достоверно установлено, что наиболее ран-ним в кургане является ямное погребение 2, совер-шенное с уровня древнего горизонта. Насыпь, воз-веденная над ним, состояла из плотного чернозема. Погребальная камера и выкид из нее зафиксирован в профилях первой бровки. Диаметр первой насыпи составил 12 м, высота от уровня погребенной почвы 1,6 м. Погребение оказалось смещенным от центра кургана к его северной поле.

II. Через некоторое время часть северной полы и западная часть первой насыпи были до уровня по-гребенной поверхности срыты и с ее уровня захоро-нены два парных погребения (5 и 8,) над которыми была возведена вторая насыпь. Это прослеживается в северной части первой бровки, где выкид из погре-бения 5 частично перекры вает выкид из погребения 2 — центрального для первой насыпи. В профилях второй бровки первая насыпь не читалась. Вторая бровка показала, что первоначально было соверше-но погребение 5 и лишь затем погребение 8, выкид материковой глины и чернозема из которого пере-крывали выкид погребения 5. Вторая насыпь увели-чила диаметр кургана до 31 м. Увеличилась ли она в высоту, определить не удалось из-за разрушенности


вершины кургана. Насыпь состояла из однородного темно-серого суглинка.

III. Следующая культурно-хронологическая группа представлена ямными погребениями I, 3, 6, 9, 10, 11, 12 и 13 впущенными во вторую насыпь кургана, что хорошо прослеживается в обоих про-филях, а погребение 10 частично прорезало выкид из погребения 8, одного из центральных для второй насыпи. Погребения легли двумя полуовалами в восточную, южную и западную полы кургана.

IV. За ямными погребениями, по времени, сле-дует расчлененное погребение 7, впущенное в центр насыпи и прорезавшее выкид из погребения 2 (от-носящегося, вероятно, к периоду ранней бронзы).

V. Наиболее поздним погребением в кургане является неопределённое захоронение в каменном ящике, на что указывает его периферийное положе-ние в насыпи.

* * *Всего раскопаны 24 курганных погребения: 11

— ямной культуры (к. II погр. 9,10, 13; к. III погр. 2,3,5,6,8-10,13); 4 — позднеямные (к. II погр. 14; к. III погр. 1, 7, 11); 4 — эпохи бронзы (к. II погр. 2,3,15; к. III погр 12); 1 — эпохи поздней бронзы (к. II погр. 8); 1 — позднекочевническое (к. II погр 1) и 3 неопределенные (к. II погр. 16, 17; к. III погр. 4).

Ямные погребения. В результате исследования курганов выяснилось что обе насыпи были соору-жены над ямными погребениями 10,2, 2,3. Призна-ки, выявленные здесь, являются наиболее пока-зательными для погребений, которые следуют за древнеямными комплексами в данной территории (Яровой 2000, 21-22). Для них характерно: скор-

ченное положение на спине, вытянутость рук вдоль скелета, а также преобладание ориентировки на за-падный полукруг.

Следующую группу погребений составляют поздние комплексы ямной культуры, которые соот-ветствуют к так называемому «Буджакскому» вари-анту ямной культуры. Для погребений этой хроно-логической группы характерен такой устойчивый признак, как скорченное положение на спине с на-клоном на бок, либо скорченное на боку (Дергачев 1986, 83; Яровой 2000, 22-24).

Погребальный инвентарь, выявленный в ямных погребениях обоих курганов, вписывается в общую картину, имеюшиеся на сегодняшний день для ком-плексов ранней бронзы буджакской степи (Дергачев 1973, 10-11; 1986, 42-60; Яровой 1985, 76-96).

Позднекочевнические погребения. Представ-лены одним погребением (к. II погр. 1). Обычное безынвентарное трупоположение на спине, череп ориентирован на запад. Погребальная яма не про-слеживалась. Скудность информативности этого по-гребения во многом затрудняет его датировку и эт-ническую атрибуцию. Все же, судя по ориентировке погребенного, оно может быть включено в тип А I, представляющий первый период по классификации Г.А. Федорова-Давыдова (X-XI века), характерный для всего восточноевропейского степного региона (Федоров-Давыдов 1966, 134). Согласно типологии С.А. Плетневой, подобные комплексы характерны для печенегов (Плетнева 1973, 12-20). Также затруд-нительна датировка подобных комплексов, которая возможна только в широком диапазоне X-XIV вв. (Добролюбский 1986, 33)

БиблиографияАгульников 1993: С. Агульников, Курган скифской культуры у с. Манта на Нижнем Пруте. Revista Arheologică 1, 1993, 115-117.Агульников и др. 1997: С. Агульников, В. Бубулич, С. Курчатов, Курган эпохи энеолита-бронзы у с. Крихана-Веке на Нижнем Пруте. В сб. Древности Степного Причерноморья и Крыма VI (Запорожье 1997), 84-98.Дергачев 1973: В.А. Дергачев, Памятники эпохи бронзы. АКМ вып. 3 (Кишинев 1973).Дергачев 1986: В.А. Дергачев, Молдавия и соседние территории в эпоху бронзы (Кишинев 1986).Добролюбский 1986: А.О. Добролюбский, Кочевники Северо-Западного Причерноморья в эпоху средневековья (Киев 1986).Плетнева 1973: С.А. Плетнева, Древности Черных Клобуков. САИ, вып. Е 1-19 (Москва 1973).Федоров-Давыдов 1966: Г.А. Федоров-Давыдов, Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов (Москва 1966).Яровой 1985: Е.В. Яровой, Древнейшие скотоводческие племена юго-запада СССР (Кишинев 1985). Яровой 2000: Е.В. Яровой: Скотоводческое население Северо-Заподного Причерноморья эпохи раннего метала. Авто-реферат дис. д.и.н. (Москва 2000).Agulnicov 1999: S. Agulnicov, Cercetări din epoca bronzului între Prut şi Nistru. CAANT III, 1999, 495-518.Agulnicov, Ursu 2008: S. Agulnicov, I. Ursu, Complexe funerare tumulare din zona Prutului Inferior. Revista Arheologică S.N. IV, 1, 2008, 61-79.Agulnicov, Paşa 2008: S. Agulnicov, V. Paşa, Morminte eneolitice târzii din zona Prutului Inferior. Peuce S.N. VI, 2008, 29-40.Haheu, Curceatov 1993: Cimitirul plan eneolitic de lângă satul Giurgiuleşti (considerente preliminare). Revista Arheologică 1, 1993, 101-114

Василий Хахеу, научный сотрудник, Центр археологии, Институт культурного наследия, Академия наук Молдовы, ул. Г. Асаки 62/ 5, кв. 4а, мун. Кишинэу, Республика Молдова. e-mail: haheu.vasile@gmailСержиу Попович, младший научный сотрудник, Центр археологии, Институт культурного наследия, Академия наук Молдовы, бул. Штефан чел Маре 1, мун. Кишинэу, Республика Молдова. e-mail: [email protected]

РИТУАЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС ПЕРИОДА ПОЗДНЕЙ БРОНЗЫ С ПОСЕЛЕНИЯ МОЛОГА-II В НИЖНЕМ ПОДНЕСТРОВЬЕ

Сергей АГУЛЬНИКОВ, Александр МАЛЮКЕВИЧ, Кишинэу/Одесса

Un complex ritual din perioadă târzie a epocii bronzului în asezarea Mologa II de pe cursul Nistrului Inferior. În urma cercetărilor arheologice din anul 2000 a staţiunii pluristratigrafice Mologa-II, situată în bazinul Nistrului de Jos (r-nul Belgorog- Dnestrovski', reg. Odesa, Ucraina), a fost supus investigaţiei un complex arheologic (groapa 21) datat în perioada târzie a culturii Sabatinovka — începutul culturii Belozerka (sec. XII a. Chr). Aici a fost depistată înmor-mântarea ritualică a unei statuete, însoţită de o serie de obiecte care purtau un evident caracter sacru, propriu culturilor Sabatinovka şi Coslogeni, la fel şi etapei timpurii a culturii Belozerka. Am insistat asupra originii şi al apartenenţii masi-vului tracic al respectivelor descoperiri, ca şi asupra similitudinilor evidenţiate în unele ritualuri ale populaţiei balcanice şi celei din nord-vestul Mării Negre.

Ритуальный комплекс периода поздней бронзы с поселения Молога-II в Нижнем Поднестровье. В 2000 году в процессе раскопок многослойного памятника Молога-II в Нижнем Поднестровье (Белгород-Днестровский р-н, Одесская обл. Украины) был исследован археологический комплекс (яма 21) позднесабатиновского-раннего белозерского периода (XII в. до н.э). В комплексе отмечено ритуальное захоронение антропоморфной статуэтки в сопровождении глиняных вотивных изделий и керамики позднего бронзового века, характерной как для культуры Сабатиновка, так и для Кослоджень, а также для раннего этапа белозерской культуры. В данной работе указывается на раннефракийское происхождение данного обряда и его связь с некоторыми обычаями современного населения Балканского полуострова и Северо-Западного Причерноморья.

The Late bronze ritual archaeological complex from the settlement Mologa-II in the Lower Dniestr territory. The archaeological complex (the pit number 21) of Late Sabatinovka — Early Belozerka period (XII century B. C.) from the multilayered monument Mologa-II (Belgorod-Dniestrovsk District, Odessa Region, Ukraine) was explored during the field campaign 2000. The complex represent a ritual burial of an anthropomorphic figurine combined with votive artifacts and pottery belonging to late Bronze Age, which are characteristical for both Sabatinovka and Coslogeni cul-tures, as well as for early stages of Belozerka culture. An early Thracian origin of the described rite is suggested in the paper and discussed its relationship with some customs of modern people from Balkan Peninsula and North-Western Black Sea area.

Key words: the ritual archaeological complex, multilayered monument Mologa-II, cultures Sabatinovka,

Раскопки многослойного памятника Молога-II, Белгород-Днестровского р-на Одесской области Украины ведутся уже более 30 лет. Памятник распо-лагается на правом возвышенном берегу Днестров-ского лимана в 0,5 км к северу от с. Молога (рис.1,1-2). За время раскопок на памятнике был исследован целый ряд археологических объектов в диапазоне от античности вплоть до позднего средневековья (рис.1,3). Были изучены различные жилые, культо-вые и погребальные комплексы, представленные преимущественно античностью, начиная с эпохи эллинизма, заканчивая позднеантичным-римским периодом. В процессе исследования поселения и могильника римского времени у с. Молога (Гудкова 1976, 319-320; Гудкова 1977, 285), местами встреча-лись керамические и хозяйственные комплексы эпо-

хи поздней бронзы, в частности позднесабатинов-ского времени. Эти комплексы не прослеживались в качестве отдельно выраженного слоя, так как рас-полагались по всей площади культурного горизонта данного памятника. Большая часть материалов, эпо-хи поздней бронзы, полученных в результате рас-копок в 70-80 гг. XX столетия, была опубликована (Черняков 1984, 48-56). Коллекция керамики поздне-го бронзового века с поселения Молога-II, была до-статочно значительна и насчитывала более 800 фраг-ментов, принадлежащих примерно 130 сосудам. На основании анализа керамического комплекса было установлено, что позднебронзовый горизонт много-слойного поселения относится к позднему этапу су-ществования сабатиновской культуры в Северо-За-падном Причерноморье (Черняков 1984, 54-55). Как


152 Сергей АГУЛЬНИКОВ, Александр МАЛЮКЕВИЧ

отмечалось выше, находки периода поздней брон-зы встречались как в культурном слое, значительно поврежденном сооружениями античной эпохи и позднего средневековья, так и в закрытых комплек-сах-хозяйственных ямах. Как правило, это были ямы колоколовидной формы расширяющиеся ко дну, за-полненые керамикой, обломками каменных и костя-ных орудий, костями животных, золой и пеплом.

Керамика эпохи поздней бронзы с поселе-ния Молога-II по основным свом характеристикам (структура теста, масса, примеси, обжиг, орнамент, обработка по сырой глине и после обжига) пред-ставляет собой единый археологический комплекс и связана с довольно непродолжительным сроком существования данного поселения. Основное место занимала кухонная керамика (87%) изготовленная из довольно грубой массы с добавлением песка, ша-мота, дресвы и растительных примесей с внешней, поверхностью желто-коричневого или оранжевого цвета, внутренняя поверхность имела черный или черно-серый цвет. Кухонная посуда была пред-ставлена баночными сосудами, горшками различ-ных форм, зачастую украшенных под венчиками гладким или расчлененным валиком, сковородками с вертикальным бортиком и плоскими крышками. Столовой посуды позднего бронзового века с по-селения Молога-II значительно меньше (13%). Она отличалась мелкоструктурной массой, хорошим об-жигом, тонкими стенками и тщательной залощенно-стью внешней поверхности. Цвет внешней поверх-ности варьировал от серого до красно-оранжевого. Столовая посуда была представлена одноручными черпаками, цилиндрошейными кубками, чашами и мисками (Черняков 1984, 48-50).

По наблюдениям специалистов некоторые ке-рамические формы памятника Молога-II и их орна-ментальные мотивы имели сходство с материалами культуры Кослоджень в Нижнем Подунавье (Черня-ков 1985, 55).

В 2000 году в раскопе VII -7 (рис.1,4) была вы-явлена яма (комплекс 21), устье которой четко про-слежено с уровня материка на отметке — 1,1 м. В юго-восточном секторе над устьем находилось не-сколько небольших, возможно, маркировавших яму на поверхности камней. Яма круглая в плане и ку-полообразная в разрезе с невысокой цилиндриче-ской горловиной (рис.2,6). Борта полусферической формы четким углом переходят в слегка прогнутое дно. Диаметр устья 1,3 м. Яма расширялась ко дну. Дно несколько овальной формы было вытянуто по линии запад-восток на 2,2 м, а с севера на юг на 2,0 м. Вследствии чего подбой, отмеченный у стен за-падного сектора более глубокий чем у восточного. Глубина ямы от уровня фиксации составляла 0,85 м.

Нижняя половина ямы была заполнена плот-ным грунтом, состоящим из коричневой глины с не-большими локальными включениями золы. Верхняя

часть ямы засыпана желтой глиной, с вкраплениями серого чернозема. На дне ямы по центру находился камень округлой формы (галечник) с обработанной поверностью (растиральник?), имевший следы дли-тельного пребывания в огне. Поверхность была пе-рекалена до коричневатого цвета. Несколько более маленьких камней известняка и отдельные кости животных были разбросаны по всей площади дна ямы. Кости принадлежали собакам, в количестве не менее 3 особей.

Группа материалов, относящихся к культовому комплексу позднего бронзового века, находилась в заполнении, на уровне 20 см выше дна ямы. Осно-ву тризны или приношения составляло скопление керамики сабатиновского облика, представленное фрагментами минимум 12 сосудов. В западном сек-торе ямы имелось скопление из 16 специфических изделий из грубой, обоженной до красного цвета глины. Это небрежно выделанные вручную глиня-ные вотивные хлебцы, различных форм и конфи-гураций. Некоторые из них, продолговатые, имели заостренные окончания, другие же были овальные либо округлые. Но на всех изделиях имелись спе-циально выполненные грубые пальцевые вдавления в виде округлого или продолговатого углубления. Еще одна группа таких изделий (пять целых и че-тыре фрагментированных) это округло-плоские ле-пешки с пальцевым углублением по центру. Одно из изделий выполнено в виде примитивной модели лодки или-же светильника. Следует отметить, что скопление хлебцов и лепешек перекрывало еще одно глиняное изделие, представлявшее собой сти-лизованную антропоморфную статуэтку. В верхнем слое заполнения, практически в устье, по центру ямы располагалось несколько крупных непрофи-лированных обломков глиняной жаровни. Здесь же обнаружены несколько камней с грубо обработан-ными сторонами, речная галька и небольшое ско-пление костей животных.

Керамика: В комплексе ямы 21 было найдены фрагменты и целые формы от 12 керамических изделий.

1. Сосуд горшковидной формы с несколько раз-дутым в нижней трети туловом сужающимся к ко-ническому горлу с коротким отогнутым венчиком. Ниже венчика горло сосуда было орнаментировано узким подтреугольным в сечении валиком, оттяну-тым от корпуса, на котором, в свою очередь, име-лись налепы подтреугольной формы, обращенные вершинами кверху. На месте максимального расши-рения тулова, в нижней трети сосуда, имелся пла-стический орнамент в виде горизонтальных нале-пов налепов треугольной формы, также обращеных вершинами кверху. Там же имелся налепной валик, расположенный дугообразно, окончаниями вниз, образующий т.н. «овы». Поверхность сосуда свет-ло-коричневого цвета, заглаженная, а местами зало-щенная. Тесто в изломе черного цвета с примесью

153Ритуальный комплекс периода поздней бронзы с поселения Молога-II в Нижнем Поднестровье

Рис. 1. 1 — Географическое расположение памятника Молога-ii. 2 — Ситуационный план. 3 — План поселения Молога-ii. 4 —План раскопа Vii -7, 2000 года, на поселении Молога-ii.


мелкого шамота. На внешней поверхности имелись пустоты от выгоревших зерен злаков. Внутренняя поверхность темно-серого цвета также тщательно заглажена и залощена. Размеры сосуда: высота — 30 см., диаметр венчика — 19 см., диаметр тулова (макс.) — 28,5 см (рис.2,7).

2. Чаша с корпусом усеченно-конической фор-мы с плоским дном, несколько округленным туло-вом плавно переходящим в прямое, цилиндрическое горло с выделенным заглаженным венчиком. Горло отделено от корпуса тонким подтреугольным в се-чении валиком. Внешняя поверхность серо-корич-невого цвета, хорошо залощенная. Тесто в изломе черного цвета, плотное мелкоструктурное с вклю-чением мелкотолченого шамота и песка. Размеры сосуда: высота-15,8 см., диаметр дна — 9 см., макс. расширение тулова — 23,8см (рис.2,5).

3. Горшок с округленным туловом и цилин-дрическим горлом, отделенным от тулова уступом. Большая часть тулова и дно отсутствуют. Венчик, заглаженный, отогнут во внешнюю сторону. Внеш-няя поверхность красно-коричневого цвета с подпа-линами коричневого и черного цвета. Внешняя по-верхность хорошо залощена, с внутренней стороны отмечается залощенность в верхней части горлови-ны. Тесто в изломе однородное мелкоструктурное без примесей, за исключением мелких кусочков слюды и песка. Размеры сосуда:диаметр венчика-26см, диаметр тулова (сохр.)-29-30см (рис.3,7).

4. Горшок с округлым туловом, выделенной шейкой и «S”-видно изогнутым венчиком, расши-ряющимся кверху (дно отсутствует). Внешняя по-верхность темно-серого цвета со следами копоти, хорошо заглаженная и частично залощенная по пле-чикам и на шейке. На поверхности имеются следы выгоревших злаков. Внутренняя поверхность сосуда также заглаженная и частично залощенная. Тесто в изломе черного цвета, отмученное с примесью мел-котолченого шамота. Обжиг сплошной рвномерный. Размеры сосуда: высота (сохр.)-7,8 см., диаметр ту-лова- 15,2 см., диаметр венчика-15 см (рис.2,1).

5. Горшковидный сосуд биконической формы с туловом максимально расширяющимся посередине с резко отгнутым во внешнюю сторону краем вен-чика. Поверхность хорошо заглажена, частично за-лощена как внутри так и снаружи. Внешняя поверх-ность светло-коричневого цвета с темно-коричне-выми и черными подпалинами. Внутренняя поверх-ность неровная, бугристая, черного цвета. Тесто в изломе черного цвета с примесью мелкотолченого шамота. Дно отсутствует. Диаметр тулова-16,2 см, диаметр венчика-13 см (рис.2,4).

6. Фрагмент венчика от горшка, орнаментиро-ванного треугольным в сечении валиком. Поверх-ность светло-коричневого цвета, внутренняя по-верхность серого цвета, слегка шероховатая. Тесто в изломе черного цвета с примесью шамота и мелко-

толченого камня (кварц) и песка. Реконстрируемый диаметр венчика-24см (рис.3,11).

7. Фрагмент венчика от горшка, орнаментиро-ванного треугольным в сечении валиком с выделен-ным отогнутым венчиком. Внешняя поверхность светло-серого цвета с черными и коричневыми под-палинами. Обжиг сквозной, равномерный. Поверх-ность тщательно заглажена и подлощена изнутри и снаружи. Тесто в изломе черного цвета с примесью мелкого шамота и дресвы. Реконстрируемый диа-метр венчика-24см (рис.3,9).

8. Фрагмент венчика прямостенного кухонного сосуда (банки?) со слабо отогнутым во внешнюю сторону венчиком и оттянутым от корпуса треу-гольным валиком. Внешняя поверхность серо-ко-ричневого цвета со следами расчесов пучком травы, заглаженная. Внутренняя поверхность серого цвета, тесто в изломе черного цвета с примесью мелкого шамота и сухой глиняной крошки. Реконстрируе-мый диаметр венчика-24см (рис.3,8).

9. Фрагмент верхней части горшка с широко открытым устьем орнаментированным гладким выделенным валиком подтреугольной в сечении формы, оттянутым от стенки сосуда. Поверхность интенсивно-черного равномерно заглажена изну-три и снаружи. Тесто в изломе черного цвета с при-месью шамота и сухой глиняной крошки. Размеры сосуда: высота(сохр.) — 4,4 см., диаметр венчика — 11,8см., диаметр корпуса-10,5 см (рис.3,10).

10. Дно лепного сосуда (горшок?, миска?) на выделенном кольцевом подоне с закраиной и не-большим уступом. Внешняя поверхность светло-коричневого цвета с розовым оттенком и черными подпалинами. Тесто в изломе однородное светло-коричневого цвета. Диаметр дна-12см (рис.3,13).

11. Нижняя часть лепного сосуда (горшка) на плиточном кольцевом поддоне. Поверхность свет-ло-коричневого цвета с розовым оттенком и черны-ми пятнами. Тесто в изломе однородное, светло-ко-ричневого оттенка. Диаметр дна -11,5 см, диаметр тулова (сохр.)-16,5 см (рис.3,14).

12. Край переносной жаровни или сковороды, с закругленным заглаженным внутрь краем устья. Поверхность розово-бежевого цвета, тесто в изломе красновато-розового цвета переходящего посере-дине в темно-серый. Тесто очень легкое, гигроско-пичное с большой примесью органики в отощителе (полова?) (рис.3,12).

13. Чаша-миска усеченно-конической формы с оттянутым от корпуса треугольным в сечении ва-ликом, подлощенной поверхностью светло-серого цвета, с примесью шамота в тесте черного цвета. Размеры: Диаметр венчика 18см (рис. 2,2)

Индивидуальные находки: 1. Растиральник — пест овальной формы (часть отбита) выполненный из светло-серого кварцита. Поверхность закопчена и обожжена, носит следы пребывания в огне и ис-


Рис. 2. Находки из ямы 21:1-5,7-керамика. 6-план и профиль ямы 21.


пользования. Размеры изделия 7,5 х 4,2 см (рис.3,6). Вотивные и антропоморфные глиняные изде-

лия: 1. Антропоморфная статуэтка. Представляла со-бой фигурку вылепленную из глины по составу сход-ному с хлебцами. Фигурка имела подпрямоугольное основание, выделенный головной выступ округлой формы, несколько оттянутый от корпуса вверх. Конеч-ности (руки) выполнены стилизованно: правая в виде стилизованного налепа вытянута вперед, а левая, бо-лее схематичная, несколько прижата к туловищу. На туловище, имевшем вытянутую подпрямоуголную форму, схематично изображен изгиб спины с посте-пенным расширением корпуса к условным ягодицам. Нижняя часть статуэтки плоская, что предполагает ее установку в вертикальном положении. Поверхность статуэтки красно-коричневого цвета, заглаженная, те-сто в изломе однородное, черного цвета.

Размеры: высота-9,5 см, ширина в средней части — 4см, в нижней — 4,6 см, размеры головного вы-ступа 1,6 х 2 см, размеры правой руки 2,5 х 2,3 см (рис.4,5)

Подавляющее большинство вотивных глиняных изделий из ямы 21 представлено т.н. «хлебцами». характерными для позднебронзовых культур Севе-ро-Западного Причерноморья.

2. Хлебец неправильной округлой формы с вы-давленным посередине каплевидным отверстием.

Размеры 6 х 5 см (рис. 4,1).3. Хлебец неправильной округлой формы с от-

верстием посередине.Размеры: Диаметр изделия-5см, диаметр отвер-

стия-2,5 см (рис. 4,2).4. Хлебец вытянутой продолговатой формы

с заостренными окончаниями и углубленным от-верстием посередине, выполненным заостренным предметом. В сечении отверстие имеет коническую форму. Размеры 9 х 4,5см (рис. 4,3).

5. Хлебец неправильной овальной формы, не-сколько сужающийся к одному из окончаний. Раз-меры 6,5 х 4 см (рис. 4,4).

6. Хлебец неправильной округлой формы, одна из сторон которого ровно срезана и имеет посереди-не округлое пальцевое отверстие.

Размеры: диаметр изделия 5,8см, ширина-3,8см, диаметр отверстия-2,5см (рис. 4,6).

7. Хлебец продолговатой овальной формы, не-сколько утолщенный посередине. Размеры: 7,5 х 1,5 см.

8. Хлебец продолговатой овальной формы с за-остренными окончанием и овальным «обухом», не-сколько напоминающий форму топора-молота. По-середине имелось несквозное отверстие овальной формы. Размеры: 11,5 х 5,5 см (рис.4,8).

9. Хлебец продолговатой овальной формы с го-ризонтальным овальной формы вдавлением посере-дине. Размеры: 11,8 х 4,2 см (рис.4,9).

10. Хлебец продолговатой овальной формы, не-сколько сужающийся к одному из окончаний. По-

верхность красно-коричневого цвета, перехлдящего в оранжевый. На внешней поверхности имелись 2 несквозных прокола выполненных скорее всего де-ревянным, прямоугольным в сечении предметом. Один из наколов размерами 4,5 х 1, выполнен по ди-агонали к корпусу изделия, следующий, внутренний прокол. Размеры: 10,5 х 4,6 см ( рис. 4,11).

11. Хлебец неправильной овальной формы с пальцевым отверстием посередине. Размеры: 7,2 х 5см, толщина 3,5см (рис.4,2).

12. Хлебец продолговатой овальной формы с за-кругленными окончаниям.Размеры: 11 х 4см (рис.3,1).

13. Хлебец продолговатой овальной формы, су-жающийся к несколько заостренным окончаниям. На одном из окончаний имелись следы несквозных косых наколов. В боку изделия имелось нескозное отверстие округлой формы диаметром 1 см. Разме-ры: 10,4 х 3,5 см (рис.3,3).

14. Хлебец неправильной округлой формы с несквозным отверстием посередине. Размеры: диаметр-5,8см, диаметр отверстия-1,5 см (рис.3,2).

15. Хлебец неправильной округлой формы с от-верстием посередине, коническим в сечении. Разме-ры: диаметр 5,5 см, диаметр отверстия-1см (рис.3,5).

16. Хлебец вытянутой овальной (ладьевидной) формы с продолговатым горизонтальным вдавлени-ем посередине. Размеры: 12 х 4,5 см, толщина-4см (рис.4,9).

Практически все глиняные изделия имели гру-бо заглаженную внешнюю поверхность красно-ко-ричневого цвета, покрытую большим количеством пустот от выгоревших злаков и половы. Остатки злаков и растительной органики фиксировалось как снаружи так и внутри глиняных изделий.Тесто имело плотный, тяжелый состав без специально внесенного отщителя. Перед обжигом все глиня-ные предметы были вывалены в полове и соломе для предотвращения расползания при значительной температуре. Тесто в изломе хлебцов имело черный цвет. Обжиг равномерный, сквозной.

В целом керамика происходящая из комплекса ямы 21 на памятнике Молога-II соответствует позд-несабатиновскому-раннему белозерскому периоду в Северо-Западном Причерноморье. Традиционно ее следует разделить на условно-кухонную и условно столовую.

К условно-кухонной посуде относятся, в пер-вую очередь, фрагменты стенок горшков с валико-вой орнаментацией, к-х в яме 21 имелось не менее 4-х. К серии кухонных можно отнести 2 профили-рованных неорнаментированных горшка, один из которых имеет выделенную цилиндрическую шей-ку, отделенную от тулова уступом (рис.3,7) и гор-шок с S-видным профилем (рис.3,1). К кухонной посуде без сомнений следует отнести и фрагмент бортика жаровни, а также придонную часть круп-ного горшка.


Рис. 3. Находки из ямы 21:1-5-глиняные «хлебцы». 6-каменный пест-растиральник, 7-14- керамика.


Рис. 4. Находки из ямы 21: 1- 4, 6 -11-глиняные «хлебцы», 5-антропоморфная статуэтка.


К условно-столовой посуде из ямы 21 можно отнести чашу, украшенную валиком и фрагмент ручки с умбоном-навершием от чаши или черпа-ка. Но тем не менее, часть керамики относимой к условно кухонной, более соответствует по технике обработки поверхности к категории условно-столо-вой. Так сосуд (1) имел тщательно залощенную по-верхность и относительно однородное отмученное тесто, в свою очередь также хорошо залощенную поверхность имели неорнаментированные горшки, Оба они тонкостенные с однородной массой пасты. В тех случаях, когда на стенках сосудов фиксиру-ется валик, отмечается следующая особенностью-во всех 4-х случаях валик не является налепным, а оттянут от стенки сосуда, при этом он достаточно тонкий и имеет в сечении подтреугольную форму. Все вышеперечисленные признаки свойственны керамике позднесабатиновского-раннебелозерского периода, когда на кухонной посуде стенки и вали-ки утончаются, при этом доминирует подтреуголь-ная в разрезе форма налепных валиков (Ванчугов 1990, 84-85). К категории условно-кухонной посу-ды следует отнести сосуд (1) представляющий со-бой горшок тюльпановидной формы с округлыми боками и незначительным расширением в средней части, украшенный горизонтальными налепами на корпусе и полуовальным подковообразным нале-пом в виде т.н. «ов». На шейке сосуда также имел-ся горизонтальный валик, треугольный в сечении, украшенный в свою очередь оттянутыми от него в сторону подтреуголными выступами (рис.2,7). По-добная форма и орнаментация сосудов свойственна кухонной керамике культуры Кослоджень. Сосуды аналогичных форм и пропорций со сходной орна-ментацией отмечены на позднебронзовых памят-никах Нижнего Подунавья-Улму, Султана, Градиш-тя-Кослоджень (Morintz 1978, 141, fig.72, 6, 9; 134, fig. 73, 6-8; 137, fig. 75,7-9). Сосуд (3) (рис. 2,4) би-конической формы и небольших размеров из ямы 21 также имеет аналогии в культуре Кослоджень на поселении Доробанцу (Florescu 1991, fig. 80-A, 9), за исключением того что найденный на данном па-мятнике сосуд имел вертикальные налепные ручки и был украшен по корпусу подковообразным налепом.

Фрагмент черпака с цилиндрическим умбо-ном на ручке (рис. 2,3) свойственен поздней фазе культуры Кослоджень, отдельные экземпляры по-добных черпаков известны на памятнике Лупшану на Нижнем Дунае. (Morintz 1978. 141, fig. 80,6). В Днестровско-Дунайском междуречье аналогичное украшение ручек чаш и черпаков отмечается в ма-териалах Новоселицкого зольника (Тощев, Черняков 1986, 127, рис. 6, 35, 37,47). Подобные черпаки-ча-ши были найдены и в предыдущих раскопках и на поселении Молога-II (Черняков 1984, 42). Не имеет прямых аналогий в сабатиновской культуре чаша с усеченно-коническим корпусом, выделенным гор-

лом и валиком по венчику (сосуд 2)(рис.2,5). Данная форма чаш не свойственна и Нижнедунайским позд-небронзовым культурам. Чисто морфологически подобная форма присуща чашам-черпакам с верти-кальными петлевидными ручками, но наличие гори-зонтального подтреугольного валика и цилиндриче-ская короткая шейка представляют подобную форму чаши достаточно уникальной. В определенной сте-пени чаши аналогичных форм присутствуют в бело-зерской культуре, но и там нигде не фиксируется на-личие валика на сосудах данного типа. Такая форма кухонной утвари как жаровни, свойственна в первую очередь сабатиновскому периоду в регионе и явля-ются довольно частой находкой в жилых комплек-сах (Березанская и др. 1986, 97). Достаточно редкой формой является и коническая чаша с валиком по-середине корпуса (рис. 2,2) Но в целом, керамика из ямы 21 и отмеченные отдельные типы посуды име-ющие аналогии среди поздних комплексов культур Кослоджень и Ноуа, позволяют отнести данный объ-ект к кругу памятников позднесабатиновского пери-ода и датировать его концом XII в. до н.э. Вместе с тем, керамика подходящая под категорию «условно-кухонной» из ямы 21 отличается очень тщательной обработкой внешней а в ряде случаев и внутренней поверхности. Подобное качество обработки поверх-ности кухонных сосудов, а также изменение формы налепного валика свойственны переходному пери-оду от сабатиновской к белозерской культуре (Ван-чугов 1990, 84). Горшки (сосуды 3-4) соответствуют выделяемым В.П. Ванчуговым II-му и IV-му типам, которые являются наиболее характерными для ку-хонной керамики белозерских поселений Северо-За-падного Причерноморья (Ванчугов 1990, 65). Эти находки ставят под определенные сомнения выводы о сугубо сабатиновской принадлежности памятника Молога-II (Черняков 1984, 55-56). Находки горшков с уступом на месте перехода тулова к горлу, а также горшков с S-видной формой венчика не свойствен-ны сабатиновской культуре и также не имеют ана-логий на памятниках финальной бронзы Нижнего Подунавья. Эти керамические формы появляются в северопричерноморских степях только на I-м ранне-белозерском этапе позднего бронзового века (Агуль-ников 2005, 89) и свойственны всему периоду су-ществования белозерской культуры в Днестровско-Дунайском междуречье. Подобные формы кухонной посуды имели место на белозерских памятниках Нижнего Поднестровья, таких как Тудора (Тудоро-во) (Мелюкова 1961, 113-124) Чобурчиу (Чобручи) (Агульников, Чеботаренко 1990, 90-99), Кэплань-I Ла-Юрт (Агульников, Паша, Попович 2009, 5-13; 124-129). Но в целом, согласно керамическому ма-териалу, комплекс ямы 21 на памятнике Молога-II достаточно уверенно можно датировать позднесаба-тиновским-раннебелозерским периодом — XII в.до н.э.


Ритуал: В яме 21 было отмечено скопление гли-яных изделий самых разнообразных форм, которые, в свою очередь, перекрывали небольшой горкой уложенную под ними антропоморфную фигурку. Пластика из ямы 21 представлена изделиями из обо-жженой глины, часть которых представляет доста-точно хорошо известные в культурном комплексе Но-уа-Сабатиновка-Кослоджень хлебцы и лепешки.Так скопления хлебцов имели место на Новоселицком зольнике, где им придавались самые разнообразная формы (Тощев, Черняков 1986, 129, рис. 6, 8). На по-селении позднего бронзового века Кэушень хлебцы неправильной округлой формы с пальцевыми вдав-лениями образовывали 3 скопления, расположенные в форме равнобедренного треугольника (Агульников, Левинский 1990,74-76). Достаточно редкими наход-ками являются 2 глиняные модели орудия (рис. 4, 3,8), представляющие собой скорее всего имитацию «молота». 2 хлебца вытянутой овальной формы с ложбиной посереди, возможно являются моделями лодки. Вызывает интерес «хлебец» со несквозным глубоко углубленным отверстием для насаживания на деревянную палочку, имитирующий, скорее все-го, определенную мясную пищу на вертеле (рис. 4,11), хотя, такое-же узкое несквозное отвестие для насаживания имелось и одном из «молотов» (рис. 4,8). Следует отметить, что в результате предыду-щих раскопок в позднебронзовых материалах памят-ника Молога-II была отмечена всего одна находка глиняного хлебца (Черняков 1984, 52, рис. 1,15). Не исключено, что в данном ритуальном комплексе по-добные изделия имитировали присутствие мясной «кровавой» тризны. Наряду с керамикой и каменным орудием (пестом-растиральником) данные изделия являлись «сопровождающими» для захоронения глиняной фигурки человека. Здесь следует упомя-нуть о том, что находок глиняных антропоморфных и зооморфных скульптур культурного горизонта Но-уа-Сабатиновка-Кослоджень известно крайне мало. Наиболее близкими аналогиями находки из Мологи являются 2 антропоморфные фигурки, происходя-щие с поселения культуры Ноуа Николень в Запрут-ской Молдове (Florescu 1991, 267, fig. 95-A, 2-3). При этом одна из фигурок из Николень выполнена весьма реалистично с ярко выраженными мужскими поло-выми признаками. На ней, также как и на фигурке из ямы 21 из Мологе одна из рук прижата к «туловищу», а другая несколько вытянута в сторону (рис. 5,2) В другом известном случае на сабатиновском поселе-нии Новокиевка на Херсонщине, в Нижнем Подне-провье, в специально выполненном углублении (яма 18) была захоронена глиняная фигурка медведя об-ложенная сверху 12 сильно стилизизованными фи-гурками людей, выполненными из плохо обожженой глины, но имевшими плоские основания для верти-кальной установки (рис.5,3) (Gerškovič 1999, 90.Taf. 36. 1-12). Там-же, на поселении Новокиевка в ямке,

выполненной в полу жилища 6, была обнаружена глиняная фигурка свиньи (рис. 5,1), которая была перекрыта различными глиняными изделиями-ле-пешками, хлебцами (рис. 5,5), вальками дисковид-ной (рис. 5,4) и округлой формы изготовленными из плохо обожженой глины (Gerškovič 1999, 90. Taf. 37. 1-4). По мнению автора раскопок в данных слу-чаях имело место ритуальное захоронение фигурок животных связанное с обрядами охоты (медведь) и животноводства (свинья). В нашей ситуации, в ком-плексе ямы 21 поселения Молога-II, также имело место ритуальное жертвоприношение, но, в данном случае скорее всего имела место имитация либо за-мена глиняной фигуркой человеческого жертвопри-ношения, возможно бытовавшего в более ранний пе-риод. Как упоминалось выше, человеческая фигурка перекрывалась не только глиняными изделиями, имитирующими пищу и орудия, но и фрагментами предварительно разбитой керамики, каменным ору-дием и слабо обработанными камнями. Далее над местом жертвоприношения разводился огонь, в кото-рый были брошены кости жертвенных животных, в данном случае не менее 3 собак.

Таким образом яма 21 представляла собой ре-зультат достаточно сложного обряда, связанного с целым комплексом магическо-ритуальных дей-ствий. Вероятнее всего, данная тризна могла ими-тировать либо ритуальное человеческое жертвопри-ношение, либо культовое захоронение определен-ного божества, которое в современной этнографии дошло до настоящего времени в виде обычая «по-хорон Калояна». В засушливые годы жители Бал-канского региона и Северо-Западного Причерномо-рья — Болгарии, Румынии, Молдовы, юга Одесской области Украины торжественно хоронили глиня-ную фигурку мифического существа-Калояна (в нек. селах южных регионов Молдовы-Папаруды или Германчу), духа или божества вызывающего дождь (Дыханов 2003, 441). Следует отметить, что фигурку мужского пола, ок. 20 см в высоту, лепили из глины и грязи смешанных с половой. При этом, на импровизированных «похоронах» производился целый ряд ритуальных действий и приношений в виде продуктов сельского хозяйства-сыра, лепешек, хлеба и пр. Как правило, данным обрядом в сель-ской местности занимались молодые женщины и дети (Дыханов 2003, 439-442). Вполне допустимо, что комплекс ямы 21 в Мологе, служил в ритуаль-но-магических целях подобного плана. Но если в ритуальных комплексах на поселении Новокиевка в приношениях явно угадывается охотничье-ското-водческая культовая тематика (фигурки медведя и свиньи) то Моложский комплекс, судя по виду и ха-рактеру приношений носит явный земледельческий характер. Обычай ритуального захоронения гли-няной фигурки является наиболее архаичной тра-дицией, связанной с древнейшими формами зем-


Рис. 5. Аналогии: 1 — зоомoрфная статуэтка из Новокиевки (по Gerskovici 1999), 2 — антропоморфная статуэтка из Николень (по Florescu 1991), 3 — антропоморфная статуэтка, 4-5 «хлебцы» из Новокиевки (по Gerškovič 1999), 6-8, антропоморфная статуэтка и находки с поселения Буюканий-веке (Ст.Боюканы), (по Агульников, Ткачук 1990). 9-12 — антропоморфные статуэтки из Бабадага (по Jugănaru 2005).


леделия и вызовом дождя в засушливые периоды года. Аналогичные традиции фиксируются у самых разных народов мира и поныне (Толстые 1978, 112, 152-153; Рикман 1984, 30-34). Но более всего они типичны для населения Балканского полуострова, бассейна Среднего-Нижнего Дуная и в Северо-За-падном Причерноморье, а именно в зоне где с пери-ода неолита фиксируется становление древнейшего в Юго-Восточной Европе земледелия. Учитывая климатические условия данных регионов, где кли-мат близок к резко-континентальному а весна и лето крайне засушливы, наиболее активно эта традиция проявляется в Северо-Восточной Добрудже, Мунте-нии, Борогане, Буджакской степи, Запрутской Мол-дове, в центре и на севере современной территории Республики Молдова, а также на Буковине (Рикман 1984, 30-34; Băiescu 2001, 144-145).

Но если рассматривать вышеуказанную терри-торию, где отмечается применение данного обряда с археологической точки зрения, то она полностью совпадает с зоной распространения памятников культурного комплекса Ноуа-Сабатиновка-Кос-лоджень позднего бронзового века. Истоки проис-хождения культа Калояна следует искать и в ран-неземледельческих верованиях Передней Азии в связи с культами природы, связанными с процессом вегетации растений, которые периодически «уми-рают» в осенний период и «воскресают» весной. У различных народов Юго-Восточной Европы и Пе-редней Азии эти божества имели разные имена. Но наиболее приемлемым аргументом для территории Северо-Западного Причерноморья является культ Диониса, зародившийся у древних протофракийцев, а затем трансформирующийся в греческую мифоло-гию (Pop 1989,146-150). Гибель и воскрешение Ди-ониса отождествлялось древними людьми с природ-ными процессами, чередовавшимися в зависимости от времени года (Лосев 1957,165-166). Учитывая тот факт, что культурный комплекс Ноуа-Сабатинов-ка-Кослоджень относится исследователями к про-тофракийским (Morintz 1977,1465-1488), то вполне реально проявление этой традиции и у племен позд-него этапа сабатиновской культуры, обитавших в конце II тыс. до н.э по берегам Днестровского лима-на. С другой стороны, появление культов и обычаев «дионисийского» облика в сабатиновской культуре можно связать с продвижением фракийского влия-ния на восток и процессом гальштатизации племен позднего бронзового века в Северо-Западном При-черноморье. Этот процесс наглядно ощущается ар-хеологически в появлении принципиально новых форм тонкостенной лощеной керамики и бронзовых изделий балканского и среднедунайского происхож-дения (Ванчугов 1990, 3, 138). Наличие керамиче-ской посуды культуры Кослоджень на поселении Молога-II в Нижнем Поднестровье является пря-мым свидетельством данного процесса.

Определенной аналогией подтверждающей фра-кийское, а в данном случае раннегальштское влия-ние, является жертвенный комплекс выявленный на поселении Буюканий-Веке-I (Старые Буюканы) выявленный в окрестностях Кишинева. Поселение Буюканий-Веке-I относится к культуре Кишинэу-Корлатень. На этом памятнике была исследована прямоугольная яма, в которой под скоплением обо-жженой глины обнаружены антропоморфная стату-этка (рис. 5,6), бронзовый наконечник стрелы (рис. 5,7) и два миниатюрных вотивных сосудика, один из которых баночной формы (рис.5,8) (Агульников, Ткачук 1990, 105-107). Бронзовый двухлопастный наконечник стрелы с перекладиной в основании имеет практически прямую аналогию с находкой на позднесабатиновском поселении Суворово VI (Черняков, Ванчугов, Кушнир 1986, 48), согласно данному предмету комплекс датируется XII в. до н.э., что совпадает с условной датой существования поселения Молога-II. На раннегальштатском памят-нике Буюканий-Веке-I, на наш взгляд, также имело место культовое захоронение глиняной статуэтки, которое сопровождалось как бытовыми предметами (сосуды) так и оружием (наконечник стрелы) несо-мненно несущими определенную ритуально-маги-ческую нагрузку.

На территории Северо-Восточной Добруджи, на эпонимном памятнике Бабадаг, был выявлен по-добный ритуально-магический комплекс. В неболь-шой ямке, заполненной пеплом, было найдено 42 изделия, выполненных из плохо обожженой глины c примесью песка. 4 из которых являлись примитив-ными антропоморфными статуэтками (рис. 5,9-12), а остальные представляли собой собой зооморфные фигурки, вотивные сосуды «хлебцы», «калачики», диски и глиняные подвески, а в том числе и гли-няный инструмент для нанесения орнамента на стенки керамики (Jugănaru 2005, 42, fig. 10,1-42). На наш взгляд, в данном случае имеет место ритуаль-ное захоронения не одного, а группы персонажей поклонения. При этом они снабжены сопровожда-ющим инвентарем и «жертвенными» фигурками животных. Налицо имитация захоронения в неких культово-магических целях. Каждая из пяти антро-поморфных статуэток, наверняка, была посвящена определенному божеству. В данной ситуации, ско-рее всего, имеет место проявление многобожия-по-литеизма, распространенного у раннефракийского населения Нижнего Подунавья.

Обряд захоронения глиняных фигурок, как пра-вило, изготовленных из плохо обожженой глины со слабо обработанной поверхностью, также как и примитивизм в антропоморфной пластике, получа-ют широкое распространение во фракийском ареа-ле в начале траннего железного века и фиксируется в целом ряде раннегальштатских культур (Jugănaru 2005, 46). Но наиболее широкое распространение


примитивная антропоморфная и зооморфная пла-стика приобретает в гетской культуре, где просле-живается как на раннем, так и на позднем этапе ее существования (Sîrbu 1993,110-122,122-126, fig. 37-57; Kaşuba, Haheu, Leviţki 2000, 203, Pl. XLI fig.1-23). Вполне допустимо, что древняя фракийская традиция доживает до новейшего времени, приоб-ретая черты существующего и поныне культа Кало-яна на территории юго-Восточной Европы и Севе-ро-Западного Причерноморья.

Таким образом ритуальный комплекс ямы 21 имеет с одной стороны жертвенно-магическое предназначение, являясь отголоском, пока еще мало изученного, земледельческого культа урожая, а с другой стороны находки керамического материала позднего бронзового века, различной культурной принадлежности, свидетельствует об активных межплеменных связях в Нижнем Поднестровье в конце II тыс. до н.э.

Библиография:Агульников 2005: С.М. Агульников, Хронология и периодизация белозерских памятников Пруто-Днестровского между-речья, RA I,1, 2005, 77-91.Агульников, Левинский 1990: С.М. Агульников, А.Н. Левинский, Исследования на поселении у г. Каушаны. АИМ в 1985г., 1990,73-90.Агульников, Ткачук 1990: С.М. Агульников, М.Е. Ткачук, Находки раннего железного века с. Пос. Старые Боюканы. В сб.: Археологические исследования молодых ученых Молдавии (Кишинев 1990). 105-107.Агульников, Паша, Попович 2009, С.М. Агульников, В.И. Паша, С.С. Попович, Святилище позднего бронзового века на поселении Ла-Юрт (Кэплань-I), В сб.: Старожiтностi степового Прiчорномор,я i Криму (Запорожье 2009), 5-13.Березанская и др. 1986: С.С. Березанская, В. В. Отрощенко, Н. Н.Чередниченко, И. Н. Шарафутдинова, Культуры эпохи бронзы на территории Украины (Киев. 1986).Дыханов 2003: В.Я. Дыханов, Календарные обряды и обычаи. Раздел III. Духовная культура. В сб.: Чийшия (Одесса 2003), 380-492.Лосев 1957: А.Ф. Лосев. Античная мифология в ее историческом развитии (Москва 1957).Малюкевич 2002: А. Е. Малюкевич, Охранные исследования позднескифской Мологи. В сб.: Археологiчнi дослiдження в Украiне в 2000-2001 (Киев 2002) 45-46. Мелюкова 1961: А.И. Мелюкова, Работы в Поднестровье в 1961г. КСИА 64, 1961, 113-124Рикман 1984: Э.А. Рикман, Обряд вызывания дождя на севере Молдавии и в Буковине. Всб.: Полевые исследования Ин-ститута этнографии СССР 1980-1981 (Москва 1984), 30-34.Толстые 1978: Н.И. Толстой, С.М. Толстая, Заметки по славянскому язычеству. Вызывание дождя в Полесье (Москва 1978).Тощев, Черняков 1986: Г.Н. Тощев, И.Т.Черняков, Культовые зольники сабатиновской культуры. В сб.: Исследования по археологии Северо-Западного Причерноморья (Киев 1986), 115-138. Черняков 1984: И.Т. Черняков, Керамика позднебронзового века из поселения Молога-II. В сб.: Новые археологические исследования на Одесчине (Киев 1984), 48-56.Черняков, Ванчугов, Кушнир 1986: И.Т.Черняков, В. П. Ванчугов, В. Г. Кушнир, Древнейшие бронзовые наконечники стрел Северного Причерноморья. СА 2, 1986,47-45.Băiescu 2001: N. Băiescu, Caloianul, Geneza, aria de circulaţie, terminilogia, funcţia. Revista de etnologie 3, 2001, 144-162. Florescu 1991: A. Florescu, Repertoriul culturii Noua — Coslodjeni din Romănia, Aşezari şi necropole. Cultură şi civilizatie la Dunărea de Jos IX (Călăraşi 1991) Gerškovič 1999: J. Gerškovič, Studien zur spätbronzezeitlichen Sabatinovka-Kultur am unteren Dnepr und an der Westküste des Azov’schen Meeres.Kaşuba, Haheu, Leviţki 2000: Vestgii Traco-Getice pe Nistrul Mijlociu. BT XXXI (Bucureşti 2000).Morintz 1977: S. Morintz, Probleme privind originea tracilor in lumina cercetărilor arheologice, Revista de istorie 18. t. 30. (Bucureşti 1977), 1465-1488.Sîrbu 1993: Credinţe şi practici funerare religioase şi magice în lumea geto-dacilor (Brăila 1993).Pop 1989: D. Pop. Obiceuri agrare în tradiţia populară romănească (Cluj-Napoca 1989).Jugănaru 2005: G. Jugănaru, Cultura Babadag (Tulcea 2005).

Сергей Агульников, Центр Археологии, Институт Культурного Наследия, Академии Наук Молдовы, бул.Штефан чел Маре 1. МД 2001, Кишинэу, Молдова. e-mail: [email protected] Александр Малюкевич, Одесский Археологический музей Национальной Академии Наук Украины, Ланжероновская -4, 65026 Одесса, Украина. e-mail:[email protected]

ДВА НОВЫХ СТЕПНЫХ КИММЕРИЙСКИХ ПОГРЕБЕНИЯ(К ВОПРОСУ О СЕВЕРОКАВКАЗКИХ ВЛИЯНИЯХ

НА ЮГО-ВОСТОЧНУЮ ЕВРОПУ В ПРЕДСКИФСКОЕ ВРЕМЯ)

Сергей ФИДЕЛЬСКИЙ, Виталий СИНИКА, Тирасполь

Două noi morminte cimeriene de stepă (despre problema influenţelor nord-caucaziene asupra Europei de Sud-Est în peroiada prescitică). În articol se publică două morminte din perioada prescitică târzie din diferite regiuni de stepă din nordul Mării Negre. Primul mormânt a fost descoperit lânga s. Hlinaia (Glinoe) din regiunea Nistrului Inferior; prezenta o groapă de formă rectangulară, în care scheletul era depus în poziţie întinsă pe spate, cu capul la vest. Al doilea complex funerar se află în reg. Stavropol, la Čograj; avea scheletul aşezat pe spate cu capul orientat spre sud-vest; groapa sepulcrală nu a putut fi identificată. În amândouă mormintele s-au găsit cupe de lut aproape identice, vase ce constiuie dovezi ale unei influenţe puternice ale culturilor şi centrelor de producţie nord-caucaziene asupra populaţiei de stepă din Europa de Sud-Est în perioada prescitică.

В статье публикуются два погребения позднейшего предскифского периода из различных регионов Степ-ного Причерноморья. Захоронение, исследованное в Нижнем Поднестровье (у с. Hlinaia/Глиное), представляло собой прямоугольную яму, в которой лежал костяк головой на запад. Второй погребальный комплекс был раскопан в Ставропольском крае (Чограй): контуры сооружения не прослежены, костяк был ориентирован головой на юго-запад. В обоих погребениях были обнаружены практически идентичные кубки, свидетель-ствующие в пользу значительного влияния северокавказских культур и производственных центров на степ-ное население Юго-Восточной Европы в предскифское время.

Two new steppe Cimmerian burials (to the question about northcaucasian influence on South-Eastern Eu-rope during prescythian time). In this article are published two burials of the latest prescythian period from different regions of Steppe Black Sea littoral. A burial place investigated in Lower Dniester region (near Hlinaia/Glinoe village), represented a rectangular pit in which skeleton a head on the west laid. The second funeral complex has been exca-vated in Stavropol region (Čograj): construction contours were not traced; skeleton has been orientated by a head on the southwest. In both burials have been found practically identical cups testifying in favour of considerable influence of North Caucasian cultures and the industrial centres on the steppe population of South-Eastern Europe during pre-scythian time.

Key words: South-Eastern Europe, Cimmerian burials, prescythian time, northcaucasian influence.

Принято считать, что погребальные комплексы предскифского времени (киммерийской культуры) Северного Причерноморья представлены двумя группами: памятниками черногоровского и ново-черкасского типов (Тереножкин 1976; Махортых 2005б, 26). Подобное деление стало возможным благодаря раскопкам курганов у с. Камышеваха и хут. Черногоровский, а также введению в научный оборот материалов Новочеркасского клада (Иессен 1953, 49-110; Тереножкин 1976, 48, 67-68). При ана-лизе указанного клада А.А. Иессен условно выде-лял памятники Новочеркасского типа и относил их с осторожностью к культуре киммерийцев (Иессен 1953, 110; 1954, 130). Чуть позже, обладая достаточ-ной базой археологических источников, исследова-тели уверенней стали отождествлять новочеркас-ские древности с киммерийцами (Крупнов 1958, 68;

Щепинский 1962, 65). Впоследствии, опираясь на кратко опубликованные результаты раскопок грун-товых могильников в бассейне Кубани, произведен-ных Н.В. Анфимовым и П.А. Дитлером (Анфимов 1961; 1971; 1975; Дитлер 1961), А.И. Тереножкин выделил две основные (эпонимные) группы памят-ников позднейшего предскифского периода Север-ного Причерноморья, связав их с историческими киммерийцами (Тереножкин 1976, 22).

На сегодняшний день в Северном Причерно-морье известно 225 захоронений предскифского периода, из которых 129 относятся к черногоров-скому, а 96 к новочеркасскому времени (Махортых 2005б, 29). В свое время для киммерийских древ-ностей была предпринята попытка выделения ло-кальных зон на примере черногоровских погребе-ний (Дубовская 1993, 137, рис.72; 1994, 15-18, рис.


165Два новых степных киммерийских погребения

1). Однако схема, предложенная О.Р. Дубовской, была поставлена под сомнение С.В. Махортых, ко-торый представил свой, условный, вариант, выде-лив шесть территориальных групп (Южнобугская, Приднепровская, Орельско-Самарская, Крымская, Восточно-украинская и Дунайско-Днестровская) предскифских памятников Северного Причерно-морья (Махортых 2005а, 183; 2005б, 28-29). Куль-турно-хронологические концепции О.Р. Дубовской и С.В. Махортых не бесспорны, но работы этих исследователей ценны представленными сводками погребальных памятников предскифского времени в Северном Причерноморье. По количеству погре-бальных комплексов самыми многочисленными группами являются Приднепровская (89 памятни-ков) и Дунай-Днестровская (48 памятников). При-чем в Дунай-Днестровском регионе основная часть киммерийских захоронений известна преимуще-ственно в Нижнем Поднестровье. Только по предва-рительным подсчетам на берегах Нижнего Днестра отмечено около 60 памятников киммерийского вре-мени, из которых 44 располагалось на левом берегу (Фидельский 2006, 342). В работе С.А. Фидельско-го, кроме погребальных комплексов, были учтены и случайные находки (Гербино, Маяки, Белгород-Днестровск), «клады» (Тирасполь (?), Пуркары), а также, несколько захоронений (Бутор 1/3, 3/5,8, 9/4; Великодолинское 1/3,6,7,9,10, 2/1,2), которые на основании ряда признаков, в частности погребаль-ного обряда, могут быть отнесены к киммерийской культуре (Мелюкова 1974а, 79-80, рис.1; 1974б, 58, 60-61; Субботин, Черняков, Ядвичук, 1976, 190, 198). Этим объясняется имеющееся несоответствие с данными С.В. Махортыха, который анализировал в своей работе только инвентарные комплексы (Ма-хортых 2005б, 29).

На данный момент в научный оборот введено достаточное количество памятников предскифско-го периода, что позволяет более детально изучить погребальный обряд и материальную культуру ким-мерийских племен Северного Причерноморья (Ма-хортых 2005б, 5, 313-367). Однако можно с уверен-ностью сказать, что в настоящее время существует и довольно большое количество раскопанных в раз-ное время памятников, которые остаются неопубли-кованными.

В 1995 году Днестровской археологической экс-педицией был исследован курган 1, расположенно-го на северной окраине с. Глиное Слободзейского района Молдовы, слева от трассы Тирасполь-Дне-стровск, на плато второй надпойменной террасы р. Турунчук (рукава р. Днестр). Высота кургана со-ставляла 1,5 м, диаметр – 45 м.

В ходе археологического изучения кургана было установлено, что первичная насыпь была сооруже-на над погребением эпохи энеолита (?). Кроме того, в кургане были выявлены шесть погребений ямной

культуры, четыре катакомбной, одно культуры мно-говаликовой керамики (?), одно предскифское, одно позднекочевническое и 33 погребения XVIII века. Основная цель данной статьи – публикация пред-скифского (киммерийского) погребального ком-плекса – погребения 8 кургана 1.

Погребение было обнаружено в насыпи кургана на глубине 0,76 м и на расстоянии 1 м к югу от цен-трального репера, который был установлен на его вершине. Погребальное сооружение представляло собой яму прямоугольной формы с закругленными углами, ориентированную по линии запад-восток. Длина погребального сооружения 1,8 м, ширина 0,65 м и глубина 0,76 м от уровня обнаружения. За-полнение ямы состояло из чернозема, в его верхней части встречены фрагменты дерева, которые явля-лись остатками от деревянного перекрытия.

Погребенный лежал вытянуто на спине, голо-вой на запад. Лицевая часть черепа была поверну-та вправо. Руки слегка согнуты в локтях под тупым углом, правая располагалась вдоль тела, левая так-же вытянута, её кисть находилась на тазе. Ноги по-гребённого были положены с разворотом вправо и слегка согнуты в коленях. Под костяком, а также на дне погребальной камеры прослежен белый тлен от растительной подстилки (рис. 1,1.2). В погребении были обнаружены лепной кубок, каменный оселок и окислы от удлинённого железного предмета, ве-роятно кинжала.

Описание находок:1. Лепной кубок стоял на дне погребальной

камеры перед лицевой частью черепа. Сосуд из-готовлен из плохо отмученной глины с примесями из белых частиц. Обжиг несквозной и неравномер-ный. Глина светло-коричневого цвета. Внешняя по-верхность неровная, шероховатая, плохо залощена. Кубок небольших пропорций с округлым туловом, слабо выделенной шейкой и плоским дном. Венчик хорошо выделен, сильно отогнут наружу, край его округлой формы. По всей окружности тулова за-фиксирован орнамент в виде девяти параллельных поясков ногтевых вдавлений-насечек. Высота кубка составила 14,5 см. Диаметр тулова равен 17,7 см, по венчику 13,4 см и дна 8 см (рис. 1,3).

2. Каменный оселок, изготовленный из плот-ного песчаника, находился слева у тазовых костей погребенного. Изделие прямоугольной формы со слегка утолщенной средней частью и с приострён-ным в профиле нижнем краем. Внешняя поверх-ность хорошо отшлифована. В верхней части пред-мета зафиксировано сквозное отверстие диаметром 0,5-0,9 см. Длина оселка 13 см, ширина 2,8 см, тол-щина 1,3 см (рис. 1,4).

3. У южной стенки погребального сооружения в 9 см от кисти правой руки был отмечен сильно кор-розированный железный предмет (рис. 1,1). Судя по его сохранившемуся контуру (остатки лезвия с

166 Сергей ФИДЕЛЬСКИЙ, Виталий СИНИКА

черенком), следует предположить, что в захоронение вместе с костяком был помещен железный кинжал. Сохранившаяся длина клинка составляла 35 см.

Точильные бруски (оселки) являются «почти обязательной принадлежностью киммерийских во-инских захоронений» (Тереножкин 1976, 146). По данным С.В. Махортых оселки, которые он отнес к орудиям труда, были обнаружены в 23 черного-ровских и в семи новочеркасских погребениях Се-верного Причерноморья (Махортых 2005б, 64-65, 102-103). Им же была предложена классификация каменных оселков, включающая три основных типа (Махортых 2005б, 36). На основании указанной раз-работки рассматриваемый оселок относится ко вто-рому типу, т.е. его ширина превосходит более чем в два раза, но менее чем в четыре раза его толщину. Именно этот тип является самым распространен-ным в киммерийское время. Место расположения данного предмета в погребении указывает на то, что он подвешивался к поясу, к которому крепилось и оружие (кинжал).

К сожалению, отсутствие целого предмета не позволяет сравнивать и железную находку из рас-сматриваемого погребения с какими-либо извест-ными на сегодняшний день киммерийскими кинжа-лами, для которых учтены зоны распространения и представлены подробные классификации (Теренож-кин 1975, 3-34; Членова 1975, 70-81; Вальчак 2005, 138-150; 2008, 6-25). Вероятнее всего, кинжал был подобен железным образцам с эфесами упрощённой формы, не имеющими гарды-перекрестья, из п.1 к.2 у Енджи, п.1 к.1 у Великой Александровки, п.1 к.1 у Златоустовки и п.4 к.1 у Урсоаи (Тереножкин 1976, 42, 43, рис.16,11; Кубышев, Полин, Черняков 1985, 147, 148, рис.3,15; Дубовская, 1997, 193, рис.3,1, 4, 2,3; Бруяко, Гизер, Дзиговский 1997, 47, рис.1,9-11; Вальчак 2005, 156).

Найденный в погребении кубок, судя по форме и размерам, очень близок к одному из типов кера-мики, которые получили широкое распространение в памятниках предскифского периода Северного Причерноморья (Тереножкин 1976, 167-169; Ма-хортых 2005б, 72.74. 107). Подобные кубки отно-сятся к столовой посуде, которая обычно отличает-ся хорошим качеством изготовления и лощением. В данной ситуации необходимо отметить, что рас-сматриваемый кубок по своим параметрам и форме соответствует столовой керамике, но в связи с тем, что изготовлен небрежно, по качеству он тяготеет к кухонным сосудам. Подобный же случай встречен в новочеркасском п. 13 к. 6 у с. Головковка, где была обнаружена лепная корчажка с поверхностью ана-логичного качества (Полин, Тупчиенко 1994, 159; Махортых 2005б, 34, рис. 78,7).

Важным элементом, отличающим киммерий-ские кубки, является их орнаментация, зафиксиро-ванная как в черногоровских, так и в новочеркасских погребениях. На предскифских кубках в основном встречается резной орнамент, но в некоторых слу-чаях для его нанесения использовался и зубчатый штамп (Тереножкин 1976, 168). Наиболее разноо-бразные по стилю и композиции орнаменты встре-чены на кубках новочеркасского периода, что позво-лило выделить для них три группы орнаментальных мотивов (Гаврилюк 1979, 32-35). Зафиксированный же на рассматриваемом сосуде орнамент, не соответ-ствует ни резной, ни штампованной техникам нане-сения и практически не встречается в известных нам памятниках степной зоны юга Восточной Европы (Дубовская 1993; 1997; Махортых 2005а-б).

Единственным исключением, является практи-чески аналогичный сосуд из погребения 1 кургана 14 группы Чограй IX на северо-востоке Ставро-польского края, отнесённый О.Р. Дубовской к кате-гории «кубки и кубковидные сосуды» (Дубовская 1997, 189, рис. 4,19)1.

Курган 14 распахивался, имел высоту 0,6 м и диаметр 26-28 м. В кургане было обнаружено 9 по-гребений: пять погребений начала средней бронзы, два – финала средней – начала поздней бронзы, по одному – предскифского и сарматского времени.

Погребение 1, относящееся к предскифскому времени, было расположено в центральной части насыпи в 3,20 м к ЗЮЗ от её центра. Конструкция погребального сооружения не прослеживалась, по-гребённый обнаружен на глубине 0,51 м от R0. Ске-лет взрослого человека лежал вытянуто на спине с завалом на левый бок, ориентирован на ЮЗ. Череп лежал на левой стороне, лицевой частью к северу, нижняя челюсть располагалась на верхнем эпифизе левой плечевой кости. Ноги вытянуты, сближены к стопам, вместе с костями таза находились в поло-жении «на спине». Позвоночный столб изогнут по дуге, грудная клетка развёрнута влево. Правая рука слегка согнута в локте и вытянута поверх скелета. Кости правого предплечья располагались поверх позвоночника, кисть – поверх крестца. Левая рука вытянута перед скелетом к ССВ (рис. 5).

Лепной черноглиняный орнаментированный кубок стоял в 25 см к северо-западу от черепа по-гребённого. Сосуд имел плавно отогнутый венчик с уплощённо-скругленным сверху краем. Дно пло-ское, переход от дна к тулову скруглен. Внешняя по-верхность темно-серого цвета. Высота сосуда 10,5 см, макси¬мальный диаметр – 11,4 см, расположен в 5,0 см от дна сосуда. Диаметр дна 4,5 см. Внеш-ний диаметр устья 7,6-7,8 см, внутренний – 5,2 см. Вся верхняя поверхность тулова, за исключением

1 Авторы выражают благодарность к.и.н. С.Б. Вальчаку за консультации и к.и.н. М.В. Андреевой за разрешение опубликовать комплекс из Чограя.


Рис. 1. 1-4 — погребение 8 кургана 1 у с. Глиное (Нижнее Поднестровье); 5-6 — погребение 1 кургана 14 курганной группы Чограй iX (Северный Кавказ).


придонной части (1,0 см от дна), орнаментирована девятью горизонтальными рядами косых насечек (ногтевые вдавления, расстояние между рядами до 0,2 см), что абсолютно аналогично орнаменту кубка из Глиного (Андреева, Ульянова 1986, 122, 123, рис. 547, 550, 551, оп. №153) (рис. 1,6).

Варианты такого орнамента: «короткие косые насечки, ногтевые, пальцевые и семечковидные вдавления» (по терминологии В.И. Козенковой), являются одной из характерных особенностей кера-мики Кисловодской котловины и её окрестностей, одного из микрорегионов в рамках ареала западного варианта кобанской культуры. Этот орнамент встре-чается в основном на «корчагообразных» и «банко-образных (горшках)» сосудах тарно-хозяйственного назначения грубой лепки с шероховатой поверхно-стью (Козенкова 1989, 66, 68, рис. 8; 1998, 90, 91, табл. XXXI). Кубков, аналогичных по форме рас-сматриваемым сосудам из Глиного и Чограя, среди посуды кобанской культуры нет. Оба сосуда пред-ставляют собою синкретическое явление, в котором совмещены типично «степная» форма и типичный орнамент одного из микрорегионов кобанской куль-туры Кавказа. Относительная территориальная бли-зость погребения из Чограя IX к основному ареалу такого орнамента, казалось бы, объясняет это явле-ние влиянием культуры и традиций пограничного региона. Но практически полностью аналогичная находка из Глиного свидетельствует о более слож-ных процессах. В первую очередь, о тесной связи кочевого населения западных и восточных окраин восточноевропейской степи в предскифский пери-од, что демонстрирует зыбкость основы предпри-нятых попыток выделения некоторыми исследова-телями культурных отличий у различных террито-риальных групп памятников степного региона (Ду-бовская 1993; 1997; Махортых 2005а-б).

Как уже было отмечено выше, обычно счита-ется, что памятники киммерийской культуры пред-ставлены двумя самостоятельными группами: чер-ногоровской и новочеркасской, которые различают-ся элементами погребального обряда и вещевыми комплексами. Однако есть и определенные черты сходства, которые характерны для обеих групп. Во-первых, практически все киммерийские погре-бения являлись впускными, но для новочеркасской группы известны и основные захоронения, боль-шая часть которых исследована в Дунай-Днестров-ском междуречье (Тереножкин 1976, 90; Ванчугов, Островерхов 1984, 57; Яровой, Кашуба, Махортых 2002, 292). Во-вторых, такие погребальные соору-жения представлены простыми ямами прямоуголь-ной или овальной формы, а также ямами с подбоя-ми. В-третьих, каждое погребение обычно содержа-ло по одному костяку. В-четвертых, в погребальном обряде использовалось дерево, в том числе и для перекрытия, а также растительная подстилка.

Определенные сходства наблюдаются и в веще-вом комплексе. В черногоровских и новочеркасских погребениях встречаются такие виды инвентаря как точильные бруски, железные кинжалы и керамиче-ская лощеная посуда, наряду с такими распростра-ненными видами находок как удила и псалии, на-конечники стрел (Ромашко 1992, 60). Всё это свиде-тельствует о синхронности двух групп памятников на некотором временном промежутке.

В сложившейся ситуации основными критери-ями при определении, к какой именно группе ким-мерийских памятников относятся погребения из Глиного и Чограя, остаются положение и ориенти-ровка погребённых, хотя в последнее время данные признаки, по вполне справедливому мнению неко-торых исследователей, не всегда играют решающую роль (Махортых, Скорый 2004, 253). Вместе с тем мы считаем, что поза и ориентировка погребённо-го достаточно уверенно могут свидетельствовать о принадлежности киммерийского погребения у с. Глиное к новочеркасской группе памятников Се-верного Причерноморья, также как и погребения из Чограя IX.

Не менее важным моментом является определе-ние хронологических рамок совершения этих погре-бений. К сожалению, состав вещевого комплекса не обладает столь внушительными диагностическими признаками, каковыми наделены предметы конской узды, вооружения и некоторые другие информатив-ные категории находок. Обычно основываясь на анализе этих информативных изделий, исследовате-ли определяли возраст киммерийских захоронений, относя их либо к черногоровской, либо к новочер-касской ступени (Тереножкин 1976). В последнее время исследователи считают возможным активнее привлекать и керамику в качестве хронологических индикаторов, что вносит определенные коррективы в ранее разработанные временные колонки (Махор-тых 2005б, 119). Эта идея и ранее высказывалась рядом украинских археологов, которые считали, что столовая керамика для степных памятников Севе-ро-Западного Причерноморья является, чуть ли не единственным массовым хроноиндикатором (Бруя-ко, Гизер, Дзиговский 1997, 46).

В нашем случае, на основании имеющихся леп-ных кубков трудно определить дату рассматривае-мых степных захоронений, т.к. аналогичная керами-ка с подобной техникой нанесения орнамента в па-мятниках степи за исключением указанных случаев не зафиксирована. Кубков, аналогичных по форме рассматриваемым сосудам из Глиного и Чограя, сре-ди типичных форм посуды кобанской культуры нет.

В работах 1980-х годов для сосудов с ногтевой орнаментацией предлагались даты в рамках конца II тыс. – 1-й пол. VIII в. до н.э. или «не позднее 1-й пол. VIII в. до н.э.» – для погребения 7 мог. Индустрия-1 (Афанасьев, Козенкова 1981, 168.174, рис. 5,15).


В более поздней работе эти же формы финальной бронзы В.И. Козенкова рассматривает как прототи-пы только для категории «тарные сосуды», оставляя для категорий «корчагообразных» и «банкообраз-ных» VIII-VII вв. до н.э. (Козенкова 1998, 90, 91, сравн.: табл. XXX, 1-5 и XXXI, 1-5.8.10.11.14.15).

Время существования подобной орнаментации в районе Кавминвод определяется в рамках VIII-VI вв. до н.э. (Козенкова 1998, 90. 91), пик её приме-нения, по нашему мнению, приходится на 2-ю пол. VIII – середину VII в. до н.э. Именно в это время, особенно с конца VIII в. до н.э., на классическом Новочеркасском этапе, влияние протомеотской и кобанской культур Северного Кавказа становится отчётливо заметным далеко за пределами их ареала.

Хотя близкие по форме сосуды найдены, по мнению некоторых исследователей, в степных ком-плексах черногоровской ступени (Грушевка, к. 1, п. 3, Красное, к. 5 п. 3), намного больше их было обнаружено в новочеркасских погребениях (Ого-родное, к. 1, п. 9, Пришиб, к. 4, п. 25, Яблоня, к.4, п.1, Дальник, к. 1, п. 1). Список находок сосудов с аналогичными морфологическими признаками можно было бы и продолжить. Все эти погребения, кроме атрибутированных как черногоровские, были датированы серединой VIII – началом VII в. до н.э. и отнесены к третьей хронологической группе (Ма-хортых С.В., 2005б, 123-124.128.134.136.139.264-265.272). Учитывая морфологические особенности глинянского и чограйского кубков, сходные с упо-мянутыми сосудами, можно предположить, что по-гребения, где они были обнаружены, датируются

аналогичным периодом, т.е. серединой VIII – нача-лом VII в. до н.э.

Найденный в погребении оселок не может быть датирован точнее, чем VIII-VII вв. до н.э. Форма же-лезного кинжала или меча, как указывалось выше, не может быть определена. Тем не менее, большин-ство цельножелезных находок этой категории, про-исходящие из закрытых археологических комплек-сов Восточной Европы, могут быть датированы не ранее 2-й пол. VIII, но и не позднее середины VII в. до н.э., что, по периодизации С.Б. Вальчака, в основном соответствует третьей хронологической группе (фазе, этапу) предскифского периода (Валь-чак 2003; 2005, 154-157; 2008, 16-19).

Указанной дате не противоречит преоблада-ние на третьем этапе новочеркасской ступени (по периодизации С.В. Махортыха) таких элементов погребальной обрядности, как захоронение в про-стых ямах, использование растительной подстилки, западная ориентировка костяка, а также предметов вооружения (железные кинжалы, точильные бру-ски) (Махортых 2005б, 272-273). Таким образом, можно констатировать, что киммерийское погребе-ние, исследованное в кургане у с. Глиное, является органической частью группы новочеркасских па-мятников позднейшего предскифского времени на левобережье Нижнего Днестра. Кроме того, кубки из Глиного и Чограя – ещё одна категория находок, которая подтверждает известный факт значительно-го влияния северокавказских культур и производ-ственных центров на степное население всего юга Восточной Европы в предскифское время.

БиблиографияАндреева, Ульянова 1987: М.В. Андреева, О.А. Ульянова, Отчёт о работе Чограйской археологической экспедиции в 1986 году. Архив ИА РАН, Р-1, №11910, 11910а (Москва 1987).Анфимов 1961: Н.В. Анфимов, Протомеотский могильник с. Николаевского. В сб: Сборник материалов по археологии Адыгеи. Т.II (Майкоп 1961), 123-126.Анфимов 1971: Н.В. Анфимов, Сложение меотской культуры и связи ее со степными культурами Северного Причерно-морья (Проблемы скифской археологии). МИА 177 (Москва 1971).Анфимов 1975: Н.В. Анфимов, Новый памятник древнемеотской культуры (могильник у хут. Кубанского). В сб.: Скиф-ский мир (Киев 1975), 35-51.Афанасьев, Козенкова 1981: Г.Е. Афанасьев, В.И. Козенкова, О неизвестных погребальных комплексах предскифского периода из окрестностей Кисловодска. СА 2, 1981, 161-177.Бруяко, Гизер, Дзиговский 1997: И.В. Бруяко, С.Н. Гизер, А.Н. Дзиговский, Новые памятники предскифской эпохи из Северо-Западного Причерноморья. В сб.: Чобручский археологический комплекс и вопросы взаимовлияния античной и варварских культур (IV в. до н.э. – IV в.н.э.) (Тирасполь 1997), 43-48.Вальчак 2003: С.Б. Вальчак, Вооружение всадников и конская сбруя юга Восточной Европы в предскифский период. Автореф. дис… канд. ист. наук (Москва 2003).Вальчак 2005: С.Б. Вальчак, Классификация, вопросы происхождения, развития и хронология некоторых кинжалов и мечей предскифского периода. В сб.: Древности Евразии: от поздней бронзы до раннего средневековья (Москва 2005), 138-160.Вальчак 2008: С.Б. Вальчак, Хронология и генезис мечей и кинжалов с рукоятями округлого сечения в предскифский период (VIII-VII вв. до н.э.). В сб.: Военная археология (Сборник материалов семинара при Государственном Историче-ском музее), вып.1 (Москва 2008), 8-25.Ванчугов, Островерхов 1984: В.П. Ванчугов, А.С. Островерхов, Позднекиммерийский курган близ Одессы. В сб.: Новые археологические исследования на Одесчине (Киев 1984), 57-65.Гаврилюк 1979: Н.А. Гаврилюк, Лощеная керамика степных погребений предскифского времени. В сб.: Памятники древних культур Северного Причерноморья (Киев 1979), 20-40. Дитлер 1961: П.А. Дитлер, Могильники в районе посёлка Колосовка на реке Фарс. В сб: Сборник материалов по архео-логии Адыгеи, т. II (Майкоп 1961), 127-187.


Дубовская 1993: О.Р. Дубовская, Вопросы сложения инвентарного комплекса черногоровской культуры. Археологиче-ский альманах 2, 1993, 137-160. Дубовская 1994: О.Р. Дубовская, Локальные зоны черногоровской культуры (по материалам скорченных погребений). РА 2, 1994, 15-29. Дубовская 1997: О.Р. Дубовская, Об этнокультурной атрибуции “новочеркасских” погребений Северного Причерномо-рья. Археологический альманах 6, 1997, 181-218.Иессен 1953: А.А. Иессен, К вопросу о памятниках VIII-VII вв. до н.э. на Юге европейской части СССР (Новочеркас-ский клад 1939 г.). СА XVIII, 1953, 49-110.Иессен 1954: А.А. Иессен, Некоторые памятники VIII-VII вв. до н.э. на Северном Кавказе. В сб: Вопросы скифо-сармат-ской археологии (Москва 1954), 118-131.Козенкова 1989: В.И. Козенкова, Кобанская культура. Западный вариант. САИ. Вып. В2-6 (Москва 1989).Козенкова 1998: В.И. Козенкова, Материальная основа быта кобанских племен. Западный вариант. САИ. В2-5 (Москва 1998).Крупнов 1958: Е.И. Крупнов, Киммерийцы на Северном Кавказе. МИА 68 (Москва 1958).Кубышев, Полин, Черняков 1985: А.И. Кубышев, С.В. Полин, И.Т. Черняков, Погребение раннежелезного века на Ин-гульце. СА 4, 1985, 144-154.Махортых 2005а: С.В. Махортых, Черногоровские древности Северо-Восточного Причерноморья. В сб: Древности Ев-разии: от поздней бронзы до раннего средневековья (Москва 2005), 183-200.Махортых 2005б: С.В. Махортых, Киммерийцы Северного Причерноморья (Киев 2005).Махортых, Скорый 2004: С.В. Махортых, С.А. Скорый, О киммерийской (новочеркасской) группе памятников юга Вос-точной Европы. В сб: Кimmerowie. Scytowie. Sarmaci. (Kraków 2004), 231-258.Мелюкова 1974а: А.И. Мелюкова, Раскопки курганов у с. Буторы Григориопольского района. АИМ в 1972 г., 1974, 77-95.Мелюкова 1974б: А.И. Мелюкова, Работы Западно-скифской экспедиции. АИМ в 1973 г., 1974, 53-77.Полин, Тупчиенко 1994: С.В. Полин, Н.П. Тупчиенко, Новые киммерийские комплексы из Кировоградской области. Международная конференция «Проблемы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья. II. (Запорожье 1994), 158-160.Субботин, Черняков, Ядвичук 1976: Л.В. Субботин, И.Т. Черняков, В.И. Ядвичук, Некоторые проблемы древнейшей истории Северо-Западного Причерноморья (по материалам раскопок курганов у с. Великодолинское). МАСП 8, 1976, 186-201.Ромашко 1992: В.А. Ромашко, Кiмерiйськi скорченi поховання новочеркаськоï групи. Археологiя 3, 1992, 60-65.Тереножкин 1975: А.И. Тереножкин, Киммерийские мечи и кинжалы. В сб: Скифский мир (Киев 1975), 3-34.Тереножкин 1976: А.И. Тереножкин, Киммерийцы (Киев 1976).Фидельский 2006: С.А. Фидельский, О киммерийцах в Северо-Западном Причерноморье (по материалам нижнедне-стровских погребений). Первая абхазская международная археологическая конференция (Сухуми 2006), 341-345.Членова 1975: Н.Л. Членова, О связях Северо-Западного Причерноморья и Нижнего Дуная с Востоком в киммерийскую эпоху. Studia Thracica, 1. Фрако-скифские культурные связи (Sofia 1975), 69-90.Щепинский 1962: А.А. Щепинский, Погребение начала железного века у Симферополя. КСИА АН УССР 12, 1962, 57-65.Яровой, Кашуба, Махортых 2002: Е.В. Яровой, М.Т. Кашуба, С.В. Махортых, Киммерийский курган у пгт. Слобозея. В сб.: Северное Причерноморье: от энеолита к античности (Тирасполь 2002), 279-343.

Сергей Фидельский, научный сотрудник научно-исследовательской лаборатории «Археология» Приднестровского го-сударственного университета, ул. 25 Октября 128, 3300 Тирасполь; e-mail: [email protected]Виталий Синика, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник научно-исследовательской лаборато-рии «Археология» Приднестровского государственного университета, ул. 25 Октября 128, 3300 Тирасполь; e-mail: [email protected]

CONSIDERAŢII PRIVIND SONDAJELE GEOFIZICE DIN ANUL 2009 ÎN REPUBLICA MOLDOVA

Alexandru POPA, Sergiu MUSTEAŢĂ, Veaceslav BICBAEV, Knut RASSMANN, Octavian MUNTEANU, Gheorghe POSTICĂ, Ghenadie SÎRBU,

Frankfurt am Main/Chişinău

În articol sunt prezentate rezultatele preliminare ale sondajelor geomagnetice realizate în anul 2009 în cinci situri arheologice din centrul şi nordul Republicii Moldova: Horodca şi Costeşti (r. Ialoveni), Petreni (r. Drochia), Sobari (r. Soroca) şi Trebujeni (r. Orhei). Autorii prezintă, mai întâi, metoda de cercetare – cartografierea geomagnetică cu ajuto-rul instalaţiei din cinci sonde „Fluxgate” de tip Förster şi cea a valorilor de altidudine cu două sisteme GPS diferenţiat de tip Thales), iar mai apoi succesiv cele mai importante rezultate ale investigaţiilor. Cele mai impresionante rezultate s-au înregistrat în situl „Sofia I”/ „La Şulim”/ „Via Boierească”, de lângă satul Petreni. Aici a fost posibilă identificarea câtorva anomalii magnetice, care după formă şi dimensiuni pot reprezenta resturi de locuinţe din cadrul aşezării ene-olitice. În restul siturilor, la fel, s-au atestat un şir de anomalii magnetice care denotă existenţa în sol a unor obiecte de fier sau urme de construcţii. Drept concluzie, apreciem această încercare de investigaţii drept una reuşită, care merită a fi dezvoltată pe o scară mai largă. Lărgirea parteneriatului moldo-german va facilita atât dezvoltarea arheologiei, cât şi combaterea fenomenului arheologiei ilegale în Republica Moldova.

Предварительные результаты геомагнетических исследований 2009 года на территории Республи-ки Молдова. Aвторы анализируют результаты геомагнетических исследований, проводимых в 2009 году на пяти археологических поселениях центральной и северной зоны Республики Молдова: Хородка и Костешть (Яловенский район), Петрень (Дрокиевский район), Собарь (Сорокский район), Требужень (Орхеевский рай-он). В начале статьи представлен метод исследований – геомагнетическое картографирование с помощью установки с пятью сондами „Fluxgate”, тип Förster, двух установок GPS, тип Thales. Во второй части работы представлены результаты этих исследований, из которых выделяются поселение „Sofia I”/ „La Şulim”/ „Via Boierească” у с. Петрень. Основным результатом является идентификация следов магнетических аномалий, которые могут быть определены, по форме, как остатки неолитических жилищ. На других поселениях тоже отмечены магнетические аномалии, которые могут быть следами от металлических предметов или от соо-ружений. В заключение авторы отмечают, что предварительные результаты указывают на необходимость дальнейшего развития этого метода исследований посредством молдавско-германского партнёрства.

Vorläufige Grabungsergebnisse der geomagnetischen Prospektionen im Herbst 2009: Einige Bemerkungen zum Einsatz der Geomagnetik bei archäologischen Forschungen in der Republik Moldau. Vom 12.10. bis 25.10. führte ein Team der Römisch-Germanischen Kommission des Deutschen Archäologischen Instituts Frankfurt am Main in Zusam-menarbeit mit der Staatlichen Pädagogischen Universität Chişinău geophysikalische Prospektionen durch. Das Unter-nehmen diente der Ausbildung von moldauischen Studenten und Nachwuchswissenschaftlern und der Ermittlung des Potentials von Siedlungsplätzen für großflächige geomagnetische Forschungen. Eingesetzt wurde ein 5-Kanalmessgerät der Firma Sensys. Die Untersuchungen begannen auf den Siedlungen von Horodca (Rajon Ialoveni) und bei Petreni (Rajon Drochia). Es wurden Flächen von 1,5 bis 2 ha prospektiert. Auf beiden Siedlungsplätzen konnten Hausstrukturen ermittelt werden. Besondere Bedeutung kommt den Ergebnissen auf der Siedlung von Petreni zu, wo acht Hausstellen nachgewiesen werden konnten. Weitere Prospektionen erfolgten auf einigen ausgedehnten Siedlungen der Spätkaiser-zeit. Die entdeckten Hausstrukturen sind insgesamt weniger zahlreich als auf den Cucuteni-Siedlungen, was mögli-cherweise mit einer geringeren Bebauungsdichte zusammenhängt. Prospektionen erfolgten auch auf den mittelalterli-chen Stadtwüstungen von Costeşti und Trebujeni, lieferten aber keine weiterführenden Ergebnisse. Die Prospektionen zeigen, dass sich die spätkaiserzeitlichen und Cucuteni-Siedlungen ausgezeichnet für geomagnetische Untersuchungen eignen. Unter Berücksichtigung ihrer Größe ist diese Aufgabe jedoch nur durch den Einsatz von fahrzeuggestützten Mehrkanal-Messgeräten zu bewältigen.

Schlagworter: geomagnetischen Prospektionen, archäologischen Forschungen, Horodca, Petreni, Costeşti, Sobari, Trebujeni, die spätkaiserzeitlichen und Cucuteni-Siedlungen Revista Arheologică, serie nouă, Vol. Vi, nr. 1, 2010, p. 171–179

172 Al. POPA, S. MUSTEAŢĂ, V. BICBAEV, K. RASSMANN, O. MUNTEANU, Gh. POSTICĂ, G. SÎRBU

IntroducereProspecţiunile geomagnetice nu sunt o noutate în

arheologia europeană. Încă din anii ‘70 ai secolului XX această metodă a fost aplicată la cercetarea suprafeţei siturilor culturii Tripolie de pe teritoriul actual al Ucrai-nei. În ultimii ani, drept urmare a dezvoltării rapide a tehnologiilor informaţionale, a fost posibilă optimiza-rea utilizării acestei metode în arheologie: după expi-rarea licenţei la sondele de tip „Dr. Förster”, aparatajul a devenit mai accesibil din punct de vedere financiar, iar datorită utilizării computerelor mobile performante – prelucrarea şi procesarea datelor este posibilă chiar în câmp. Aceste circumstanţe, alături de procesul de inter-naţionalizare a cercetării arheologice de la Universita-tea Pedagogică de Stat „Ion Creangă”, în colaborare cu Asociaţia Naţională a Tinerilor Istorici din Moldova şi Centrul de Cercetări Arheologice din Republica Mol-dova, au făcut posibilă desfăşurarea în anul 2009 a pro-iectului „Prospecţiuni geofizice în Moldova”, primele rezultatele ale cărora vor fi prezentate în acest articol1.

Lucrările s-au desfăşurat în perioada 12–25 octom-brie 2009, fiind realizate sondaje pe suprafaţa a cinci situri arheologice din Republica Moldova – Horodca şi Costeşti, r. Ialoveni, Petreni, r. Drochia, Sobari, r. So-roca şi Trebujeni, r. Orhei. Măsurări geomagnetice au fost posibile pe o suprafaţă de peste 20.000 m.p, fiind descoperite urmele unor complexe de locuit şi ale unor sisteme de fortificaţie2.

Metoda de cercetarePentru cartografierea geomagnetică a suprafeţei si-

turilor s-a folosit o instalaţie compusă din cinci sonde „Fluxgate” de tip „Dr. Förster”. Sondele au fost dispuse pe un suport mobil non-magnetic, elaborat şi asamblat de firma Sensys din Germania. Distanţa din ele este de 0,25 m, aşa încât măsurătorile să poată fi executate con-comitent pe o fâşie cu lăţimea de 1,25 m. Viteza de pro-pulsare a căruciorului varia între 0,6-1,2 m/s.

Sondele magnetometrice măsoară componenta ver-ticală a câmpului magnetic de sub ele cu o marjă de eroare de circa 0,5 nT. Puterea de penetrare în adâncime depinde de mai mulţi factori, dar mai ales de dimensi-unile obiectelor căutate, aşa încât anomaliile puternice pot fi distinse şi la adâncimi relativ mari. Pentru vizu-alizarea rezultatelor măsurărilor s-a folosit imaginea in spectru de la roşu la albastru: spaţiile cu magnetism mai puternic sunt reprezentate în tonalităţi roşii, pe când va-

lorilor cu magnetism scăzut le revin tonalităţi albastre. Un punct de pe imaginea prezentată are dimensiunile de 20x20 cm.

Cartografierea valorilor de altitudine a terenului investigat s-a executat cu ajutorul a două sisteme GPS diferenţiat de tip Thales. Marja de eroare a ambelor sis-teme poate oscila între 2 şi 20 cm. Pentru a minimaliza cât se poate de mult această valoare a fost construit, cu ajutorul unei staţii totale, câte un sistem local de coor-donate, care a fost racordat apoi la sistemul de proiecţie WGS 84.

RezultateHorodca, r. Ialoveni. Situl este cunoscut sub nu-

mele de „Cetate” şi este dispus la circa 3 km vest de satul Horodca, r. Ialoveni. Este situat pe un promontoriu cu malurile abrupte din trei părţi. Parţial teritoriul atri-buit aşezării eneolitice este acoperit de o plantaţie de viţă de vie, ceea ce împiedică cercetarea integrală prin metoda rezistivităţii magnetice a solului.

Aşezarea este cunoscută de pe urma prospecţiuni-lor efectuate de Ştefan Ciobanu în anul 1924 (Пассек 1969; Златковская, Полевой 1969; Лапушнян ş.a. 1974; Hîncu 1993) . Săpături cu caracter sistematic au fost efectuate de Octavian Munteanu şi Galina Bodareu în anii 2007-2009 (Munteanu, Iarmulschi 2007; Mun-teanu ş.a. 2009; Munteanu ş.a. 2010; Munteanu, Perju 2010; Bodareu 2010).

În cadrul sitului au fost investigate două casete cu dimensiuni a câte 50x50 m, la suprafaţa cărora se observau pe alocuri mici aglomeraţii de material ce-ramic3. În rezultatul investigaţiilor, în partea de nord a suprafeţei măsurate a fost posibilă identificarea câ-torva anomalii magnetice (min. 6), care după formă şi dimensiuni pot reprezenta resturi de locuinţe din ca-drul aşezării. De asemenea este de presupus şi existenţa unui şanţ, care străbate situl de la vest spre est. Conclu-zii mai avansate privind structura internă a sitului pe baza suprafeţei limitate de cercetare la moment nu sunt posibile (pl. 1).

Costeşti, r. Ialoveni. Situl medieval de la Costeşti este cunoscut în literatura de specialitate ca unul din cele două oraşe tătărăşti din spaţiul pruto-nistrean (Полевой 1969; Рябой, Тельнов 1998; Тельнов, Рябой 2000; Абызова, Травкин 2000). Lucrările de prospecţiune a oraşului medieval au fost planificate pentru data de 20 octombrie 2009, dar din cauza precipitaţiilor abundente căzute în ziua precedentă asamblarea magnetometrului

1 Colaborarea ANTIM şi UPS „Ion Creangă” cu RGK în domeniul prospecţiunilor geomagnetice a început încă în vara anului 2008, când un grup de studenţi de la Chişinău a participat la sondajele din România în cadrul proiectului internaţional „Lime-sul de est al Daciei romane” (pentru detalii vezi Popa ş.a. 2008.

2 La proiect au participat, din partea Institutului German de Arheologie din Frankfurt am Main/Germania – Prof. dr. Friedrich Lüth, dr. Alexandru Popa, dr. Knut Rassmann, Klaus Baltes, iar din partea Republicii Moldova – prof. dr. hab. Gheorghe Pos-tică, dr. Sergiu Musteaţă, Veaceslav Bicbaev, dr. Octavian Munteanu, Vasile Iarmulschi, Ghenadie Sîrbu, Ecaterina Creţu, Livia Ermurachi şi Corina Rezneac.

3 Măsurările de rezistivitate magnetică au fost efectuate în zilele de 12 şi 14 octombrie. La lucrări au participat Octavian Mun-teanu, Vasile Iarmulschi, Sergiu Musteaţă, Knut Rassmann, Klaus Baltes, Friedrich Lüth şi Alexandru Popa.

173Consideraţii privind sondajele geofizice din anul 2009 în Republica Moldova

Pl. 1. horodca. Planul magnetometric al suprafeţei investigate. 1-2. Drumuri de acces spre sit. 3. stâlp de reţele electrice


nu a fost posibilă4. Cu toate acestea, a fost efectuată o vizită a sitului în vederea alcătuirii unor prognoze pri-vind posibilitatea efectuării de măsurări geomagnetice pe viitor, în rezultatul căreia s-au constatat următoarele aspecte:

• numărul mare al parcelelor de pe teritoriul situ-lui;

• existenţa unor plantaţii mai noi de viţă de vie pe suprafaţa sitului;

• prezenţa unor urme de intervenţii (probabil ne-autorizate) în sol pe teritoriul sitului. Este vor-ba despre doua „casete” săpate fiecare până la adâncimea de 60-70 cm cu o dimensiune de cir-ca 4x4 m (pl. 2).

Drept concluzie, considerăm că pe viitor prospectarea geomagnetică a sitului este posibilă. În acelaşi timp, sem-nalăm faptul că suprafaţa oraşului medieval de la Costeşti a devenit un câmp de acţiune a braconajului arheologic şi cerem Ministerului Culturii să intervină pe lângă orga-nele de drept ale Republicii Moldova în vederea asigu-rării protecţiei acestui sit arheologic. Totodată, obiectivul respectiv trebuie înscris în lista siturilor arheologice din Republica Moldova declarate de interes naţional.

Petreni, r. Drochia. Situl este cunoscut sub numele de „Sofia I”, „La Şulim” sau „Via Boierească” şi se gă-seşte la circa 6 km sud-vest de satul Petreni, r. Drochia. Aşezarea este cunoscută de la începutul secolului XX, când E. von Štern a investigat prin săpături arheologice opt locuinţe din lemn cu lipituri de lut (Штерн 1906; Штерн 1907). Ulterior situl a mai fost investigat de V. Zirra, T. Passek, K. Šiškin, V. Marchevici şi V. Bic-baev (Маркевич 1981; Черныш 1982; Мовша 1984; Sorochin 2004; Дудкiн, Вiдейко 2004). Aşezarea de la Petreni a reprezentat obiectul unor fotografii aeriene (1967, 1984) (Бикбаев 2007).

În cadrul sitului au fost investigate două casete cu dimensiunile de 50x50 şi 30x50 m (pl. 3)5. Drept rezultat a fost posibilă identificarea câtorva anomalii magnetice, care după formă şi dimensiuni pot repre-zenta resturi de locuinţe din cadrul aşezării. Prospecţi-unile de teren realizate pe teritoriul sitului au confirmat posibilitatea extinderii sitului pe o arie de peste 36 ha. La suprafaţa actuală a solului s-au observat numeroase aglomerări de cioburi ceramice şi fragmente de lipitură arsă de lut.

4 La sondaje au participat şi trei masteranzi de la Universitatea Pedagogică de Stat „Ion Creangă” – Livia Ermurache, Corina Rezneac şi Ecaterina Creţu.

5 Prospecţiunile au fost efectuate în data de 16 octombrie. La lucrări au participat Knut Rassmann, Klaus Baltes, Alexandru Popa, Ghenadie Sîrbu şi Veaceslav Bicbaev.

6 Din componenţa echipei de cercetare au făcut parte Alexandru Popa, Sergiu Musteaţă şi Ghenadie Sîrbu.

Pl. 2. Costeşti. urme de săpături neautorizate pe suprafaţa oraşului medieval.

Drept concluzie, constatăm că investigaţiile geo-magnetice din anul 2009 de la Petreni indică fiabilita-tea acestei metode pentru cercetarea structurii interne a siturilor eneolitice din Republica Moldova, în care se păstrează resturile unor construcţii de lemn cu lipitură de lut. Urmele aşezării par a fi relativ bine păstrate, si-tul este relativ uşor accesibil. Terenul este folosit pentru culturi agricole de gospodăria colectivă din localitate, dar spre deosebire de alte situri – suprafaţa acestei aşe-zări nu este parcelată. Toate acestea creează condiţii

prielnice pentru o cercetare geomagnetică integrală pe viitor a acestui sit legendar pentru arheologia Republi-cii Moldova, respectiv cu rezultate ce vor contribui la acumularea considerabilă a cunoştinţelor despre habita-tul epocii eneolitice din sud-estul Europei (pl. 4).

Sobari, r. Soroca. Investigaţiile geomagnetice ale sitului „La Cetate” din preajma satului Sobari au înce-put în data de 18 octombrie şi au continuat în ziua ur-mătoare. În ambele zile de cercetare au fost înregistrate precipitaţii sub formă de ploaie6. Situl este cunoscut


datorită cercetărilor lui E. Rikman în anii 1966-1972 şi I. Niculiţă în anii 1990-1994 (Рикман 1970; Niculiţă 1996; Niculiţă, Popa 1993; Popa 1997). Situl reprezin-tă o aşezare a culturii Sântana de Mureş-Černjachov, la extremitatea de vest a căreia s-a descoperit o incintă de piatră cu construcţii de piatră şi lemn pe interior.

Măsurările s-au concentrat parţial asupra spaţiu-lui din interiorul incintei, care nu este prelucrat agri-col, precum şi la sud de acesta. Pe o parte din colţul de sud-vest al incintei investigaţiile au fost imposibile din cauza arbuştilor deşi, care au crescut necontrolat. De asemenea, spaţiile investigate anterior prin săpături de E. Rikman şi I. Niculiţă nu au putut fi cercetate din ca-uza gropilor adânci rămase pe locul sectoarelor inves-tigate arheologic. În total a fost investigată o suprafaţă de circa 10000 m.p. Imaginea preventivă obţinută în rezultatul investigaţiilor confirmă observaţiile anterioa-re ale lui E. Rikman despre structura internă a aşezării şi dispunerea în teren a resturilor de construcţii. Rela-tiv bine se observă urmele celor trei laturi ale incintei de piatră din partea de nord-vest a aşezării. Noutatea investigaţiilor le reprezintă cele nu mai puţin de trei construcţii, probabil de lemn cu lipitură de lut (pl. 5). Procesarea finală a imaginii obţinute şi mai ales extin-

Pl. 3. Petreni. Planul magnetometric al suprafeţei investigate in octombrie 2009.

Pl. 4. Petreni. Planul aşezării redesenat pe baza fotografii-lor aeriene. Aria haşurată albastru reprezintă zona de dis-tribuţie a fragmentelor de ceramica la suprafaţa a solului, petele negre – urmele presupuselor locuinţe.


Pl. 5. Sobari. Planul magnetometric al suprafeţei investigate in octombrie 2009.


derea pe parcursul campaniilor viitoare a investigaţiilor la dimensiunea întregului sit ne întăreşte optimismul, că vom putea obţine cu ajutorul măsurărilor rezistivităţii magnetice imaginea completă a aşezării şi eventual a necropolei aferente.

Trebujeni, r. Orhei. Pentru măsurători7 a fost aleasă o suprafaţă de 30x40 m din interiorul citadelei medievale (pl. 6) (Postică 2006). Pe durata investigaţii-lor a fost timp uscat, fără precipitaţii, suprafaţa investi-gată fiind uşor accesibilă.

Rezultatul obţinut indică o suprafaţă cu numeroase anomalii magnetice, o parte dintre care (bipoli de culoa-re roşie/albastru) denotă existenţa în sol a unor obiecte de fier. În partea de vest se observă contururile unor în-căperi, foarte probabil din piatră, dosite zidului incintei şi parţial deschise spre interiorul acesteia, avânt o lăţi-me de până la trei metri (pl. 7).

Drept concluzie, apreciem această încercare de investigaţii la Orheiul Vechi drept una reuşită. Meto-da măsurării rezistenţei magnetice a solului se pretează pentru identificarea structurilor medievale din cadrul complexului medieval „Orheiul Vechi”, care pot fi inte-grate în planul digital al acestui sit arheologic de impor-tanţă internaţională.

Probleme şi perspectiveRezultatele preliminare ale sondajelor geomagne-

tice din anul 2009 au confirmat un şir de situaţii arhe-ologice atât în cadrul siturilor preistorice, cât şi a celor antice şi medievale, care merită a fi dezvoltate în anii următori. Extinderea parteneriatului moldo-german ar asigura şi transferul de experienţă şi cunoştinţe în do-meniul metodelor moderne de cercetare arheologică. Cu atât mai mult cu cât utilizarea metodelor de cerce-tare geomagnetică în proiectele arheologice se înca-drează perfect în contextul prevederilor şi îndemnului unui şir de convenţii internaţionale de a utiliza tehnicile non-distructive şi conservarea in situ a urmelor arheo-logice (Carta ICOMOS 1990; Carta VALETTA 1998). Carta ICOMOS pentru protecţia şi gestiunea patrimo-niului arheologic din 1990 menţionează, spre exemplu, că săpăturile trebuie executate cu preferinţă în siturile condamnate distrugerii, fie ca rezultat al programelor de amenajare a terenurilor, fie din zona unor calamităţi naturale.

Constatarea în timpul activităţilor din cadrul pro-iectului a urmelor de intervenţii arheologice neautori-zate pe suprafaţa mai multor situri, cum ar fi cele de la Costeşti, r. Ialoveni, Peresecina, Trebujeni, r. Orhei (pl. 8) demonstrează amploarea fenomenului „arheologiei negre” pe teritoriul Republici Moldova. Este absolut necesară elaborarea unor politici culturale capabile să combată aceste vicii, deoarece în rezultatul bracona-

Pl. 6. Orheiul Vechi/Trebujeni. Schiţă de plan a sitului şi poziţia suprafeţei prospectate (nr. 20).

7 La lucrări au participat Gheorghe Postică, Alexandru Popa, Livia Ermurache şi Ecaterina Creţu.


Pl. 7. Orheiul Vechi/Trebujeni. Planul magnetometric a suprafeţei cercetate in octombrie 2009.

Pl. 8. un căutător de comori în flagrant pe suprafaţa aşezării Sântana de Mureş Černjachov din preajma satului Peresecina, raionul Orhei, 21 septembrie 2009, ora 7.30.

jului arheologic prin încălcarea unui şir de prevederi legale privind protecţia patrimoniului cultural se dete-riorează straturile culturale şi se distruge irecuperabil moştenirea arheologică. În această ordine de idei se în-scrie şi utilizarea neautorizată a detectoarelor de metal, practicate pe larg de către „căutătorii de comori” în Re-publica Moldova. Autorităţile publice locale şi centrale

ar trebui să fie mult mai sensibile la aceste probleme, iar organele de drept să se autosesizeze şi să contribuie prin acţiuni concrete la combaterea fenomenului arheologiei ilegale. Totodată, specialiştii ar trebui să dezvolte mai intens arheologia publică, care este una din măsurile eficiente pentru a sensibiliza şi implica publicul în cer-cetarea şi protejarea patrimoniului cultural.


BibliografieBodareu 2010: G. Bodareu, Contribuţii la cercetarea eneoliticului din spaţiul pruto-nistrean în baza descoperirilor arheologice de la Horodca Mare, raionul Ialoveni. Tyragetia, 2010, sub tipar.Carta ICOMOS 1990: Carta ICOMOS pentru protecţia şi gestiunea patrimoniului arheologic, 1990.Carta VALETTA 1998: Convenţia europeană pentru protecţia patrimoniului arheologic (Valetta 1998).Hîncu 1993: I. Hîncu, Cetăţi antice şi medievale timpurii din Republica Moldova (Chişinău 1993).Munteanu ş.a. 2009: O. Munteanu, V. Iarmulschi, V. Perju, L. Ermurachi, Fortificaţia getică de la Horodca Mică: complexele din incintă cercetate în anii 2006-2007. În: Păstrarea patrimoniului cultural în ţările europene. Materialele conferinţei internaţionale, Chişinău, 25-26 septembrie 2008 (Chişinău 2009), 61-80.Munteanu ş.a. 2010: O. Munteanu, V. Iarmulschi, V. Perju, L.Ermurachi, Prima fază de edificare a fortificaţiei de la Horodca Mică. Tyragetia 2010, sub tipar;Munteanu, Iarmulschi 2007: O. Munteanu, V. Iarmulschi, Preliminarii privind fortificaţia de la Horodca Mică. Tyragetia, s.n., vol. I [XVI], nr. 1, 2007, 279-286.Munteanu, Perju 2010: O. Munteanu, V. Perju, Fortificaţia de la Horodca Mică: rezultatele primilor ani de cercetare, msc.Niculiţă 1996: I. Niculiţă, Situl de epocă romană de la Sobari şi unele aspecte ale romanizării în spaţiul de la est de Carpaţi. În: Ro-manizarea la Est de Carpaţi. Probleme actuale ale istoriei, economiei şi culturii moldovenilor la Est de Prut, 2 (Chişinău 1996), 14-23.Niculiţă, Popa 1994: I. Niculiţă, A. Popa, Sobari, r. Soroca, Republica Moldova. În: Cronica cercetărilor arheologice: Campania 1993 (Satu Mare 1994), 60.Popa 1997: A. Popa, Die Siedlung Sobari, Kr. Soroca (Republik Moldau). Germania 73, 1, 1997, 119-131.Popa ş.a. 2008: A. Popa, C. Gaiu, S. Cociş, Prospecţiuni geomagnetice în situl de epocă romană de la Livezile. Revista Bistriţei XXII, 2008, 101-113.Postică 2006: Gh. Postică, Orheiul Vechi. Cercetări arheologice 1996-2001 (Iaşi 2006).Sorochin 2004: V. Sorochin, Aşezarea cucuteniană de la Petreni, jud. Bălţi. Un secol de la descoperire. Memoria Antiqvitatis XXIII, 2004, 253-264.Абызова, Травкин 2000: Е.Н. Абызова, С.Н. Травкин, Некоторые особенности медных джучидских монет с поселения Костешты (Бессарабия). В сб.: Степи Европы в эпоху средневековья (Донецк 2000), 351-359.Бикбаев 2007: В. Бикбаев, «Башни Петрен» (от археологической интерпретации аэрофотоснимков к реконструкции жизни кукутень-трипольских поселений). Tyragetia, s.n., Vol. I [XVI], nr. I, 2007, 9-26.Дудкiн, Вiдейко 2004: В.П. Дудкiн, М.Ю. Вiдейко, Планування поселень трипiльської культури. Енциклопедia трипiльської цивiлiзацiї. Том 1 (Київ 2004), 304 -314.Златковская, Полевой 1969: T. Златковская, Л. Полевой, Городища Пруто-Днестровского междуречья IV-III вв. до н.э. и вопросы политической истории гетов. МИА СССР, 150, 1969, 35-60.Лапушнян и др. 1974: В.Л. Лапушнян, И.Т. Никулицэ, М.А. Романовская, Памятники раннего железного века. AKM 4 (Кишинев 1974).Маркевич 1981: В.И. Маркевич, Позднетрипольские племена Северной Молдавии (Кишинёв 1981).Мовша 1984: Т.Г. Мовша, Петренська регіональна група трипільської культури. Археологiя 45, 1984, 10-23.Пассек 1949: T. Пассек, Археологические разведки в Молдавии. KСИИMK, 26, 1949, 57-68.Полевой 1969: Л.Л. Полевой, Городское гончарство Пруто-Днестровья в XIV веке (Кишинев 1969).Рикман 1970: Е.А. Рикман, Поселение первых столетий нашеи эры Собарь в Молдавии. СА 2, 1970, 180-197.Рябой, Тельнов 1998: Т.Ф. Рябой, Н.П. Тельнов, Костешты – золотоордынский центр XIV в. по производству поливной керамики в Днестровско-Прутском междуречье. В сб.: Историко-культурные связи Причерноморья и Средиземноморья X-XVIII вв. по материалам поливной керамики: ТД НК (Симферополь 1998), 177-179.Тельнов, Рябой 2000: Н.П. Тельнов, Т.Ф. Рябой, Золотоордынский город у с. Костешты в Молдавии. Stratum plus 5, 2000, 108-118.Черныш 1982: Е.К. Черныш, Энеолит Правобережной Украины и Молдавии. В сб.: Археология СССР с древнейших времён до средневековья в 20 томах, Энеолит СССР (Москва 1982), 165-320.Штерн 1904: Э. Штерн, Предварительное сообщение о раскопках в имении Петрены в Бельцком уезде Бессарабской губернии. ЗООИД XXV, 1904, 69-72. Штерн 1906: E. Stern, Die prämykenische Kultur in Süd-Rusland: Die Ausgrabungen in Petreny, im Bielzer Kreise des Gouver-nements Bessarabien, 1902 und 1903 (Moskau 1906).Штерн 1907: Э. Штерн, Доисторическая греческая культура на юге России. В сб.: Труды XIII AC в Екатеринославле в 1905 г. Т. I (Москва 1907), 9-94.

Alexandru Popa, dr., Römisch-Germanische Kommission Des Deutsche Archäologischen Instituts, Palmengartenstraße 10-12, D-60325, Frankfurt am Main, [email protected] Musteaţă, dr. conf., Univesitatea Pedagogică de Stat „Ion Creangă”, str. Ion Creangă 1, MD-2069, Chişinău, [email protected] Bicbaev, cercetător ştiinţific, Muzeul Naţional de Arheologie şi Istorie a Republicii Moldova, str. 31 August 1989 nr.121 A, MD 2012, Chişinău.Octavian Munteanu, dr. conf., Univesitatea Pedagogică de Stat „Ion Creangă”, str. Ion Creangă 1, MD-2069, Chişinău, [email protected] Postică, dr. hab., Viceministru al Culturii, Ministerul Culturii al Republicii Moldova, Piaţa Marii Adunări Naţionale nr. 1, MD-2033, Chişinău.Knut Rassmann, dr. phil., Römisch-Germanische Kommission Des Deutsche Archäologischen Instituts, Palmengartenstraße 10-12, D-60325, Frankfurt am Main, [email protected] Sîrbu, cercetător ştiinţific stagiar, Centrul Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural, Academia de Ştiinţe a Repu-blicii Moldova, bl. Ştefan cel Mare 1, MD-2001, Chişinău, [email protected].

MONEDE MEDIEVALE MOLDOVENEŞTI DIN COLECŢII PARTICULARE DIN REPUBLICA MOLDOVA (V)

Lilia DERGACIOVA, Chişinău

În articol se publică o colecţie de monede medievale moldoveneşti aparţinând unui colecţionar din or. Chişinău. Colecţia constă din 18 piese monetare moldoveneşti din sec. XV-XVI: trei exemplare de la Alexandru I (1400-1432), doi groşi de la Ştefan III (1457-1504), cinci groşi de la Bogdan III (1504-1517) şi opt groşi de la Ştefan IV (1517-1527). Monedele în discuţie au fost descoperite în ultimii ani pe teritoriul Republicii Moldova.

Средневековые молдавские монеты из частных коллекций Республики Молдова. В статье публику-ется собрание молдавских средневековых монет одного из частных коллекционеров г. Кишинева. Собрание состоит из 18 экземпляров, чеканенных в XV-XVI вв.: один экземпляр номиналом в полтора гроша и два полугроша Александра I (1400-1432), два гроша Стефана III (1457-1504), пять грошей Богдана III (1504-1517) и восемь грошей Стефана IV (1517-1527). Монеты были найдены в последние годы на территории Пруто-Днестровского междуречья.

Moldauische mittelalterliche Münzen aus privat Münzsammlung der Republik Moldau. Der vorliegende Bericht stellt eine weitere Sammlung mittelalterlicher moldauischer Münzen des 15. und 16. Jahrhunderts dar. Die Münzsammlung befindet sich im Privatbesitz und besteht aus achtzehen Exemplaren: Ein-und-halbgroschen und zwei Halbgroschen von Alexander I (1400-1432), zwei Groschen von Stefan III (1457-1504), fünf Groschen von Bogdan III (1504-1517) und acht Groschen von Stefan IV (1517-1527), welche in der Zwischenströmland Prut und Dniester in der letzte Jahren entdeckt wurden.

Schlagworter: Numismatik, Mitteralter, moldauische Münzen, Groschen, Halb Groschen.

În articolul de faţă prezentăm monede medievale moldoveneşti descoperite recent în interfluviul Prut-Nistru1. Piesele fac parte dintr-o colecţie privată2, iar detalii de provenienţă nu ne sunt cunoscute. Colecţia constă din 18 piese monetare moldoveneşti din sec. XV-XVI: trei exemplare de la Alexandru I (1400-1432), un groş şi jumătate de tip III, două piese de jumătate de groş de tip V; două piese de la Ştefan III (1457-1504), groşi de tip II; cinci groşi de la Bogdan III (1504-1517) de tip I şi opt groşi de la Ştefan IV (1517-1527).

Prima piesă în discuţie este un groş şi jumătate a lui Alexandru I (Pl. I, 1). După tipologia lui O. Iliescu piesa aparţine seriei a III-a şi a fost bătută în 1409-1415 (Iliescu 1970, 27). Recent O. Iliescu a expus o păre-re că asemenea piese aparţin emisiunii a IV-a (1409-1415), fazei a III-a (1409-1431) a activităţii monetare a lui Alexandru I (Iliescu 2000, 80). Subliniem, că în tipologia propusă de acesta, elementul heraldic princi-pal este roza de pe revers, plasată deasupra scutului, iar

celălalt element heraldic important - litera A la dreapta scutului - nu a fost discutat profund.

Asemenea variantă monetară cu elementele heral-dice de pe revers (roza deasupra scutului şi litera A la dreapta scutului) a fost observată în tezaurul de la Suceava (jud. Suceava, 1960) şi prima dată descrisă de către O. Iliescu şi Gr. Foit (Iliescu, Foit 1967, 146, nr. 1). Piesele monetare de acest gen sunt sporadic în-tâlnite în descoperirile monetare şi pe lângă tezaurul sus amintit numai o piesă a fost depistată în urma in-vestigaţiilor arheologice de la Curtea Domnească (Su-ceava, jud Suceava, 1999) (Gogu 2003, 202, nr. 5). În majoritatea cazurilor, piesele au o provenienţă neclară şi fac parte din colecţii particulare sau publice, ca spre ex. colecţia Dr. Rudolf Gassauer (Ştirbu 1983, 330, nr. 10), colecţia Corneliu Secăşanu (Pârvan, Constan-tinescu 2006-2007, 391, nr. 20), colecţia Maria şi Dr. Gheorghe Severeanu (piesă inedită), sau apar în sur-sele web3.

1 Articole din această serie au prezentat diferite colecţii particulare: a dlui V. Tocmacov, or. Chişinău (Dergaciova 2008, 208-217; Dergaciova 2010, sub tipar), a unui posesor rămas anonim (Dergaciova, Telnov 2009, sub tipar), a dlui A. Crivenco, or. Tiraspol (Dergaciova, Crivenco 2010, sub tipar).

2 Pe această cale aduc sincere mulţumiri posesorului colecţiei pentru permisiunea de a le publica.3 http://monederomanesti.cimec.ro/alex1.htm


181Monede medievale moldoveneşti din colecţii particulare din Republica Moldova (V)

Pl. I. Monede moldoveneşti (foto şi desene) de la Alexandru i (1-3), ştefan iii (4-5) şi Bogdan iii (6-10).

182 Lilia DERGACIOVA

Pl. II. Monede moldoveneşti (foto şi desene) emise de ştefan iV (11-18).

În spaţiul Pruto-Nistrean până în prezent a fost de-pistată numai o singură piesă similară, găsită în anul 1953 în urma săpăturilor arheologice la Cetatea Albă (Bilhorod-Dnistrovskyi, reg. Odessa, Ucraina) (piesă inedită4). Astfel, piesa prezentată de noi vine în com-pletarea repertoriului de descoperiri monetare din R. Moldova, deoarece a fost descoperită, cel mai probabil, în raionul Orhei.

În colecţia de faţă sunt prezente şi două jumătăţi de groş ale lui Alexandru I, ce sunt atribuite tipului V (1430). Chiar dacă piesele sunt dintre emisiunile cel mai des întâlnite în spaţiul statului medieval moldove-nesc, aceste două jumătăţi de groş sunt interesante prin faptul că poartă pe avers şi revers imprimarea dublă a

ştanţelor monetare (Pl. I, 2-3). Faptul acesta este cel mai bine observat pe o piesă, care după batere s-a răs-turnat şi a fost încă o dată bătută (Pl. I, 3). Foarte clar se vede pe avers o parte a imagini de pe revers (scutul), iar pe revers partea superioară a imaginii de pe avers (coarnele).

În catalogul nostru dispunem de doi groşi ai lui Ştefan III (Pl. I, 4-5). Aceştia se atribuie tipului II şi au fost bătuţi în a doua parte de domnie (1480-1504). Prin faptul că autorul nu a avut posibilitate de a consulta piesele monetare personal, iar imaginea piesei oferită de către posesor pentru publicaţie arată neclar culoarea metalului (Pl. I, 4), putem să presupunem că materialul din care a fost bătută piesa este arama (poate arama

4 Se păstrează la Institutul de Arheologie al Academiei Naţionale de Ştiinţe a Ucrainei, inv. КП-1-82/17.


argintată). Executarea neglijentă şi legenda hibridă de pe avers la fel ne sugerează, că piesa de faţă poate fi un fals de epocă, executat pe lângă monetăria oficială. A doua piesă monetară (Pl. I, 5), după tipologia propu-să de E. Oberländer-Târnoveanu se atribuie tipului II, variantei 5 (Oberländer-Târnoveanu 2005, 307). Ima-ginea reversului are o imprimare alunecată, deranjată.

Asemenea emisiuni au fost descoperite atât în tezaure cât şi izolat. Cele mai multe monede provin din investigaţiile arheologice de la Suceava (jud. Su-ceava, România) (Romstorfer 1913, 90-91; Полевой 1956, 91-103; Iliescu 1964b, 186, nr. 1; Foit 1981, 71-74; Berciu-Drăghicescu 1990, 85, nr. 130a; Mitrea, Nestor, Casan şi al. 1953, 346-347, 356-364; Mitrea, Cîmpina, Diaconu 1954, 278-280, 285, 296; Mitrea, Diaconu, Matei şi al. 1955, 757-758, 772, 782, 795; Olteanu 1959, 687-695 ş.a.); Baia (jud. Suceava, Ro-mânia) (Neamţu, Neamţu, Cheptea 1984, 243-244); Balomireşti-Bâra (jud. Neamţ, România) (Iliescu 1964, 187, nr. 4); Bârlad (jud. Vaslui, România) (Iliescu 1964, 187, nr. 5); Cotnari (jud. Iaşi, România)5; Căzăneşti (r. Teleneşti, R. Moldova) (Нудельман 1976, 138-139, № 32); Lucăşeuca (r. Orhei, R. Moldova) (Полевой 1956, 99, № 23; Нудельман 1976, 144, № 43; Iliescu 1964, 187, nr. 8); Tarasova (r. Rezina, R. Moldova) (Чокану 2009, 351-369); Cetatea Albă (Bilhorod-Dnistrovs-kyi, reg. Odessa, Ucraina) (Berciu-Drăghicescu 1990, 62, nr. 26; Руссев 1999, 203-204; Нудельман 1974a, 199-203; Нудельман 1981, 174-191; Дергачева 2007, 87-93); într-o localitate nedeterminată din R. Moldova (Dergaciova, Crivenco 2010, sub tipar) ş.a.

Domnia lui Bogdan III în colecţia noastră este pre-zentă prin cinci exemplare de un groş (Pl. I, 6-10). Pie-sele sunt atribuite tipului I, după plasarea elementelor heraldice de pe avers (roza dreapta/semiluna stânga). Domniei lui Bogdan III îi sunt tipici groşii, bătuţi din cupru şi argintate. În colecţia de faţă dispunem de trei asemenea groşi (Pl. I, 6-7.10), dintre care doi sunt gă-uriţi (Pl. I, 6-7). Celelalte două piese (Pl. I, 8-9) sunt de asemenea bătute din cupru, dar pe suprafaţă nu mai au urme de argintare. Cel mai probabil în urma curăţă-rii neglijente a pieselor, stratul subţire de argint a fost distrus. Imaginea principală şi legenda circulară a unei dintre piesele (Pl. I, 9) sunt executate foarte neglijent. Faptul acesta ne sugerează că piesa a fost executată de un meşter secundar sau bătută neoficial.

Monedele lui Bogdan III sunt cunoscute în două tezaure (Suceava, jud. Suceava şi Săseni, r. Călăraşi, R. Moldovа) şi în mai multe descoperiri izolate de la Mănăstirea Voroneţ (com. Gura Humorului, jud. Su-

ceava) (Iliescu şi al. 1965, 357-359, nr. 511-519; Ber-ciu-Drăghicescu 1990, 75, nr. 81); Liteni, (“Sălişte”, com. Moara, jud. Suceava) (Monnaies et parures 2006, 69-71, nr. 8); Mănăstirea Putna (com. Putna, jud. Su-ceava)6; Siret (jud. Suceava)7; Stolniceni-Prăjescu (jud. Iaşi) (Luchian 1975, p. 335-336, nr. 11; Chirica, Ta-nasachi 1985, 376, nr. LXX.4.E; Berciu-Drăghicescu 1990, 85, nr. 128); Cetatea Şcheia (Suceava, jud. Su-ceava) (Foit 1981, 73); Suceava (jud. Suceava) (Moisil 1914, 10-13, nr. 74-88, 91-95, 129; Полевой 1956, 96-97, № 2); Butuceni (Orheiul Vechi, r. Orhei) (Абызова, Бырня, Нудельман 1982, 63-92); locul nedeterminat în Republica Moldova (Dergaciova 2008, 208-217) ş.a.

Ultimele opt piese sunt groşi a lui Ştefan IV (Pl. II, 11-18). Tipologia acestor emisiuni este foarte slab dezvoltată. După catalogul de referinţă dispunem nu-mai de o singură prezentare a elementelor heraldice la dreapta şi la stânga capului de bour de pe avers (Buz-dugan, Luchian, Oprescu 1977, 86-87). Totuşi, în cata-logul nostru avem o piesă care după elementele heral-dice plasate invers (semiluna la dreapta / roza – aparent din trei petale alipite – la stânga) poate fi considerată o variantă inedită (Pl. II, 18). Din rândul emisiunilor mai de seamă avem o piesă ce ne lasă să presupunem că pe avers, la dreapta scutului, poate fi o roză din cinci petale, care de obicei apare numai pe revers la dreapta şi la stânga scutului (Pl. II, 15). Din păcate, din cauza oxidării suprafeţei, faptul acesta rămâne neclar. Majo-ritatea pieselor lui Ştefan IV din colecţia noastră sunt emisiuni din metal inferior agintat (Pl. II, 13-14, 16-18). Numai o singură piesă, după executarea ei negli-jentă şi legenda incorectă poate fi considerată un fals de epocă (Pl. II, 14).

Piesele lui Ştefan IV au fost depistate numai într-un singur tezaur la Suceava („IRC”, jud. Suceava (Matei, Olteanu 1961, 121-131; Matei, Nicorescu 1961, 609-617; Foit 1967, 8; Foit 1973, 20; Нудельман 1975, 106, № 34; Foit 1981, 73)) şi în mai multe descoperiri izolate la Baia, jud. Suceava (Luchian 1975, p. 333, nr. 2-8); Vaslui (jud. Vaslui) (Monnaies et parures 2007, 107, nr. 10B); Mănăstirea Voroneţ (com. Gura Humo-rului, jud. Suceava) (Iliescu şi al. 1965, 357-359, nr. 511-519; Berciu-Drăghicescu 1990, 75, nr. 81); Cotnari (jud. Iaşi)8; Coţuşca, La răcărie (jud. Botoşani) (Pă-unescu, Şadurschi, Chirica 1976, 93, nr. XIV; Mitrea 1978, 368, nr. VI.107; Berciu-Drăghicescu 1990, 65, nr. 38); Putna (com. Putna, jud. Suceava) (Foit 1973, 19); Mănăstirea Putna (com. Putna, jud. Suceava)9; Si-ret (jud. Suceava)10; Suceava (jud. Suceava) (Romstor-fer 1913, 90-91; Mitrea, Cîmpina, Diaconu 1954, 259-

5 http://monederomanesti.cimec.ro/moldova/Ilias_Stefan/g_005.htm, http://romaniancoins.ancients.info/moldova/ST3/gt2_021.htm, http://romaniancoins.ancients.info/moldova/STIV/g_020.htm, http://romaniancoins.ancients.info/moldova/STIV/g_021.htm

6 http://romaniancoins.ancients.info/moldova/Богдан3/g_001.htm, http://romaniancoins.ancients.info/moldova/Богдан3/g_002.htm7 http://romaniancoins.ancients.info/moldova/Богдан3/g_007.htm8 http://romaniancoins.ancients.info/moldova/STIV/g_020.htm, http://romaniancoins.ancients.info/moldova/STIV/g_021.htm9 http://romaniancoins.ancients.info/moldova/STIV/g_003.htm10 http://romaniancoins.ancients.info/moldova/STIV/g_008.htm


260; Matei, Nicorescu 1961, 611; Busuioc 1970, 402; Berciu-Drăghicescu 1990, 85, nr. 130a; Pârvan 2001, 362-367; Dejan 2008, 192, nr. 8-9; Cetatea Şcheia (Su-ceava, jud. Suceava) (Mitrea, Cîmpina, Diaconu 1954, 291, 312; Foit 1981, 71-74); Ştefan cel Mare (Iaşi, jud. Iaşi) (Puşcaşu, Puşcaşu 1983, 45; Berciu-Drăghicescu 1990, 69, nr. 59d; Monnaies et parures 1998, 123-148, nr. 8; Butuceni (Orheiul Vechi, r. Orhei) (Нудельман 1973, 216-236; Нудельман 1974b, 209-225; Абызова, Бырня, Нудельман 1982, 63-92); Tarasova (r. Rezina) (Чокану 2009, 351-369); locul nedeterminat în Repu-blica Moldova (Dergaciova 2008, 208-217).

Astfel, cum se vede din descrierea pieselor prezen-tate, acestea sunt specifice pieţei interne a Ţării Mol-dovei. Cele 18 monede în discuţie vin în completarea repertoriului numismatic al descoperirilor monetare în statul medieval moldovenesc.

CATALOGMoldova

Alexandru I (1400-1432)Atelier: Suceava

1 ½ groş [1409-1415]Av. Cap de bour, stea cu cinci raze între coarnele

convergente, la dreapta roza, la stânga semiluna; globu-lă în centru. Legenda circulară.

Rv. Scut despicat: I trei fascii, II şapte flori de crin. Deasupra scutului roza din cinci petale, la dreapta — sigla A. Legenda circulară.

1. AR, 1,21 g, 21 mm, parţial ştearsă, găsită în r. Orhei (?).

Av. +MO…XANDRIRv. +… LDAVIENSISBuzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 377 (tip III);

Iliescu 1970, 27 (seria III); Iliescu 2000, 80 (faza a III-a (1409-1431), emisiunea a IV-a (1409-1415)); http://moldovamap.ru/index.php?do=forum&showtopic=411 (vizitat 03.08.2009, acest exemplar); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

½ groş [1430]Av. Cap de bour, stea cu cinci raze între coarnele

convergente, la dreapta roza, la stânga semiluna; glo-bulă în centru.

Rv. Scut despicat: I trei fascii, II şapte flori de crin, la dreapta scutului sigla A.

2. AE, 0,59 g, 16 mm, parţial ştearsă, corodată.Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 418 cf.

(tip V); Iliescu 1970, 28 (seria V); http://moldovamap.ru/index.php?do=forum&showtopic=239 (vizitat 09.01.2010, acest exemplar); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

3. AE, 0,50 g, 15 mm, batere dublă (Av. şi Rv.).Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 418 cf.

(tip V); Iliescu 1970, 28 (seria V); http://moldovamap.

ru/index.php?do=forum&showtopic=239 (vizitat 09.01.2010, acest exemplar); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

Ştefan III (1457-1504)1 groş [1480-1504]

Av. Cap de bour, stea cu cinci raze între coarnele convergente, la dreapta semiluna, la stânga roza. Le-genda circulară.

Rv. Cruce dublă în scut. Legenda circulară.4. AE argintat (?), 0,88 g, 14 mm; imaginea hibridă

(Av.), fals de epocă (?).Av. +MO…NETA MOL…Rv. +STEFANVS VOIEVBuzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 674-721 cf.;

Iliescu 1970, 33 cf.; Oberländer-Târnoveanu 2005, 307 (tip II, varianta 1, cf.); http://www.kladoiskateli.md/in-dex.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

Av. Cap de bour, roza cu cinci puncte între coar-nele convergente, la dreapta semiluna, la stânga roza. Legenda circulară.

Rv. Cruce dublă în scut. Legenda circulară.5. AR, 0,53 g, 14 mm; globulă în centru (Av. şi

Rv.), tocită, baterea dublă-alunecată (Rv.).Av. *MONETA MOLDAVRv. *STEFANVS VOIEVBuzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 726 (tip II c,

roza 2); Iliescu 1970, 33; Oberländer-Târnoveanu 2005, 308 (tip II, varianta 5); http://www.kladoiskateli.md/in-dex.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

Bogdan III (1504-1517)1 groş [1504-1517]

Av. Cap de bour, stea cu cinci raze între coarnele convergente, la dreapta roza la stânga semiluna. Legen-da circulară.

Rv. Rv. Cruce dublă în scut. Legenda circulară.6. AE argintat, 1,06 g, 19 mm; perforată, tocită.Av. +IWБОГД…NВОЕВОДА…СRv. +ПОДАРЗЕМЛИМОЛДАВСКО (АР, АВ

sunt date în ligatură).Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 743 cf. (tip

I); Iliescu 1970, 33; Niculiţă 2007, 212, nr. 2 cf. (tip I); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

7. AE argintat, 0,98 g, 20 mm; perforată, tocită.Av. +IWБОГДАNВОЕВОДАГОСRv. …ПОДАРЗЕМЛ…Д… (АР este dată în ligatu-

ră).Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 743 cf. (tip

I); Iliescu 1970, 33; Niculiţă 2007, 212, nr. 2 cf. (tip I); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat


06.05.2010, acest exemplar).8. AE, 0,91 g, 21 mm; perforată, tocită.Av. +IWБ…ГДАNВОЕВОДАГОСRv. +IIОДАРЗЕ…II…ОЛДАВСКОI… (АР, АВ

sunt date în ligatură).Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 743 (tip I);

Iliescu 1970, 33; Niculiţă 2007, 212, nr. 4 cf. (tip I); http://moldovamap.ru/index.php?do=forum&showtopic=411 (vizitat 03.08.2009, acest exemplar); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

9. AE, 0,91 g, 20 mm; tocită, executarea neglijentă.Av. +…IIВО…ОЕВОАГСRv. +IIОДАР…МОЛДА… (АР este dată în ligatu-

ră).Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 743-759

cf. (tip I); Iliescu 1970, 33; http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

10. AE argintat, 0,86 g, 19 mm; ruptă.Av. +I…ДАNВОЕВОДАГОСRv. +IIОДАРЗЕМЛИМ…H (АР este dată în ligatu-

ră).Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 743-744 cf.

(tip I); Iliescu 1970, 33; Niculiţă 2007, 212, nr. 5-6, 8 cf. (tip I); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

Ştefan IV (1517-1527)1 groş [1517-1527]

Av. Cap de bour, stea cu cinci raze între coarnele convergente, la dreapta roza la stânga semiluna, imagi-nea înscrisă în scut asimetric. Legenda circulară.

Rv. Cruce dublă în scut asimetric, la dreapta şi la stânga scutului câte o roză. Legenda circulară.

11. AE, 1,14 g, 19 mm, tocită (Rv.).Av. +IWСТЕФАНАВОЕВОДА*ГОСПОRv. +…ЕМ…ОЛДАВ*СКО…Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 767 cf.; Ili-

escu 1970, 33-34; http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

12. AE, 1,11 g, 20 mm.Av. +IWСТЕФАНАВОЕВОД*ГОСПОRv. +ДАР*ЗЕМ…МОЛДАВ*СКОИBuzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 767-168 cf.;

Iliescu 1970, p. 33-34; http://www.kladoiskateli.md/in-dex.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-

для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).13. AE argintată, 1,08 g, 20 mm, perforată, globulă

în centru (Av.).Av. +IWСТЕФАНАВО…ВОДA*ГОСПОRv. +ДАР*ЗЕ…ОЛДАВ*СКОПBuzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 768 cf.; Ili-


14. AE argintată, 1,05 g, 19 mm, imaginea hibridă (Av.), fals de epocă (?).

Av. +…Rv. +Д…P…О*AO…http: / /www.kladoiskate l i .md/ index.php?/

topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

15. AE, 1,02 g, 19 mm, roza la dreapta scutului (?) (Av.).

Av. +IWСТЕФА…ВОДA*ГОСПОRv. +ДАР*ЗЕ…АВ*СКОIBuzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 768 cf.; Ili-


16. AE argintată, 0,98 g, 19 mm, perforată, globulă în centru (Av.).

Av. …СТЕФАНАВОEВОДA*ГОС…Rv. +ДАР*ЗЕМЛИМОЛДАВ*СК…Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 768 cf.;

Iliescu 1970, 33-34; http://moldovamap.ru/index.php?do=forum&showtopic=604 (vizitat 09.01.2010, acest exemplar); http://www.kladoiskateli.md/index.php?/topic/320-молдавские-монетыобщая-тема-для-всех/ (vizitat 06.05.2010, acest exemplar).

17. AE argintată, 0,83 g, 19 mm, perforată, globulă în centru (Rv.).

Av. +IWСТ…ФАNАВО…A*ГОСПRv. +ДАР*ЗЕМ…ЛДАВ*СКОНBuzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 768 cf.; Ili-


18. AE argintată, 0,68 g, 19 mm, perforată.Av. +IWСТ…НАВОЕВОДА*ГОСПОRv. +ДАР*ЗЕМЛИМОЛДАВ*СКО…Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977, nr. 762 cf.; Ili-


BibliografieBerciu-Drăghicescu 1990: A. Berciu-Drăghicescu, Repertoriul descoperirilor monetare de pe teritoriul Moldovei (secolele XIV-XVI). In: Caietul seminarului special de ştiinţe auxiliare ale istoriei. Opuscula bibliologica, genealogica, numismatică. II (Bucureşti 1990), 54-92.Busuioc 1970: E. Busuioc, Sanţul de apărare al orasului Suceava din secolul al XV-lea (Raport definitiv). MCA IX, 1970, 401-406.Buzdugan, Luchian, Oprescu 1977: G. Buzdugan, O. Luchian, C. Oprescu, Monede şi bancnote Româneşti (Bucureşti 1977).


Chirica, Tanasachi 1985: V. Chirica, M. Tanasachi, Repertoriul arheologic al judeţului Iaşi. II (Iaşi 1985).Dejan 2008: M. Dejan, Monede descoperite cu ocazia unor săpături arheologice efectuate pe teritoriul oraşului Suceava. Monedă şi comerţul în sud-estul Europei. II (Sibiu 2008), 187-196.Dergaciova 2008: L. Dergaciova, Monede medievale moldoveneşti din colecţii particulare (I). RA IV, 2, 2008, 208-217.Dergaciova 2010: L. Dergaciova, Monede medievale moldoveneşti din colecţii particulare din Republica Moldova (II). ActaMS, 2010, sub tipar.Dergaciova, Crivenco 2010: L. Dergaciova, A. Crivenco, Monede medievale moldoveneşti din colecţii particulare din Republica Moldova (IV). AIIX XLVII, 2010, sub tipar.Dergaciova, Telnov 2009: L. Dergaciova, N. Telnov, Monede medievale moldoveneşti din colecţii particulare din Republica Moldova (III). CN XV, 2009, sub tipar.Foit 1967: Gr. Foit, Noi tezaure monetare medievale descoperite în regiunea Suceava. Suceava, 1967, 7-59.Foit 1973: Gr. Foit, Succesele cercetării numismatice pe teritoriul judeţului Suceava în anii puterii populare. SMI III, 1973, 17-25.Foit 1981: Gr. Foit, Suceava – centru de interes major pentru numismatica medievală a Moldovei. Suceava VIII, 1981, 47-84.Gogu 2003: M. Gogu, Monede medievale şi moderne descoperite la Curtea Domnească din Suceava. SN, 2002-2003, 201-212.Iliescu 1964: O. Iliescu, Emisiunile monetare ale Moldovei în timpul domniei lui Ştefan cel Mare. In: Cultura moldovenească în timpul lui Ştefan cel Mare (Bucureşti 1964), 181-234.Iliescu 1970: O. Iliescu, Moneda în România (Bucureşti 1970).Iliescu 2000: O. Iliescu, Aspecte ale economiei monetare în Moldova sub domnia lui Alexandru cel Bun. RI XI, 1-2, 2000, 59-95.Iliescu şi al. 1965: O. Iliescu, E. Isăcescu, M. Gramatopol, C. Popescu, Creşterea colecţiilor (12) (Bucureşti 1965), 269-399.Iliescu, Foit 1967: O. Iliescu, Gr. Foit, Un tezaur de monede moldoveneşti din prima jumătate a secolului al XV-lea, descoperit la Suceava. AM V, 1967, 145-166.Luchian 1975: O. Luchian, Descoperiri monetare. BSNR LXVII-LXIX, (1973-1975), 121-123, 1975, 333-336.Matei, Nicorescu 1961: M. Matei, M. Nicorescu, Sectorul Oraş, 609-617. In: V. Vătăsianu, M. Matei, M. Nicorescu, T. Martinovici, Ş. Constantinescu, Şantierul arheologic Suceava. MCA VII, 1961, 609-630.Matei, Olteanu 1961: M. Matei, Ş. Olteanu, Noi date cu privire la dezvoltarea meşteşugurilor în Suceava feudală. SCIV XII, 1, 1961, 121-131.Mitrea 1978: B. Mitrea, Découvértes monétaires en Roumanie, 1977 (XXI). Dacia. N.S., XXII, 1-2, 1978, 363-369.Mitrea, Cîmpina, Diaconu 1954: B. Mitrea, B. Cîmpina, Gh. Diaconu, Şantierul arheologic Suceava - Cetatea Neamţului (r. Suceava, reg. Suceava). SCIV V, 1-2, 1954, 257-324.Mitrea, Diaconu, Matei şi al. 1955: B. Mitrea, Gh. Diaconu, M. Matei, Al. Alexandrescu, N. Constantinescu, T. Martinovici, C. Nicolescu, Ş. Olteanu, Şantierul arheologic Suceava-Cetatea Neamţului. SCIV VI, 3-4, 1955, 753-818. Mitrea, Nestor, Casan şi al. 1953: B. Mitrea, I. Nestor, I. Casan, B Cîmpina, D. Constantinescu, Gh. Diaconu, I. Dimian, Gr. Foit, V. Ionescu, Z. Szeckely, V. Vătăşanu, Şantierul Suceava. SCIV V, 1-2, 1953, 335-393.Moisil 1914: C. Moisil, Colecţiunea numismatică. Cabinetul Numismatic. Academia Română (Bucureşti 1914), 1-44 (Extras).Monnaies et parures 1998: Monnaies et parures du musee d’histoire de Iaşi, Corpus Nummorum Moldaviae. II. Coordonator V. Butnariu (Iaşi 1998).Monnaies et parures 2006: Monnaies et parures du complexe de musees Bucovina de Suceava, Corpus Nummorum Moldaviae. I. Coordonator V. Butnariu (Iaşi 2006).Monnaies et parures 2007: Monnaies et parures du musee departemental “Ştefan cel Mare” de Vaslui, Corpus Nummorum Moldaviae. III. Coordonator V. Butnariu (Iaşi 2007).Neamţu, Neamţu, Cheptea 1984: E. Neamţu, V. Neamţu, S. Cheptea, Oraşul medieval Baia în secolele XIV-XVII. Cercetările arheologice din anii 1977-1980. II (Iaşi 1984).Niculiţă 2007: A. Niculiţă, Monedele europene din tezaurul de la Săseni, raionul Călăraşi, Republica Moldova. SN 2004, 2007, 211-222.Oberländer-Târnoveanu 2005: E. Oberländer-Târnoveanu, Emisiunile monetare bătute pe teritoriul Moldovei în vremea lui Ştefan cel Mare (1457-1504). Analiză critică. CN IX-XI, 2005, 299-388.Olteanu 1959: Ş. Olteanu, Oraş. 687-695, In: T. Martinovici, Ş. Olteanu, Şantierul Suceava. Campania 1957. MCA VI, 1959, 604-611.Pârvan 2001: K. Pârvan, Monede moldoveneşti păstrate la Muzeul Naţional de Istorie a României. Suceava. XXVI-XXVII-XXVIII, 2001, 357-383.Pârvan, Constantinescu 2006-2007: K. Pârvan, B. Constantinescu, Monede moldoveneşti din colecţia Corneliu Secăşanu. CN XII-XIII, 2006-2007, 375-422.Păunescu, Şadurschi, Chirica 1976: A. Păunescu, P. Şadurschi, V. Chirica, Repertoriul arheologic al judeţului Botoşani. I (Bucureşti 1976).Puşcaşu, Puşcaşu 1983: N. Puşcaşu, V.-M. Puşcaşu, Mărturii de civilizaţie şi urbanizare medievală descoperite în vatra istorică a Iaşilor. RMM XIV, 2, 1983, 20-64.Romstorfer 1913: K. Romstorfer, Cetatea Sucevii, descrisă pe temeiul propriilor cercetări făcute între 1895 şi 1904. Publicată în româneşte cu o notiţă istorică de Alex. Lăpedatu (Bucureşti 1913).Ştirbu 1983: C. Ştirbu, Colecţia de monede medievale româneşti Dr. Rudolf Gassauer. BSNR. LXXV-LXXVI, 129-130, 1983, 315-349.Абызова, Бырня, Нудельман 1982: Е.Н. Абызова, П.П. Бырня, А.А. Нудельман, Древности Старого Орхея (молдавский период) (Кишинев 1982).Дергачева 2007: Л. Дергачева, Тезаврация Александра Доброго в Белгород-Днестровске. Tyragetia I [XVI], 2, 2007, 87-93.Нудельман 1973: А.А. Нудельман, Европейские монеты XV-XVII вв. из раскопок Старого Орхея (1970-1971 гг.). В сб.: АИМ. 1970-1971 гг., 1973, 216-236.Нудельман 1974a: А.А. Нудельман, Монеты из раскопок и сборов 1972-1973 гг. АИМ в 1973 г. (Кишинев 1974), 188-229.Нудельман 1974b: А.А. Нудельман, Монеты из раскопок и сборов 1971-1972 гг. АИМ в 1972 г. (Кишинев 1974), 204-228.Нудельман 1975: А.А. Нудельман, К вопросу о составе денежного обращения в Молдавии в XIV-XVI вв. В сб.: Карпато-


Дунайские земли в средних веках (по материалам кладов) (Кишинев 1975), 94-124.Нудельман 1976: А.А. Нудельман, Топография кладов и находок единичных монет. В сб.: Археологическая карта Мол-давии. 8. (Кишинев 1976).Нудельман 1981: А.А. Нудельман, Находки монет эпохи феодализма из раскопок и сборов 1974-1976 гг. в Днестровско-Прутском регионе. АИМ в 1974-1976 гг. (Кишинев 1981), 183-184.Полевой 1956: Л.Л. Полевой, К топографии кладов и находок монет, обращавшихся на территории Молдавии в конце XIII-XV вв. ИМФАНСССР. 4 (31), 1956, 91-103.Руссев 1999: Н.Д. Руссев, На грани миров и эпох. Города низовьев Дуная и Днестра в конце XIII-XIV вв. (Кишинев 1999). Чокану 2009: M. Чокану, Коллекция монет со средневекового поселения у с. Тарасова, В сб.: Sp. 6 (2005-2009), 2009, 351-369.

Lilia Dergaciova, cercetător ştiinţific, Centrul de Arheologie, Institutul Patrimoniului Cultural al AŞM, bd. Ştefan cel Mare 1, MD-2001, Chişinău, Republica Moldova

CERCETĂRI INTERDISCIPLINARE — МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ —

INTERDISCIPLINARY SURVEYS

THE ARCHAEOZOOLOGICAL COMPLEX FROM THE DACIAN SETTLEMENT NEAR PRUTENI (FĂLEŞTI DISTRICT, REPUBLIC OF MOLDOVA)

Roman CROITOR, Vlad VORNIC, Chişinău

Materialul arheozoologic din aşezarea dacilor liberi de la Pruteni (r. Făleşti, Rep. Moldova). În articol se face descrierea sistematică şi taxonomică a materialului osteologic descoperit în aşezarea dacilor liberi de la Pruteni, acti-vitatea economică principală a locuitorilor căreia era olăritul. Pe baza studiului materialului osteologic s-a dovedit pre-zenţa în această aşezare antică a vitelor mari cornute, a ovinelor şi a cabalinelor. Anumalele sălbatice sunt reprezentate doar printr-un fragment mic de colţi de mistreţ. De asemenea, se discută importanţa economică şi strategică pe care o aveau animalele domestice documentate prin materialul osteologic descoperit în aşezarea dacică de epocă romană de la Pruteni.

Археозоологический комплекс их дакийского поселения близ села Прутень (Фэлештский р-н, Рeспублика Молдова). В работе предлагается систематическое и тафономическое описание остеологи-ческого материала из дакийского поселения близ села Прутень, основной экономической специализацией которого являлось гончарное производство. На основе остеологического материала было установлено при-сутствие крупного рогатого скота, домашней овцы, домашней свиньи и лошади. Дикая фауна представлена лишь небольшим фрагментом клыка кабана. В обсуждении затрагивается экономическое и стратегическое значение домашних животных, присутствующих в исследуемом остеологическом материале.

A systematical and taphonomical description of the osteological material from the Dacian settlement near Pruteni

village, with pottery as main economical specialization, is proposed in the present paper. The material under study reve-aled presence of cattle, sheep, domestic pig, and horse. The wild fauna is represented only by a small fragment of tusk of wild boar. The article includes discussion of economical and strategic significance of domestic animals recorded in the osteological material under study.

Key words: the osteological material, the Dacian settlement, Pruteni, domestic animals, wild fauna.

IntroductionThe settlement of free Dacians near Pruteni (II-III

c. AC) is situated in the middle part of Prut River bassin; ca. 1.5 km East from the river, at the South-Eastern out-skirts of the village, in the place called Sub Dealul Ba-bei. The settlement under consideration was discovered by Nicolai Telnov in 2000, and then excavated during 2001, 2003, 2008 and 2009 field seasons. The excava-tions unearthed four two-leveled ceramic furnaces, two pits with ash in their bottom, a part of a construction dug in the ground, a series of smaller pits, as well as two accumulations of burned clay that could come from destroyed or rebuilt ceramic furnaces. The archaeologi-cal implements from the settlement mostly consists of ceramic ware made on potter’s wheel with oxidative or non-oxidative firing, including various types of bowls,

cups, pots, caps, Carpo-Dacian amphorae, as well as a special type of voluminous amphorae with sharp bot-tom, which has no analogies at the present moment. We also note a discovery in the ancient cultural layer of a piece of iron slag, which documents, in addition to pottery, other occupations of inhabitants of the Dacian settlement on the left bank of Prut River (Vornic et al. 2008).

The settlement near Pruteni has yielded also an osteological complex that belongs to several mammal species and a bird (apparently, chicken). We propose in the present paper an osteometric and taphonomical description of the archaeozoolgical material and some considerations on occupations and details of farming and living of the inhabitants of the settlement from Pruteni.


189The archaeozoological complex from the dacian settlement near Pruteni

Material and research metodThe studied material was unearthed during 2008

and 2009 field seasons by one of the authors of the present communication (V.V.) and his research team. The archaeozoological material consists of 194 skel-etal elements and bone fragments. With few excep-tions, the osteological material is heavily fragmented and consists of very small bone pieces. In order to get a taphonomical picture of the osteological complex, a re-cord of bone surface modification during the process of archaeologisation is carried out: tool marks, carnivore tooth marks, weathering, contact with fire and char-ring. The record of bone modification reveals various factors that influenced the osteological material just before and during the process of burial and brings ad-ditional information on way of life at the archaeologi-cal site in the past.

The measurements of osteological material are taken according to Driesh (1976). In the determination of material, we followed the morphological distinctions between sheep and goat according to Fernandez (2001) (limb bones) and Halstead et al. (2002) (lower teeth and mandible).

DescriptionBos taurus — cattleThe osteological remains (several limb bones and

one M2 on the middle stage of wearing) of cattle belong to two individuals. Two radial bones and one metacar-pus were split along the longitudinal axis of the bone shaft that apparently indicates a specific method of ex-tracting of the bone marrow seen also in some other ar-chaeological sites (Arnaut et al., 2007). The distal part of the metacarpal diaphysis is gnawed by a small-sized carnivore, most probably, a dog. Three pieces of a long bone are slightly burned. The cattle is represented by a comparatively small breed, similar to that from Stolni-ceni, Moldova (Arnaut et al., 2007) and Botoşani, Ro-mania (Haimovici & Tarcan, 1994), and significantly smaller than the Early Medieval cattle breed from Slava Rusa (Romania) (fig. 1, tab. 1).

Fig. 1. Comparison of talus measurements of livestock (Bos tau-rus) from Pruteni and various Dacic and Getic settlements. The comparative data are adopted from the following publicati-ons: Arnaut et al. 2007 (Stolniceni), Croitor, Arnaut 2009 (Saharna Mică), haimovici, ungurianu 2001 (Suharău), haimovici, Tarcan 1994 (Botoşani).

Tab. 1. Measurements of postcranial bones of cattle (Bos taurus).

Bone Measurement Value (mm)

Radiusbreadth of proximal epiphysis 73.4depth of proximal epiphysis 37.9breadth of proximal articulation surface 67.2

Talusmaximal length 60.8distal breadth 36.3distal depth 28.3

Tibiabreadth of distal epiphysis 56.9depth of distal epiphysis 42.8

Ovis aries — sheepThe domestic ship is represented by three individu-

als that can be recognized by slight difference in body size. The material includes several postcranial bones (metacarpus, tibia, humerus, talus, calcaneus) and three upper left molars (M1, M2, and M3) which, apparently, belong to the same individual. All the molars, includ-ing M3, are worn and belong to a mature individual. The poor fragments of an unworn lower molar (M1 or M2) belong to a juvenile individual. The third juvenile individual is represented by an upper tooth row includ-ing PD2, PD3, and unworn just erupted M1. The stage of dentition development of the juvenile individual suggests that the animal was slaughtered at the age of six month according to the dentition ontogeny diagram published in Schmid (1972). Measurements of some postcranial bones are indicated in the table 2.

Tab. 2. Measurements of postcranial bones of sheep (Ovis aries).

Bone Measurement Value (mm)

Metacarpus

length 139.1breadth of proximal epiphysis 26.1, 25.3depth of proximal epiphysis 18.7, 16.8breadth of distal epiphysis 28.6depth of distal epiphysis 18.5

Talusmaximal length 36.1distal breadth 20.0

Sus domesticus — domestic pigThe osteological remains (caput femuri, M1, frag-

ment of scapula, radius) belong to a single juvenile in-dividual with upper M1 just slightly touched by wear-ing. The caput femuri is not fused with femur yet. The animal was slaughtered at the age of 6 to 12 months according to Schmid (1972).

Sus scrofa — wild boarThe wild boar is represented by one fragment of

lower tusk. The length of the tusk fragment amounts to 48 mm.

Equus caballus — horseThe horse remains (metapodial fragments, calcane-

us, isolated lower cheek teeth and incisors, a fragment of upper cheek tooth) belong to two individuals. The lower cheek teeth and incisors are heavily worn and be-long to a senile individual. The height of the small frag-

190 Roman CROITOR, Vlad VORNIC

ment of upper cheek tooth amounts to 49 mm and be-long to a younger individual. The heel bone is gnawed by a small-sized carnivore (most probably, a dog).

Modifications of bone surfaceThe modifications of bone surface are not numer-

ous. Incisions on bone surface made through cutting tools are observed on three bones of cattle and one bone of sheep. Dog tooth marks are found on two bones of cattle, one bone of horse and one bone of sheep. Thus, only 2% of bones represented in the material have tool marks and 2% of bones are gnawed by dogs. Three fragments that belong to a single bone of cattle have traces of contact with fire.

DiscussionSeveral pottery workshops of free Dacians are re-

ported from Romania; however, none of them was fol-lowed by description and analysis of archaeozoological material discovered in association with archaeozoologi-cal material. Therefore, we have no opportunity to carry out a comparison of the archeozoological assemblage from Pruteni with other material from similar archaeo-logical monuments. From another hand, the osteologi-cal material we have in our disposal is too scarce and fragmented for conclusive generalizations on impor-tance of stock breeding in economy of free Dacians. The archaeozoolgical assemblage from Pruteni is character-ized by the absolute dominance of domestic animals suggesting the stock raising as an important economic activity along pottery and, possibly, agriculture in its broad sense. The species composition of the domestic herd from Pruteni (fig. 2, tab. 3) is similar to the domes-tic animal assemblages from some Dacic settlements of Roman time discovered in Romania, for instance, the settlement from Suharău (Botoşani district) (Haimovi-ci, Ungurianu 2001, 485-494). Therefore, one can note that Dacian settlements with different economic spe-cializations, such as pottery and agriculture, contain remains of similar domestic animal assemblages that include livestock, small cattle, domestic pig, horse, and chicken. The only difference consists in higher presence of remains of domestic pig at Suharău, the species that is indicative of sedentary and particularly stable com-munity, however the paucity of material does not allow to make a definitive conclusion in this case.

Fig. 2. Systematical composition and structure of the archaeozo-ological complex from Pruteni according to the quantity of deter-minable bones.

Cattle, apparently, was one of the most important and strategic domestic species that was bred as a source of meat, milk and skin. Possibly, livestock also was used as draft animals, especially in agricultural work. The estimations based on the numerous archaeozoolog-ical material from Suhărău suggest that livestock as-sured more that a half of needs in animal proteins of the settlement inhabitans (disregarding proteins and fat ob-tained from milk). The breed of cattle from Suharău and Pruteni is characterised by rather small size if compared to the Early Medieval breed, but larger if compared to few remains from Getic settlements from Stolniceni and Saharna Mica (Arnaut et al. 2007; Croitor, Arnaut, 2009). The remains of cattle from Pruteni show clear evidences for using of this animal as a source of meat and bone marrow for food: some long bones are split in a special way in order to extract bone marrow, show cuts and traces of contact with fire.

Tab. 3. Systematical composition and taphonomical structure of the archaeozoological complex from Pruteni.

SpeciesIndi-

vidualsBones

Tool marks

Tooth marks

Bos taurus 3 33 3 2Ovis aries 2 16 1 1

Sus domesticus 1 6Sus scrofa 1 1

Equus caballus 2 16 1Aves sp. 1 1

Indeterminable 121Total 10 194 4 4

Small catte was bred as a source of meat, milk, skin, and wool. The small cattle as a source of proteins has a reduced economical significance because of small size of animals. However, along with domestic pigs, small cattle is characterized by relatively high fertility, fast grough and rapid maturation. Those characteristics increase the economic importance of pigs and small cattle and assure the easy adaptation and adjustment of the domestic herd to fluctuating and cheangeble envi-ronmental conditions and available forage. According to the individual age of juvenile sheep and pig from Pruteni, those animals were slaughtered during the autumn-winter season. Juvenile individuals slaughtered during the autumn and winter are found very often in archaeozoological assemblages that represent remains of routine economic activity like cooking or harvesting of food for future use. Perhaps, the young animals were slaughtered first of all during the seasonal forage short-age in order to adjust the size of domestic herd to the available forage resources.

Haimovici and Ungurianu (2001, 493) assume that horse was also used by Dacians as a source of meat. The material from Pruteni contains bone remains of at list two individuals, one of which was very old, however no evidences of butchering where found on horse remains.

191The archaeozoological complex from the dacian settlement near Pruteni

Osteological remains of birds are not common in the settlements of free Dacians, possibly, because of their fragility and almost complete consummation by dogs (Vornic 2006).

The most frequent bird remains from Dacian set-tlements belong to chicken (Haimovici, Ungurianu, 2001, 487), therefore, one can assume that this domes-tic animal could have an economical significance also in the settlement from Pruteni as a source of meat and eggs.

The presence of dogs in the settlement of Pruteni is indicated by tooth marks on some bones, however

remains of dogs are not present in the osteological com-plex under study.

Small quantity of remains of wild animals in the Dacic settlements suggest that hunting had a sporadic and, apparently, opportunistic character in the econo-my of Dacians (Vornic 2006, 244). Only one fragment of tusk from Pruteni belongs to a wild boar, the single evidence of presence of a wild animal in the settlement. Boar tusks represent a special trophy material that was used in manufacturing of various artifacts. It could be a matter of trade or exchange and can not be regarded as an evidence of hunting for food gathering.

BibliographyArnaut et al. 2007: Th. Arnaut, , R. Croitor, S. Popovici, R. Ursu-Naniu, The osteological material from excavations of Stolniceni archaeological site (a preliminary taphonomical account). RA III, 1-2, 2007, 361-369.Croitor, Arnaut 2009: R. Croitor, Th. Arnaut, Osteological material and taphonomical records from the Getic archaeological site Saharna Mică. In: International Scientific Conference “Preservation of Cultural Heritage in the States of Europe” (Kishinau, September 25-26, 2008), 57-60.Driesh 1976: A. fon den Driesch, A guide to the measurements to animal bones from archaeological sites. Peabody Museum Bulletin (Harward University, 1976), 1-137.Fernandez 2001: H. Fernandez, Osteologie comparee des petits ruminants eurasiatiques sauvages et domestiques (genres Rupi-caprea, Ovis, Capra et Capreolus): diagnose differentielle du squelette appendiculaire. These pour obtenir le grade de Docteur es sciences, mention biologique 1-2 (Geneve 2001), Haimovici, Tarcan 1994: S. Haimovici, C. Tarcan, Studiul arheozoologic al materialului provenit din aşezarea dacilor liberi de la Botoşani – „Groapa lui Ichim” (secolele II-III e.n.). AM XVII, 1994, 321-329.Haimovici, Ungurianu 2001: S. Haimovici, A. Ungurianu, Studiul materialului arheozoologic provenit din aşezarea datată în sec. III d.Chr. de la Suhărău, judeţul Botoşani. Hierasus XI, 2001, 485-494.Halstead et al. 2002: P. Halstead, P. Collins, V. Isaakidou, Sorting the Sheep from the Goats: Morphological Distinctions between the Mandibles and Mandibular Teeth of Adult Ovis and Capra. Journal of Archaeological Sciences, 29, 2002, 545-553.Schmid 1972: E. Schmid, Atlas of Animal Bones (Amsterdam-London-New York, 1972), Stanc 2006: S.M. Stanc, Relaţiile omului cu lumea animală. Arheozoologia secolelor IV-X d.Hr. pentru zonele extracarpatice de est şi de sud ale României (Iaşi 2006).Vornic 2006: V. Vornic, Aşezarea şi necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov (Chişinău 2006). Vornic et al. 2008: V. Vornic, N. Telnov, V. Bubulici, L. Ciobanu, Pruteni. Un centru de olărie dacic din epoca romană (Chişinău 2008).

Roman Croitor, Doctor in Biological Sciences, the Institute of Cultural Heritage of the Academy of Sciences, Chisinau-2001, Stefan Cel Mare Str. 1. e-mail: [email protected] Vornic, Doctor in Historical Sciences, the Institute of Cultural Heritage of the Academy of Sciences, Chisinau-2001, Stefan Cel Mare Str. 1. e-mail: [email protected]

RECENZII ŞI PREZENTĂRI DE CĂRŢI — РЕЦЕНЗИИ И КНИЖНОЕ ОБОЗРЕНИЕ —

PAPER AND BOOK REVIEW

Sergey Bocharov, Victor Cojocaru (ed.), North and West Black Sea Area during Antiquity and the Middle Ages,

Ed. Tavriya, Simferopol, 2009, 316 p., ISBN 978-966-435-290-8

Evoluţia istorică a teritoriului României actuale, dar şi celui al peninsulei Crimeea, a fost marcată de in-terferenţa dintre lumea sedentară a Europei civilizate şi cea a popoarelor nomade, fiind, pe de o parte, coloniza-te de greci şi, totodată, supuse unei influenţe substanţia-le din partea nomazilor stepei - sciţi şi sarmaţi; apoi, fie au intrat în aria de influenţă a Imperiului bizantin, fie au rămas ca spaţii periferice în care avea loc convergenţa culturală între Bizanţul creştin şi lumea nomazilor tu-ranici. Plecând de la aceste realităţi istorice, cea de a XI-a ediţie a Comisiei mixte româno-ucrainene pentru Istorie, Arheologie, Etnografie şi Folclor, desfăşurată la 22-27 septembrie 2008 sub egida Academiei Române şi a Academiei Naţionale de Ştiinţe din Ucraina în oraşul Simferopol, a fost consacrată problemei interferenţelor etnice, demografice şi spirituale în spaţiul din nordul şi vestul Mării Negre în perioada antică şi medievală.

Volumul de faţă, apărut în anul 2009 la Editura „Ta-vrija” din Simferopol prin străduinţa domnilor dr. Vic-tor Cojocaru (Institutul de Arheologie, Filiala din Iaşi a Academiei Române) şi dr. Sergej Bocharov (Institutul de Arheologie din Simferopol, Filiala din Crimeea a Academiei Naţionale de Ştiinţe a Ucrainei), reprezintă rezultatul unei frumoase colaborări dintre cercetătorii români şi ucraineni, ale căror preocupări ştiinţifice sunt axate pe studierea problemelor actuale ale arheologiei, epigrafiei, arhitecturii, istoriei antice şi medievale ale spaţiului din nordul şi vestul Mării Negre.

Seria lucrărilor începe cu A Catalog of the rock-hewn monk cells of the Buzau region (p. 9-66), text semnat de Doina Ciobanu (Muzeul Judeţean Buzău), care cuprinde date importante privitoare la localizarea, cronologia, planimetria şi dimensiunile a 40 de situri rupestre din regiunea Buzăului, descrierea acestora fi-ind însoţită de o bogată ilustraţie şi bibliografie.

În lucrarea sa, K istorii Feodosijskogo muzeja (pri-ezd znatnykh italjantzev v Feodosiju v 1913 g. i vysta-vka po istorii genuezskikh kolonij na Vostoke v Genue v 1914 g. / To the History of the Museum of Feodosia (the Arrival of the Italian Nobility in Feodosia in 1913 and the Exbition Dedicated to the History of Genoese Colo-nies in the East in Genoa in 1914) (p. 67-80), Elena Ai-babina de la Institutul de Arheologie din Simferopol ne

comunică rezulta-tele unei cercetări axate în jurul pro-blemei organizării unei expoziţii la Genova în anul 1914, consacrată istoriei colonii-lor genoveze din Răsărit, relevând mărturii valoroase atât pentru etno-grafia Crimeii, cât şi pentru studierea istoriografiei co-lonizării genoveze în regiunea Mării Negre. Potrivit autoarei, organizarea expoziţiei de la Genova a fost precedată de expediţia unor reprezentanţi de seamă ai Societăţii de Istorie din Liguria de-a lungul litoralului Mării Egee şi al Mării Negre, având ca obiectiv prin-cipal vizitarea teritoriilor dominate odinioară de către genovezi şi colectarea materialelor referitoare la istoria acestora. Elena Aibabina reconstituie traseul acestei ex-pediţii, arătând locurile istorice vizitate de către nobilii italieni, bogăţia colecţiei de imagini adunate, precum şi contribuţia lui L.P. Kolli, directorul Muzeului de An-tichităţi din Feodosia, în cercetarea istoriei colonizării genoveze din secolele XIII-XV.

În continuare, Dan Aparaschivei (Institutului de Arheologie, Iaşi), cercetător în domeniul problemelor legate de istoria oraşelor romane la Dunărea Inferi-oară în secolele I-III, în lucrarea sa Gosudarstvennye učreždenija v rimskikh gorodakh Nižnej Mezii. Statis-tičeskoe issledovanie / Les institutions et les élites des cités romaines de la Mésie Inférieure. Etude statistique (p. 81-107) scoate în evidenţă complexitatea şi diversi-tatea instituţiilor din oraşele Moesiei Inferioare. Potrivit autorului, folosirea metodei statistice în cercetarea eli-telor locale din oraşele romane, cum ar fi Durostorum, Noviodunum, Oescus, Troesmis ş.a., i-au furnizat date deosebit de interesante asupra dinamicii sociale din

193RECENZII ŞI PREZENTĂRI DE CĂRŢI

această epocă. El analizează informaţiile referitoare la problema relaţiilor stabilite în sistemul administrativ al comunităţii şi cea a puterii financiare a elitelor locale.

Lucrarea lui Sergej Bocharov, Predvaritel’nye itogi arkheologičeskogo izučenija srednevekovogo ukreplenija Učansu-Isar / The preliminary results of archaeological investigations of the medieval fortress Uchansu-Isar (p. 108-143), se remarcă prin excelenta cunoaştere de către autor a realităţilor istorice legate de dominaţia Hoardei de Aur şi, ulterior, a genovezilor în Crimeea. Preocupându-se de istoria cetăţilor şi a caste-lelor din sudul Crimeii, Sergej Bocharov şi-a îndreptat atenţia spre studierea unei importante fortificaţii medi-evale, Učansu-Isar, ridicată de principii de Theodoro (sau Mangop) şi menită a servi drept bastion în calea expansiunii genoveze. În cercetarea sa, autorul folo-seşte atât izvoarele scrise, cât şi rezultatele săpăturilor arheologice, efectuate în anul 2004, ajungând la conclu-zia că acest castel, construit în timpul fortificării grani-ţelor de sud ale principatului postbizantin, a funcţionat o perioadă relativ scurtă, probabil, în perioada anilor 1450-1475. Analiza menţiunilor documentare referi-toare la situaţia politico-militară a regiunii, precum şi a stratigrafiei sitului şi a vestigiilor arheologice au condus la ideea încetării funcţionării acestei fortificaţii odată cu cucerirea teritoriilor principatului Theodoro de către otomani. Potrivit datelor obţinute de Sergej Bocharov, castelul Učansu-Isar a fost părăsit de către apărători, fără a fi supus incendierii sau distrugerilor violente.

În textul Arkheologičeskie raboty v Arabatskoj kre-posti / The archaeological works in Arabatskaja fortress (p. 144-172), arheologii A. Gertzen şi S. Koltukhov de la Institutul de Arheologie din Simferopol supun aten-ţiei noastre rezultatele săpăturilor arheologice de pe suprafaţa cetăţii Arabat, construită pe un promontoriu, în apropierea Mării Azovului, în timpul dominaţiei Ha-natului de Crimeea, pe linia fortificată, care împiedica pătrunderea adversarilor prin cea de-a cincea cale de acces în Crimeea. Mai întâi de toate, autorii ne comu-nică mărturiile documentare privitoare la istoria cetăţii, descrierile, însoţite de planuri şi hărţi, cuprinse în cartea inginerului şi cartografului francez Guillaume le Vasse-ur de Beauplan (1651), cele ale călătorului turc Evlia Celebi (1666), ale lui P.S. Pallas (sfârşitul secolului XVIII) ş.a. Principala contribuţie a autorilor constă în studierea elementelor ansamblului fortificat de la Ara-bat, cum ar fi porţile dinspre mare, pivniţa pentru păs-trarea prafului de puşcă, baia, moscheia, şi a diverselor vestigii materiale descoperite în perimetrul acesteia în timpul săpăturilor arheologice din anul 1988.

Lucrarea lui A. Ermolin (Simferopol), Issledovanie nekropolja Džurga-Oba na Kerčenskom poluostrove Kryma / The Investigations of the necropolis Dgshurg-Oba at the Kertch peninsula (p. 173-185) se referă la rezultatele cercetărilor arheologice efectuate în cuprin-sul necropolei Džurga-Oba din zona oraşului bosporan Kitej. Potrivit autorului, primele cavouri au fost desco-

perite în anii 1928-1929, perioadă după care săpăturile au fost abandonate pentru aproape şapte decenii. Aces-tea au fost reluate în anul 2001, în regim sistematic, A. Ermolin reuşind să scoată la iveală vestigiile a circa 42 de cavouri, datate în secolele V-VI, cu mărturii deosebit de importante pentru reconstituirea istoriei etno-cultu-rale a acestei regiuni şi, mai ales, a aspectelor legate de viaţa spirituală şi socială a locuitorilor din perioada marilor migraţii.

Studiul Prokseničeskie dekrety kak instrument vzai-mootnošenij s čužezemtzami v pontijskikh grečeskikh obščestvakh i na ostrove Kos: predvaritel’nye itogi sravnitel’nogo issledovanija / Die Proxenie als “Frem-denpolitik” in griechischen Gemeinwesen des pontis-chen Raums und in Kos: Eine vergleichende Untersu-chung” (p. 186-216), semnat de cunoscuţii cercetători Victor Cojocaru şi A. Liţu, abordează problema particu-larităţilor locale ale acordării decretelor de proxenie în oraşele greceşti din nordul şi nord-vestul Mării Negre în comparaţie cu cele de pe insula Kos, urmărind, în spe-cial, originea proxenilor, statutul profesional şi social al acestora, precum şi privilegiile obţinute. Autorii aduc în discuţie caracterul proxeniei, motivele, scopurile, func-ţia şi rolul istoric al acordării decretelor de proxenie, care erau diferite în funcţie de contextul istoric şi geo-grafic. Un alt aspect important asupra căruia atrag aten-ţia autorii lucrării este evoluţia formularului decretelor de proxenie, atât în oraşele greceşti din bazinul pontic, cât şi în comunitatea de pe insula Kos.

Textul lui Jurij Mogaričev (Simferopol), O vremeni sozdanija žitija Stefana Surožskogo / About the date of creation of the Life of Stefan Suroshzskiy (p. 217-246) se adresează celor interesaţi de una dintre cele mai dis-cutate opere hagiografice din Crimeea, asupra căreia s-au aplecat numeroşi cercetători. Autorul ne prezintă principalele contribuţii istoriografice în studierea vieţii Sfântului Ştefan din Suroj, aducând în discuţie perioa-da şi condiţiile de redactare şi de răspândire a textului hagiografic.

Cercetarea istoriei oraşului Caffa constituie o pre-ocupare constantă pentru Victor Mytz (Simferopol), ale cărui contribuţii rămân de referinţă în domeniul studie-rii problemelor legate de evoluţia comunităţilor urbane din Nordul Mării Negre în perioada dominaţiei genove-zilor şi, apoi, a otomanilor. În acest volum, Victor Mytz ne prezintă lucrarea Armjanskie istočniki o zavoevanii Kaffy turkami-osmanami v 1475 g. / Armenian Sources about the conquest of Kaffa by Turks-Osmans in 1475 (p. 247-261), în care îşi propune desluşirea aspectelor legate de cucerirea Caffei de către turci în anul 1475, plecând de la datele furnizate de relatările autorilor la-tini şi otomani, dar insistând, mai ales, pe analiza surse-lor provenite din mediul armenilor.

Lucrarea O kul’te Apollona Agieja v Zapadnom Pričernomor’e / Űber den Kult des Apollon Agyeus an der westpontischen Kűste (p. 262-274), elaborată de Ligia Ruscu (Cluj-Napoca), ne propune o interpretare

194 RECENZII ŞI PREZENTĂRI DE CĂRŢI

coerentă şi atractivă a izvoarelor epigrafice şi numisma-tice referitoare la diversele aspecte legate de răspândi-rea cultului lui Apollon Agyeus în coloniile greceşti de origine megariană întemeiate în regiunea vest-pontică, precum Byzantion, Callatis, Mesambria.

Volumul se încheie cu lucrarea lui V.Ju. Juročkin (Simferopol), Novye khristianskie pamjatniki „pesčer-nogo goroda” Bakla v Krymskoj Gotii / The new Chris-tian monuments of the cave town Bakla in the Crimean Gothia (p. 275-311), consacrată problemei evoluţiei istorice a „oraşelor rupestre” din Crimeea, pe teritoriul cărora au fost surprinse elemente bizantine de fortifica-re şi, totodată, au fost descoperite mănăstiri rupestre cu organizare liturgică proprie tradiţiei bizantine de până

la şi după perioada mişcării iconoclaste. Autorul reuşeş-te să ne prezinte o imagine asupra „oraşului rupestru” Bakla, reconstituită după o cercetare temeinică a rezul-tatelor săpăturilor arheologice întreprinse pe suprafaţa aşezării în anii 1959-1980 de E. Vejmarn, D. Tallis şi V. Rudakov şi în 2003-2005 de V. Juročkin.

În final, se cuvine să subliniem utilitatea volumului, între coperţile căruia au fost adunate lucrări remarcabile ale cercetătorilor din România şi Ucraina, în măsură să ofere date şi sugestii preţioase celor interesaţi de istoria regiunii din nordul şi vestul Mării Negre în perioada antică şi medievală, fapt care ne face să ne exprimăm dorinţa ca asemenea culegeri academice să se înmul-ţească în istoriografia acestor două state.

Ludmila BACUMENCO-PÎRNĂU (Chişinău)

О.В. Гопкало, Бусы и подвески черняховской культуры [Mărgele şi pandantive în cultura Černjachov], Kiev 2008,

252 pag., 21 tab., 72 fig., 9 planşe foto, ISBN 978-966-02-49-39-4

În ansamblul numeroaselor şi diverselor antichităţi aparţinând culturii Sântana de Mureş-Černjachov, pe care cercetările arheologice sau descoperirile înâmplă-toare făcute de-a lungul mai multor decenii le-au scos la lumină, un loc aparte îl ocupă podoabele. Cuprin-zând mai ales multiple tipuri de mărgele şi pandantive-amulete, la care se adaugă şi câteva tipuri de alte piese (inele, brăţări, cercei, colane şi ace de păr sau de prins îmbrăcămintea), podoabele constituie una dintre cele mai numeroase şi mai frecvente categorii de descoperiri ce apar în mormintele culturii Sântana de Mureş-Čer-njachov.

Reprezentând elemente de import din provinciile romane ori din alte medii culturale sau având origine locală, obiectele de podoabă oferă informaţii preţioase despre stadiul de dezvoltare social-economică a creato-rilor şi purtătorilor lor, despre obiceiurile de port prac-ticate în vechime, cât şi despre concepţiile artistice ale epocii respective. Este de remarcat însă că această cate-gorie de obiecte, în comparţie cu alte grupe de vestigii atribuite culturii Sântana de Mureş-Černjachov, vreme îndelungată nu a constituit obiectul unor cercetări siste-matice, unii specialişti tratând chiar cu totul superficial piesele de podoabă mărunte, cum sunt mărgelele.

O parte din golul menţionat în literatura de speci-alitate a încercat să-l acopere cercetătoarea ucraineană O.V. Gopkalo (Bobrovskaja), care, începând cu anul 1991, a depus eforturi susţinute penru studierea mărge-lelor şi pandantivelor-amulete din mediul culturii Čer-njachov, în urma cărora a şi realizat un studiu monogra-fic asupra acestor descoperiri, publicat de curând.

Lucrarea avută în vedere şi pe care o luăm acum în discuţie cuprinde o Introducere (p. 5-8), trei capitole, denumite Istoricul cercetării mărgelor şi pandantivelor culturii Černjachov (p. 9-12), Clasificarea şi răspândi-rea podoabelor černjachoviene (p. 13-84), Mărgelele şi pandantivele ca izvor cronologic al culturii Černjachov (p. 85-110), două rezumate în limbile ucraineană (p. 111-119) şi engleză (p. 120-126), trei anexe, intitulate Tabele cu tipurile de mărgele şi pandantive černjacho-viene (p. 128-133), Catalogul monumentelor culturii Černjachov-Sântana de Mureş cu mărgele şi pandan-tive şi hărţile cu răspândirea podoabelor (p. 134-179) şi Lista mormintelor černjachoviene cu mărgele şi pan-dantive şi ilustraţia (p. 180-228), Literatura şi materi-

alele de arhivă (p. 229-246) şi Lista abrevierilor (p. 247-248).

În Introduce-re, justificând ne-cesitatea elaborării şi publicării unui studiu de acest fel, O.V. Gopka-lo subliniază că, deşi arheologia epocii romane şi perioadei timpu-rii a migraţiilor a înregistrat pro-grese însemnate, antichitaţile culturii Černjachov nu au fost supuse unei cercetări minuţioase şi detaliate, ca vestigiile sincrone central- şi nord-europene, anumite categorii de desco-periri, inclusiv unele tipuri de podoabe, din Barbari-cum-ul est-european, fiind slab sau chiar deloc studiate. De asemenea, autoarea notează că lucrarea este dedica-tă uneia din cele mai răspândite categorii de antichităţi černjachoviene, anume mărgelelor şi pandantivelor lu-crate din diferite materiale, piese de podoabă ce conţin un potenţial informaţional deosebit de înalt: ca produ-se meşteşugăreşti – ne vorbesc despre locul, timpul şi nivelul tehnic de dezvoltare a diferitor meşteşuguri, ca obiect de proprietate – caracterizează statutul social al posesorului, ca elemente de port – demonstrează spe-cificul etnografic al portului şi al vestimentaţiei, iar ca obiecte cu funcţii decorative – reflectă normele estetice ale epocii.

Ţinem să subliniem în acest context că, atât ca for-mă, cât şi ca funcţionalitate, mărgelele şi pandantivele-amulete reprezintă totuşi categorii de obiecte distinc-te, care se cereau a fi tratate în lucrare separat. Dacă mărgelele aveau funcţia principală de podoabă, fiind purtate cu precădere în coliere, ca brăţări sau cusute pe veşminte, atunci pandantivele, în marea lor majoritate, aveau o destinaţie dublă: de podoabă şi de amuletă cu o anumită semnificaţie religioasă. Cercetătoarea kieveană însă, chiar dacă menţionează rolul aparte pe care l-au avut unele pandantive-amulete, şi-a propus să prezinte


şi să analizeze cele două grupe de obiecte împreună, ca o singură categorie de antichităţi.

Cele peste 12 mii de mărgele şi pandantive ce con-stituie baza documentară a studiului provin din peste 180 de situri arheologice, dintre care 102 necropole şi 83 aşezări, situate în aria estică a culturii Sântana de Mureş-Černjachov şi în spaţiul pruto-nistrean. Materi-alele descoperite în complexele de aspect Sântana de Mureş de pe teritoriul României au fost studiate după publicaţiile accesibile şi n-au fost incluse în catalogul descoperirilor, dar fiind folosite ca analogii.

Capitolul 1 cuprinde o scurtă privire asupra litera-turii de specialitate referitoare la obiectele de podoabă din aria culturii Černjachov, începând cu publicarea pri-melor descoperiri de acest fel de la sfârşitul sec. XIX şi până în anul 2008. Se consemnează că mult timp pandantivele, dar mai ales mărgelele, au fost neglija-te de cei mai mulţi specialişi, prezenţa lor fiind numai menţionată, deseori fără a fi incluse în ilustraţie. Dintre primele studii mai riguroase care au înregistrat şi pre-zentat corespunzător toate datele şi vestigiile arheolo-gice, inclusiv podoabele, este subliniat articolul lui M. Ebert despre săpăturile de la Gorodok Nikolajevka de pe Niprul Inferior, apărut în anul 1913 (Ebert 1913), la care noi ţinem să adăugăm şi lucrarea lui I. Kovács din anul 1912 cu privire la descoperirile din necropola eponimă de pe valea Mureşului (Kovács 1912), lucra-re care reprezintă şi primul studiu monografic metodic despre un obiectiv arheologic de acest tip. A urmat apoi o lungă perioadă de timp de acumulare a fondului do-cumentar, când mărgelele şi pandantivele au fost luate doar uneori în discuţie pentru elucidarea unor probleme istorico-arheologice. Dintre aceste lucrări mai generale sau speciale fac parte cele semnate de M.A. Tichanova (Тиханова 1957), E.A. Symonovič (Сымонович 1959; 1963), E.A. Rikman (Рикман 1967), N.M. Kravčenko (Кравченко 1967) ş.a. Un aport cu adevărat important la studierea acestor vestigii descoperite în complexele din Barbaricum-ul est-european sau în centrele antice nord-pontice l-au adus însă, în opinia lui O.V. Gopkalo, cercetătorii specializaţi în studierea sticlăriei, inclusiv a mărgelelor şi pandantivelor de sticlă, ca M.A. Bezboro-dov (Безбородов 1964), J.A. Ščapova (Щапова 1964; 1978), Z.A. L’vova (Львова 1979), J.A. Lichter (Лихтер 1988), dar mai ales E.M. Alexeeva, care a fost un veri-tabil novator în cercetarea mărgelelor şi a publicat în prestigioasa colecţie „Corpus-ul izvoarelor arheologi-ce” lucrarea fundamentală „Mărgele antice din nordul Mării Negre” în trei volume (Алексеева 1975; 1978; 1982). De asemenea, este subliniată contribuţia cerce-tătoarelor poloneze T. Stawiarska şi M. Tempelmann-Mączyńska, care, în anul 1985, au publicat, printre al-tele, câte o monografie asupra mărgelelor descoperite în spaţiul extraprovincial central-european (Stawiarska 1985; Tempelmann-Mączyńska 1985), mai ales a doua lucrare rămânând una de referinţă în literatura de spe-cialitate. Dar, aşa cum notează O.V. Gopkalo, nici chiar

apariţia acestor valoroase monografii nu a putut com-pensa lipsa unui catalog al podobelor černjachoviene şi a unui studiu monografic de sinteză care să trateze larga gamă de probleme ridicate de aceste antichităţi.

Capitolul 2, în care se realizează clasificarea tipolo-gică a mărgelelor şi pandantivelor-amulete, este cu cea mai mare întindere, dar pentru asemenea gen de lucrări şi de maximă importanţă. Autoarea a împărţit acest cu-prinzător compartiment în 18 secţiuni şi subsecţiuni, după cum urmează: 2.1. Indicii clasificării; 2.2.1. Sticlă de o singură culoare; 2.2.2. Faianţă egipteană; 2.2.3. Sticlă cu intercalare de metal; 2.2.4. Sticlă policromă; 2.2.5. Metal; 2.2.5.1. Aur; 2.2.5.2. Aliaje de metale co-lorate şi fier; 2.2.6. Chihlimbar; 2.2.7. Pietre semipre-ţioase; 2.2.7.1. Cuarţ (cristal de munte, morion, ame-tist, topaz); 2.2.7.2. Calcedonie (calcedonie, carneol); 2.2.8. Calcite; 2.2.9. Coral; 2.2.10. Scoici de moluşte; 2.2.11. Os; 2.3. Distribuţia cantitativă a podoabelor černjachoviene după material, formă şi culoare; 2.4. Tendinţele răspândirii tipurilor de masă şi databile de podoabe černjachoviene.

Chiar de la începutul capitolului O.V. Gopkalo evi-denţiază indicii sau criteriile în baza cărora s-a elaborat tipologia mărgelelor şi pandantivelor černjachoviene, ele fiind enumerate în ordinea următoare: materialul, forma, canalul, culoarea, transparenţa (pentru piesele de sticlă), parametrii, caracterul decorului, decorul (pentru mărgelele de sticlă policromă), tehnicile de confecţiona-re a mărgelelor de sticlă. Pe de altă parte, cercetătoarea subliniază că la clasificarea mărgelelor şi pandantivelor de sticlă, care constituie cca 70% din totalul podoabelor studiate, nu s-a folosit întotdeauna ordinea de priorita-te a criterilor mentionate mai sus. Dacă la împărţirea mărgelor de sticlă de o singură culoare în subgrupe de primă importanţă este considerat criteriul formei, atunci la clasificarea mărgelelor de sticlă policromă – cel al decorului. Cât priveşte tipurile şi variantele de mărgele şi pandantive de sticlă, autoarea menţionează că prime-le au fost definite pe baza îmbinării criteriului formei, culorii şi mărimii, iar variantele – în funcţie de tehnica de confecţionare a pieselor sau, la mărgelele policrome, de culoarea decorului.

Cu referire la criteriile folosite de O.V. Gopkalo pentru clasificarea podoabelor de sticlă, ţinem să sub-liniem că dacă valabilitatea şi importanţa lor nu pot fi puse la îndoială, atunci ordinea de prioritate dată de au-toare este discutabilă. Aşa cum s-a arătat în literatura de specialiate cu alte prilejuri, trecerea criteriului for-mei pe locul al doilea, după cel al culorii (una sau mai multe) nu este justificată, deoarece face ca mărgele cu o formă identică să fie repartizate în grupe şi tipuri total diferite, care n-au nici o legătură între ele (Ioniţă 1988, 336). Pe de altă parte, este de remarcat că cercetătoarea kieveană n-a folosit cu stricteţe la realizarea tipologiei propriu-zise a podoabelor de sticlă nici chiar criteriile şi ordinea lor de prioritate stabilite de ea însăşi.

Astfel, deşi se menţionează clar că pentru împărţi-


rea în subgrupe a mărgelelor şi pandantivelor de sticlă monocromă s-a folosit criteriul formei (p. 15), în rea-litate o parte din cele 18 subgrupe evidenţiate de O.V. Gopkalo cuprind piese de forme diferite. Pentru a ne susţine afirmaţia facem trimitere la planşele I-VI, în care este sintetizată grafic tipologia mărgelelor lucrate din sticlă şi faianţă egipteană. Dacă, spre exemplu, exa-minăm planşa I, constatăm că subgrupa cel mai bine re-prezentată, nr. II („mărgele elipsoidale cu dublă secţio-nare”), include perle elipsoidale, sferoidale, îngemănate şi discoidale de diferite forme, culori şi dimensiuni. Mai mult chiar, unele subgrupe, precum cele marcate cu nr. IX şi XX, prima cuprinzând perle mărunte de sticlă, iar cealaltă – pandantive de sticlă monocromă de for-me diverse, au fost delimitate fără să se ţină deloc cont de criteriul formei. Este şi mai surprinzător însă faptul că, deşi subgrupa IX este definită „mărgeluşe” ce ar fi trebuit să includă, după cercetătoarea kieveană, toate perlele mărunte, cu diametrul de până la 0,5 cm, pie-se de asemenea mici dimensiuni se întâlnesc şi în alte subgrupe de mărgele de sticlă monocromă. Spre exem-plu, mărgelele discoidale mici (cu diametrul cuprins între 0,3-06 cm) de sticlă albastră-violacee, numite în literatura de specialitate de limba rusă uneori „mărgele în formă de linte” şi care constituie unul dintre tipurile cel mai frecvent întâlnite în complexele culturii Sântana de Mureş-Černjachov, au fost repartizate în marea lor majoritate la subgrupa XII, tipul 2a (p. 28-29, pl. II).

Din păcate, imprecisă se dovedeşte a fi şi definirea mai multor tipuri de mărgele de sticlă monocromă. Cu toate că autoarea consemnează cât se poate de limpede că tipurile mărgelelor de sticlă de o singură culoare au fost stabilite pe baza îmbinării criteriului formei, culo-rii şi mărimii (p. 15), în fapt această ordine de prioritate a criteriilor nu a fost respectată decât parţial. Dacă exa-minăm, spre exemplu, tipurile de mărgele ale aceleiaşi subgrupe II (mărgele elipsoidale cu dublă secţionare), constatăm că ele au fost fixate, ţinându-se cont în pri-mul rând de culoarea pieselor, dar nu de forma lor. Ast-fel, chiar în primul tip al acestei subgrupe (II.1) sunt incluse perle de sticlă neagră de formă discoidală, sfe-roidală, elipsoidală şi îngemănate de dimensiuni mici şi mijlocii (p. 17, pl. I), aşadar piese care aparţin de fapt la cel puţin trei tipuri de mărgele diferite.

Deficitară este, în opinia noastră, şi tipologia sta-bilită pentru mărgelele de sticlă policromă, grupă de podoabe care, deşi este redusă cantitativ (cca 1,7% din totalul podoabelor studiate), cunoaşte o mare varietate morfologică şi decorativă. De data aceasta drept crite-riu de bază la separarea mărgelelor în subgrupe O.V. Gopkalo a folosit forma decorului, iar la fixarea tipuri-lor – culoarea pieselor şi a ornamentului, deşi, aşa cum se ştie, elementul decor este acela care dă variabilitate tipologică, dar nu defineşte şi caracterizează tipul de piesă arheologică. În consecinţă, cele 13 subgrupe de mărgele de sticlă policromă şi tipurile din cuprinsul lor nu conţin decât rareori piese cu aceleaşi caracteristici

morfologice. În plus, nu este întotdeauna precis definită nici forma decorului, în conformitate cu care este reali-zată clasificarea perlelor din pastă vitroasă multicoloră. Spre exemplu, subgrupa IX, evidenţiată după decorul „transversal-vălurit”, include şi câteva tipuri de mărgele prevăzute cu decor în zigzag (a se vedea pl. V, subgrupa IX, tipurile 1в, 5, 8г şi 10)

Apreciem însă, în schimb, ca fiind destul de îndrep-tăţită şi utilă indicarea alăturată pentru fiecare tip de podoabă, fixat de cercetătoarea ucraineană, a tipurilor corespunzătoare din clasificările lui E.M. Alexeeva şi M. Tempelmann-Mączyńska, ca şi prezentarea listei piese-lor de acest fel din arealul cultutii Černjachov, a analogi-ilor din complexele Sântana de Mureş sau din alte medii culturale, precum şi încercarea de încadrare cronologică a fiecărui tip de mărgică sau pandantiv în parte, pe baza elementelor de inventar cu putere de datare descoperite în morminte. Pe de altă parte, considerăm că nu este pe deplin justificată aplicarea fără nici o ajustare a sche-mei tipologice elaborată de A.A. Stojanova (2006), după care tipurile de mărgele şi pandantive sunt numerotate în interiorul fiecărei subgrupe în parte, dar nu neîntrerupt, aşa cum se practică în mod obişnuit.

În ceea ce priveşte mărgelele lucrate din chihlim-bar, coral şi diferite pietre semipreţioase (cuarţ, carneol, calcedonie etc.), ele au fost clasificate mai judicios, în-trucât s-a ţinut cont cu precădere de criteriul formei. În linii mari, la fel s-a procedat şi la realizarea tipologiei pandantivelor lucrate din aur, argint, bronz şi fier, cu precizarea că piesele de aur au fost analizate separat, iar cele de argint împreună cu cele de bronz şi fier. Precizăm în acest context că, din eroare, unele piese de podoabă de argint, precum sunt pandantivele în formă de toporaş de la Dănceni (Рафалович 1986, 89, 163, табл. XLVI, 4) şi Brăviceni (Ioniţă, Mamalăucă, Vornic 2009, 91, fig. 454), apar prezentate în lucrare ca fiind lucrate din bronz sau fier (p. 63). În acelaşi timp, ţinem să facem precizarea că autoarea a determinat corect cele câteva mărgele cilindrice de coral recuperate din mormintele 45, 53 şi 161 ale necropolei de la Budeşti, care anterior au fost publicate greşit ca fiind din pastă (Рикман 1967, 34.58.60.77; Vornic 2006, 82.84.106.208; fig. 71,3-10.29; 89,20). Cât priveşte mărgelele de sticlă gălbuie, placate cu foiţă metalică, considerate mult timp ca fiind aurite, O.V. Gopkalo notează că analizele chimice au demonstrat că ele de fapt sunt argintate.

Aşa cum este şi indicat, pandantivele-amulete de scoică au fost divizate în tipuri în funcţie de speciile gasteropodelor cărora le aparţin. Drept urmare, au fost stabilite nouă tipuri de pandantive-amulete de scoică, piesele reprezentând, în marea lor majoritate, elemente romane de import provenite din zona Mării Meditera-ne sau a Mării Roşii. Pandantivele-amulete de os, care, spre deosebire de mărgele şi scoici, sunt aproape toate de origine locală, alcătuiesc o ultimă categorie de piese analizate de autoare. După forma lor, amuletele de os sunt împărţite în zece tipuri diferite, mai numeroase fi-


ind primele două, ce includ pandantivele piramidale din corn de cerb şi amuletele din dinţi de animal. Tot din categoria pandantivelor fac parte, în opinia unor spe-cialişti, şi rozetele din corn de cerb (Bloşiu 1975, 214; Şovan 2005, 161), piese care însă nu au fost luate în discuţie de cercetătoarea kieveană.

Spre partea finală a capitolului 2 sunt prezentate pe scurt datele cu privire la proporţia pe care o constituie diferitele grupe şi tipuri de mărgele şi pandantive în an-samblul pieselor de podoabă černjachoviene, în funcţie de materialul de confecţionare, formă şi culoare (pentru sticlă), date care sunt sintetizate în câteva tabele sinop-tice. Cât priveşte problema răspândirii tipurilor de măr-gele şi pandantive în arealul culturii Černjachov, abor-dată în ultima secţiune a acestui compartiment, relevăm că ea nu a putut fi rezolvată mulţumitor în condiţiile când tipologia a fost realizată în maniera deja amintită. În mod evident, deficienţele tipologiei şi-au pus am-prenta negativă şi asupra valorii ştiinţifice a hărţilor în-soţitoare ce prezintă răspândirea diferitor tipuri de piese de podoabă pe zone. Ne grăbim însă să subliniem că, chiar dacă conţin şi anumite inexactităţi sau lacune, cele 37 de hărţi întocmite de cercetătoarea ucraineană permit schiţarea unui tablou destul de apropiat de realitate re-feritor la răspândirea principalelor tipuri de mărgele şi pandantive în spaţiul culturii Černjachov.

O pondere însemnată în economia lucrării îl are şi cel de-al treilea capitol, care este împărţit în trei secţi-uni: 3.1. Jaloanele principale ale studierii cronologiei černjachoviene; 3.2. Metodele cronologiei arheologice şi metodica cercetării; 3.3. Cronologia şi periodizarea mărgelelor şi pandantivelor culturii Černjachov, ulti-ma, la rândul ei, cuprinzând mai multe subsecţiuni.

În prima parte a capitolului O.V. Gopkalo prezintă principalele contribuţii aduse de-a lungul mai multor decenii de diferiţi cercetători la studierea problemei da-tării şi periodizării antichităţilor černjachoviene. Se re-levă în special aportul unor specialişti ruşi şi ucraineni, precum M.B. Ščukin, E.L. Gorochovskij, O.V. Šarov, I.A. Bažan, O.A. Gej ş.a., care, utilizând diverse meto-de de cercetare, inclusiv cea statistico-combinatorie, au elaborat diferite cronologii relative şi absolute ale unor cimitire mai reprezentative sau a culturii Černjachov în ansamblu. Mai mult chiar, autoarea prezintă şi exa-minează destul de detaliat unele dintre aceste scheme cronologice, cum ar fi cele propuse de E.L. Gorochov-skij (Гороховский 1988), O.V. Šarov (Шаров 1992), I.A. Bažan şi O.A. Gej (Бажан, Гей 1992; Гей, Бажан 1997), deşi se precizează că toate cronologiile întocmite conţin deficienţe, datorate în bună măsură faptului că ele nu au la bază o clasificare şi analiză minuţioasă a inventarului funerar. Pe de altă parte însă, cercetătoarea ucraineană neglijiează fără nici un temei studiile arhe-ologului român Ion Ioniţă (Ioniţă 1971; 1986; 1992), care este unul din pionierii aplicării metodei statisticii combinaţiilor şi a „stratigrafiei orizontale” la realizarea cronologiei interne a complexeleor culturii Sântana de

Mureş-Černjachov, cu toate că elaborările citate sunt cât se poate de riguroase, bazate pe o tipologie judici-oasă şi amănunţită a materialului arheologic descoperit.

În următoarea secţiune autoarea face mai întâi o tre-cere în revistă a principalelor metode ce permit stabili-rea cronologiei relative şi absolute a monumentelor şi a culturilor arheologice (stratigrafică, tipologică, cartogra-fică, „planigrafică”, statistico-combinatorie ş.a.), după care prezintă succint metodologia utilizată la realizarea cronologiei pieselor de podoabă din cultura Černjachov. O.V. Gopkalo opinează că toate metodele şi procedee-le utilizate în mod tradiţional în cercetarea arheologică au unele neajunsuri şi doar îmbinarea judicioasă a lor şi interpretarea corectă a rezultatelor obţinute pot duce la soluţionarea satisfăcătoare a problemei datării şi pe-riodizării antichităţilor avute în discuţie. Cât priveşte cercetarea problematicii propriu-zise, autoarea notează că aceasta a fost efectuată în corespundere cu algorit-mul propus mai demult de A.K. Ambroz (Амброз 1971, 99-100), la întocmirea diferitelor diagrame combinatorii fiind însă utilizat şi un program computerizat special. În continuare, O.V. Gopkalo precizează că pentru fixarea cronologiei relative şi absolute a pieselor de podoabă ale culturii Sântana de Mureş-Černjachov au fost atrase ma-terialele a 23 de necropole mai intens cercetate din aria răsăriteană a culturii şi din interfluviul Prut-Nistru. De asemenea, cercetătoarea menţionează că la clarificarea complicatei probleme a datării şi periodizării podoabe-lor černjachoviene au fost folosite diferitele clasificări ti-pologice ale principalelor categorii de obiecte cu valoare cronologică (vase de sticlă, amfore, fibule, catarame şi piepteni), elaborate anterior de alţi specialişti.

În ceea ce priveşte cronologia relativă şi absolu-tă propriu-zisă a mărgelelor şi pandantivelor culturii Černjachov, aceasta este examinată în ultima secţiune a capitolului. După selectarea a cca 120 de morminte aparţinând diferitor necropole Černjachov, ce conţin diverse tipuri de mărgele şi pandantive şi alte tipuri de obiecte cu putere de datare, O.V. Gopkalo încearcă o or-donare cronologică a acestor înmormântări şi, respectiv, a pieselor de podoabă, stabilind şase grupe principale de complexe, atribuite la tot atâtea faze cronologice. În continuare, autoarea prezintă seriile tipologice de po-doabe şi de alte obiecte specifice fiecărei grupe sau faze de înmormântări, iar apoi proiectează fazele respective în cronologia absolută. Potrivit autoarei, prima grupă cronologică ar corespunde întru totul fazei timpurii a culturii Černjachov, datată de cei mai mulţi cercetă-tori ruşi şi ucraineni în anii ’30-70 ai sec. III p.Chr. În schimb, cu privire la a şasea grupă, cercetătoarea kieveană consideră că ea nu coincide cu etapa finală a culturii, deşi, din punct de vedere cronologic, este în-cadrată în perioada de început a dominaţiei hunice. În opinia lui O.V. Gopkalo, cele mai târzii înmormântări ale culturii Černjachov nu cuprind în inventarul lor pie-se de port din categoria mărgelelor şi a pandantivelor. După părerea noastră însă, această ipoteză este contra-


zisă de realităţile arheologice. Iar pentru a ne susţine aserţiunea, facem trimitere la un mormânt de tip Sân-tana de Mureş-Černjachov descoperit la Nicolaevca (r. Floreşti, Rep. Moldova), care, pe lângă două fibule de argint cu placă şi semidisc de dimensiuni mari, datate în plină epocă hunică, mai conţinea o amuletă de scoică Cypraea şi două mărgele poliedrice de sticlă albastră (Рикман 1975, 88; Ioniţă, Mamalauca, Vornic 2009, 52, nr. 244 şi 245).

În fine, examinând cronologia şi periodizarea po-doabelor culturii Černjachov realizată de O.V. Gopkalo, constatăm că autoarea aduce anumite contribuţii la re-zolvarea acestei extrem de dificile probleme. În acelaşi timp însă, observăm că schema cronologică elaborată de cercetătoarea kieveană prezintă diferite carenţe, da-torate în mare parte faptului că ea nu are la bază o ti-pologie destul de judicioasă şi detaliată a mărgelor şi pandantivelor, iar metodele statistico-combinatorii fo-losite nu sunt aplicate cu toată rigurozitatea ştiinţifică necesară.

O ultimă chestiune abordată în lucrarea pe care o recenzăm este cea referitoare la ritmurile pătrunderii mărgelelor şi pandantivelor în arealul culturii Černja-chov, cu toate că se impunea mai întâi discutarea pro-blemei provenienţei diferitor tipuri de podoabe folosite de creatorii şi purtătorii acestui complex cultural. Por-nind de la constatarea că mărgelele şi pandantivele de sticlă reprezintă una din categoriile cele mai numeroase de importuri romane prezente în aşezările şi necropo-lele de aspect Černjachov, autoarea apreciază că, după cadenţa difuzării acestor podoabe în Barbaricum-ul est-european, poate fi determinată intensitatea comerţului dintre populaţiile aflate extra Imperii şi lumea romană. În continuare O.V. Gopkalo prezintă pe scurt tipurile de mărgele şi pandantive de sticlă, precum şi cele de coral, carneol şi scoică marină, caracteristice pentru di-feritele faze cronologice ale culturii Černjachov, după care formulează concluzia (insuficient de argumentată însă), că etapele de pătrundere a importurilor romane în regiunea nord-vest pontică coincid cu datele cunoscute din izvoarele scrise despre acordarea de către romani

goţilor a subsidiilor monetare. În ce priveşte pandanti-vele de metal şi podoabele de chihlimbar, care, în marea lor majoritate, sunt fie de origine locală, fie din zona Mării Baltice, ele ar cunoaşte alte ritmuri şi legităţi de pătrundere şi utilizare în arealul culturii Černjachov decât piesele de port de factură romană. După părerea cercetătoarei, unele podoabe rare, lucrate din metal pre-ţios, descoperite în complexele de tip Černjachov, ar fi ajuns în spaţiul est-european odată cu deplasarea din nordul continentului a populaţiilor germanice. Referi-tor la mărgelele sau pandantivele de chihlimbar însă, autoarea consideră că ele reprezintă importuri aduse din zona Mării Baltice pe calea comerţului, deşi nu se exclude nici posibilitatea ca unele tipuri mai timpurii de asemenea piese de port să fi pătruns în mediul culturii Černjachov în ultima treime a sec. III p.Chr., ca urmare a migraţiei triburilor gotice.

Este de remarcat că monografia recenzată nu are şi un capitol concluziv, în care s-ar fi sintetizat ideile de bază ale celor trei capitole sau s-ar fi tratat şi alte probleme mai mult sau mai puţin importante, ridicate de antichităţile studiate de O.V. Gopkalo. În schimb, volumul cuprinde două rezumate, în limbile ucraineană şi engleză, ce fac accesibil conţinutul lucrării unui cerc mai larg de specialişti.

Anexele din partea a doua a monografiei includ 11 planşe cu desene (şase color şi cinci alb-negru) ce sintetizează grafic tipologia mărgelelor, un repertoriu al siturilor culturii Sântana de Mureş-Černjachov conţi-nând mărgele şi/sau pandantive, 37 de hărţi pe care sunt cartate diferitele tipuri de perle şi pandantive, o listă a mormintelor černjachoviene cu mărgele şi/sau pandan-tive şi 39 de ilustraţii (30 cu desene şi nouă cu fotografii color). Volumul mai cuprinde o bibliografie generală, alcătuită din diverse lucrări, rapoarte de săpătură şi alte materiale de arhivă, şi o listă a abrevierilor.

Încheiem această prezentare subliniind că dna dr. O.V. Gopkalo a pus la dispoziţia arheologilor o lucrare ştiinţifică necesară şi utilă, a cărei apariţie trebuie apre-ciată, chiar dacă are şi anumite lacune sau deficienţe.

BibliografieBloşiu 1975: C. Bloşiu, Necropola din secolul al IV-lea e.n. de la Leţcani (jud. Iaşi). AM VIII, 1975, 203-280.Ebert 1913: M. Ebert, Ausgrabungen bei dem „Gorodok Nikolajewka”, am Dnepr, Gouv. Cherson. PZ 1-2, 1913, 80-113.Ioniţă 1971: I. Ioniţă, Das Gräberfeld von Independenţa (Walachei) (Bonn 1971).Ioniţă 1986: I. Ioniţă, Chronologie der Sântana de Mureş-Černjachov Kultur. Peregrinatio Gothica. Archeologia Baltica 7, 1986, 295-351.Ioniţă 1988: I. Ioniţă, Recenzie la lucrarea „M. Tempelmann-Mączyńska, Die Perlen der römischen Kaiserzeit und der frühen Phase der Völkerwanderungszeit im mitteleuropäischen Barbaricum (Mainz am Rhein 1985)”. AM XII, 1988, 335-337.Ioniţă 1992: I. Ioniţă, Die Fibeln mit umgeschlagenem Fuß in der Sântana de Mureş-Černjachov-Kultur. Peregrinatio Gothika III, 1992, 77-90. Ioniţă, Mamalauca, Vornic 2009: I. Ioniţă, M. Mamalauca, V. Vornic, Antichitatea târzie în bazinul Prutului. Catalog (Bârlad 2009).Kovács 1912: I. Kovács, Marosszentannai napvandorlaskori temeto. Dolgozatok III, 2, 1912, 250-367.Stawiarska 1985: T. Stawiarska, Paciorki szklane z obszaru Polski północnej w okresie wpływow rzymskich (Wrocław 1985).Şovan 2005: O. Şovan, Necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Mihălăşeni (jud. Botoşani) (Târgovişte 2005).Tempelmann-Mączyńska 1985: M. Tempelmann-Mączyńska, Die perlen der römischen Kaiserzeit und der frühen Phase der Völkerwanderungszeit im mitteleuropäischen Barbaricum (Mainz am Rhein 1985).Vornic 2006: V. Vornic, Aşezarea şi necropola de tip Sântana de Mureş-Černjachov de la Budeşti (Chişinău 2006). Алексеева 1975: Е.М. Алексеева, Античные бусы Северного Причерноморья (Москва 1975).


Алексеева 1978: Е.М. Алексеева, Античные бусы Северного Причерноморья (Москва 1978).Алексеева 1982: Е.М. Алексеева, Античные бусы Северного Причерноморья (Москва 1982).Амброз 1971: А.К. Амброз, Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы. СА 2, 1971, 96-123.Бажан, Гей 1992: И.А. Бажан, О.А. Гей, Относительная хронология могильников черняховской культуры. В сб.: Проблемы хронологии эпохи латена и римского времени (Санкт-Петербург 1992),Безбородов 1964: М.А. Безбородов, Исследование стекол из стеклоделательной мастерской III-IV вв. н.э. у с. Комаров. МДАПВ 5, 1964, 81-85.Гей, Бажан1997: О.А. Гей, И.А. Бажан, Хронология эпохи «готских походов» (на территории Восточной Европы и Кавказа) (Москва 1997).Гороховский 1988: Е.Л. Гороховский, Хронология черняховских могильников Лесостепной Украины. В сб.: Труды Межународного конгресса археологов-славистов (Киев 1988), 34-46.Лихтер 1988: Ю.А. Лихтер, Стекло черняховской культуры. В сб.: Могильники черняховской культуры (Москва 1988), 101-110.Львова 1979: З.А. Львова, Технологическая классификация изделий из стекла. АСГЭ, 20, 1979, 90-103.Кравченко 1967: Н.М. Кравченко, Косановский могильник (по материалам раскопок В.П. Петрова и Н.М. Кравченко в 1961-1964). МИА 139, 1967, 77-136.Рафалович 1986: И.А. Рафалович, Данчены. Могильник черняховской культуры III–IV вв. н.э. (Кишинев 1986).Рикман 1967: Э.А. Рикман, Памятник Великого переселения народов (по раскопкам поселения и могильника у с. Будешты) (Кишинев 1967).Рикман 1975: Э.А. Рикман, Памятники сарматов и племен черняховской культуры. Археолoгическая карта Молдавской ССР 5 (Кишинев 1975).Стоянова 2006: А.A. Стоянова, Намисто i пiдвiски населення Криму III ст. до н.э. – IV cт. н.э. Автореф. дисс. … канд. ист. наук (Киев 2006).Сымонович 1959: Э.А. Сымонович, Об единстве и различиях памятников черняховской культуры. СА XXIX-XXX, 1959, 84-107.Сымонович 1963: Э.А. Сымонович, Магия и обряд погребения в черняховскую эпоху. CA 1, 1963, 49-60. Тиханова 1957: М.А. Тиханова, О локальных вариантах черняховской культуры. СА 4, 1957, 168-194.Шаров 1992: О.В. Шаров, Хронология могильников Ружичанка, Косаново, Данчены и проблема датировки черняховской керамики. В сб.: Проблемы хронологии эпохи латена и римского времени (Санкт-Петербург 1992), 161-164.Щапова 1964: Ю.Л. Щапова, Результаты спектрального анализа стеклянных изделий и брака из стеклоделательной мастерской, открытой в с. Комаров Черновицкой области. МДАПВ 5, 1964, 81-85.Щапова 1978: Ю.Л. Щапова, Мастерская по производству стекла у с. Комарово (III-IV вв.). СА 3, 1978, 230-242.

Vlad VORNIC (Chişinău)

IN HONOREM

ARHEOLOGUL SERGHEI COVALENCO LA 50 DE ANI

S-a născut pe data de 10 septembrie 1960 în oraşul Kiev, Ucraina, într-o familie de muncitori, şcoala me-die a urmat-o în oraşul Chişinău, pe care o absolveşte în 1977. În acelaşi an Serghei Covalenco pentru prima dată a participat la lucrările unui şantier arheologic, fi-ind angajat temporar ca muncitor în expediţie la Secţia de Etnografie şi Studiul Artelor a Academiei de Ştiinţe, iar în anul următor activează deja în calitate de laborant în Sectorul de Arheologie.

În 1978 se înscrie la Facultatea de Istorie a Uni-versităţii de Stat din Chişinău, urmând specializarea arheologie. În anii studenţiei Serghei Covalenco face cunoştinţă cu paleoliticianul Ilie Borziac, care în acea perioadă iniţiase efectuarea săpăturilor sistematice la staţiunea Cosăuţi. Anume aici, pentru prima dată a fost cucerit de farmecul civilizaţiei paleolitice. În 1983 absolveşte universitatea, ia licenţa în istorie, şi tânărul pasionat de cercetarea celei mai vechi epoci a istoriei omenirii este angajat în calitate de laborant superior (1983-1986), ulterior cercetător ştiinţific inferior (1986-1989) în Sectorul de Arheologie al Secţiei de Etnografie şi Studiul Artelor.

În intervalul anilor 1989-1992 urmează un stagiu de doctorat la Institutul de Arheologie, filiala din Leningrad (actualmente Institutul de Istorie a Culturii Materiale, Sankt-Petersburg) a Academiei de Ştiinţe a URSS. Teza de doctor cu titlul Paleoliticul târziu în zona Nistreană a Moldovei o susţine cu succes în 1992, obţinând titlul de doctor în istorie. În acelaşi timp Serghei Covalenco scrie un şir de lucrări dedicate staţiunii cu mai multe niveluri Cosăuţi, abordând şi unele probleme teoretice privind studiul mezoliticului. Revenind la Chişinău, este desemnat prin concurs în funcţia de cercetător ştiinţific (1993-1997), ulterior cercetător ştiinţific superior (1997-2000) în Secţia Arheologie Preistorică şi Tracologie a Institutului de Arheologie şi Istorie Veche a AŞM. În-cepând din anul 2000 şi până în 2006, dl Serghei Co-valenco activează în calitate de cercetător ştiinţific în Secţia de Arheologie a Muzeului Naţional de Istorie a Moldovei. Din anul 2006 redevine angajat – în calitate de cercetător ştiinţific superior în Secţia de Arheologie Preistorică şi Tracologie – a Centrului de Arheologie al Institutului Patrimoniului Cultural al AŞM.

Cea mai bună şcoală de cercetare în teren pentru dl dr. Serghei Covalenco în domeniul paleoliticului a fost

participarea sa în calitate de laborant la săpăturile de la formidabila staţiune din paleoliticul superior Cosăuţi, conducător al cărora era, în perioada anilor 1982-1992 şi 1993-1994 (la Cosăuţi) şi 1987 (la grota Brînzeni I), regretatul Ilie Borziac. Această activitate l-a determinat şi mai mult să se specializeze în cercetarea paleoliti-cului superior şi a mezoliticului. Deja din anii ’90 ai secolului trecut dl Covalenco de sine stătător efectuează investigaţii în staţiuni mezolitice, acestea manifestân-du-se prin săpăturile de la staţiunile Sărăteni (1994) şi Bilicenii Vechi XII (1997-2001). În anul 2005, încep lucrările sistematice de la staţiunea paleoliticului supe-rior Raşcov VIII, aflată într-o microzonă peisagistică de invidiat, cu văi abrupte şi stâncoase ale râuleţului Va-lea Adîncă, cunoscută prin numeroase situri din diferite perioade şi epoci. Prin perieghezele arheologice între-prinse pe Răutul de Mijloc şi pe malul stâng al râului Nistru, Serghei Covalenco a identificat alte noi staţiuni – Hruşca, Calfa, Crasnogorca, Căpreşti etc.

202

Pe parcursul activităţii sale ştiinţifice, dr. Serghei Covalenco a beneficiat de câteva stagii de documentare ştiinţifică: la Sankt Petersburg, în Laboratorul de Cer-cetări Experimentale în domeniul trasologiei al Institu-tului de Istorie a Culturii Materiale (1988); la Depar-tamentul Arheologie al Universităţii din Cairo, Egipt, oferit de Guvernul Republicii Islamice Egipt (2006).

În calitate de cadru didactic universitar, dl S. Cova-lenco este titular a două cursuri de arheologie: Введение в преисторию şi История материальной культуры (палеолит и мезолит), pe care le ţine studenţilor în-cepând cu anul 2000 la Şcoala Superioară de Antropo-logie. Din 1999 este membru al colegiului de redacţie,

iar din 2003 – redactor responsabil al revistei ştiinţifice Stratum Plus.

La cei 50 de ani, dl dr. Serghei Covalenco a reuşit să se impună ca un formidabil specialist în domeniul paleoliticului şi mezoliticului, obţinând stima nu numai a prietenilor, dar şi a colegilor şi studenţilor săi, remar-cându-se mai ales prin meticulozitate, documentare im-pecabilă şi înalt profesionalism. În acelaşi timp, el se manifestă şi ca un bun conducător şi organizator de şan-tiere arheologice, cum sunt cele de la Cosăuţi, Raşcov VIII sau Chişinău-Valea Morilor.

Vitalie BURLACU (Chişinău)

Lista lucrărilor publicate de dr. Serghei Covalenco:

I. Monografii1. Свод археологических памятников Каменского района Приднестровской Молдавской Республики

(Тирасполь 2006) (în colaborare cu V. Sinica, E. Tašči, N. Telnov, S. Fidelskij, I. Četverikov, T. Ščerbakova).2. Верхнепалеолитическая стоянка Рашков VII (Кишинев 2007) (în colaborare cu N. Chetraru şi G. Grigor’eva).3. Свод археологических памятников Рыбницкого района Приднестровской Молдавской Республики

(Тирасполь 2008) (în colaborare cu V. Sinica, N. Telnov, S. Fidelskij).

II. Articole1. Калфа – новая позднепалеолитическая стоянка в Нижнем Поднестровье. В сб.: Молодежь, наука, про-

изводство. Тезисы докладов республиканской Конференции молодых ученых, 27-28 ноября 1986 года (Кишинев 1986), 82-83.

2. Новые данные о позднем палеолите Нижнего Поднестровья. В сб.: Молдавское Поднестровье в перво-бытную эпоху (Кишинев 1987), 16-41 (în colaborare cu I. Borziac).

3. Некоторые данные о многослойной палеолитической стоянке Косоуцы на Среднем Днестре. В сб.: Чет-вертичный период. Палеонтология и археология (Кишинев 1989), 201-218 (în colaborare cu I. Borziac).

4. Поселение первого культурного слоя многослойной палеолитической стоянки Косоуцы на Среднем Дне-стре. АИМ в 1984 г., 1989, 16-32 (în colaborare cu I. Borziac).

5. Исследования второго культурного слоя многослойной палеолитической стоянки Косоуцы на Среднем Днестре. АИМ в 1985 г., 1990, 3-23 (în colaborare cu I. Borziac).

6. Мезолитические памятники Северной Молдавии. В сб.: Археологические исследования молодых ученых Молдавии (Кишинев 1990), 9-25.

7. Исследования слоя 3Б многослойной палеолитической стоянки Косоуцы на Среднем Днестре. АИМ в 1986 г., 1992, 3-28 (în colaborare cu I. Borziac).

8. Поселение слоя 3 стоянки Косоуцы на Среднем Днестре. В сб.: Материалы и исследования по археологии и этнографии Молдовы (Кишинев 1992), 48-69 (în colaborare cu I. Borziac).

9. Поздний палеолит Молдавского Приднестровья (проблемы культурогенеза, функций орудий, хозяйства). Автореф. ...канд. ист. наук (С. Петербург 1993).

10. The chronological division of the Late Palaeolithic sites from the Moldavian Dniester area. In: Préhistoire Europeénne 7 (Liege 1995), 153-167.

11. Aşezarea mezolitică de la Sărăteni. Tyragetia III, 1995, 85-106 (în colaborare cu N. Chetraru).12. The Upper palaeolithic industries in Dniester yone of Moldavia. In: Préhistoire Europeénne 7 (Liege 1995),

233-267.13. Aşezări paleolitice de lângă orăşelul Otaci. Tyragetia IV-V, 1997, 49-79 (în colaborare cu N. Chetraru).14. Новые данные о мезолитической стоянке Саратены в Нижнем Попрутье. In: Vestigii arheologice din

Moldova (Chişinău 1997), 62-110 (în colaborare cu N. Chetraru).15. Новые полевые исследования мезолита и неолита Молдовы. In: Vestigii arheologice din Moldova (Chişinău

1997), 57-61 (în colaborare cu O. Larina, P. Vehler, V. Dergaciov, V. Bicbaev).16. Staţiunea mezolitică în grota Brânzeni. Tyragetia VI-VII, 1998, 57-67 (în colaborare cu N. Chetraru).17. Bazele tipologice de individualizare a complexelor mezolitice din Moldova. Tyragetia VIII, 1999, 15-22 (în

IN HONOREM

203

colaborare cu N. Chetraru).18. Bădragii Vechi – complex mezolitic de tip Kukrek din regiunea Prutului de Mijloc. Tyragetia VIII, 1999, 23-28

(în colaborare cu N. Chetraru).19. Некоторые особенности развития верхнепалеолитических индустрий в днестровской зоне Молдавии.

Stratum Plus 1, 1999, 168-195 (în colaborare cu N. Chetraru).20. К вопросу о развитии позднемезолитических индустрий в Карпато-Днестровском регионе. Stratum Plus

1, 1999, 257-262 (în colaborare cu V. Ţoi).21. Цариград II – поселение раннего неолита на р. Реут. Stratum Plus 2, 1999, 141-147 (în colaborare cu S.

Bodean).22. Particularităţile tehnico-tipologice ale complexului de silex din staţiunea paleoliticului superior Raşcov VII.

Tyragetia IX, 2000, 31-50 (în colaborare cu N. Chetraru).23. Позднепалеолитическая стоянка Рашков VII (кремневая индустрия). Stratum Plus 1, 2000, 272-314 (în

colaborare cu N. Chetraru, G. Grigor’eva).24. Consideraţii privind vârsta relativă a staţiunii din paleoliticul superior Raşcov X. Tyragetia IX, 2001, 75-80 (în

colaborare cu N. Chetraru).25. Fortificaţia getică „Saharna-La Revechin” – sistemul defensiv. Tyragetia XI, 2002, 41-48 (în colaborare cu Al.

Levinschi, E. Abîzova).26. Staţiunea mezolitică Bilicenii Vechi XII. Tyragetia XII, 2003, 25-36.27. Teţcani X – staţiune musteriană în zona Prutului de Mijloc. Tyragetia XIII, 2004, 16-21.28. Раскопки мезо-неолитической стоянки Старые Биличены 12. In: Cercetări arheologice în Republica

Moldova (2000-2003), Vol. I, Chişinău, 2004, 5-16.29. К вопросу о днестровском эпиориньяке. Stratum Plus 1, 2003-2004, 301-306.30. Analiza comparativă a monumentelor paleolitice superioare Raşcov VII-VIII. Tyragetia XV, 2005, 36-43.31. Раннепалеолитическая находка из Кошницы. RA I, 1, 2005, 168-169 (în colaborare cu S. Puţuntică).32. Технико-типологическая характеристика верхнепалеолитического комплекса Рашков 8. RA I, 1, 2005,

152-167 (în colaborare cu N. Chetraru).33. Рукоятки из рога и кости верхнепалеолитической стоянки Рашков 7. RA II, 1, 2006, 262-266 (în colaborare

cu N. Chetraru).34. Кремневый инвентарь раннетрипольского поселения Александровка 1. RA II, 1, 2006, 198-212 (în

colaborare cu S. Bodean).35. Noi vestigii getice în zona Codrilor Moldovei. Tyragetia XV, 2006, 34-43 (în colaborare cu Al. Levinschi, S.

Bodean).36. Repertoriul arheologic al raionului Ungheni. Pyretus III, 2006, 5-40.37. Александру Николаевичу Левинскому 50 лет! RA III, 1-2, 2007, 402.38. Культовый пещерный комплекс Холеркань-Мэркэуць. RA IV, 1, 2008, 273-294 (în colaborare cu A. Grama,

Al. Levinschi).39. Илье Александровичу Борзияку – 60 лет! RA IV, 1, 2008, 250-251.40. О многослойной верхнепалеолитической стоянке Рашков 8. В сб.: Сергiи Миколайович Бiбiков. Та

пирвiчна на археологiя (Киiв 2008), . 41. Стоянки-мастерские верхнего палеолита среднего течения Реута. Stratum Plus 1, 2010, 269-275 (în

colaborare cu N. Chetraru).

ION HONOREM

IN MEMORIAM

OMAGIU BUNULUI PRIETEN ŞI COLEG*

„Dr. Ilie Borziac este, fără îndoială, un om vred-nic…”. Aşa începeam, cu doi ani în urmă, Omagiul adus unui mare specialist al arheologiei paleoliticului european1. Acum, trebuie să spunem că Dr. habilitat Ilie Borziac a fost un om vrednic, pentru că la data de 19 martie 2010, prietenul şi colegul nostru a trecut la cele veşnice, înveşnicind omul pe care l-a studiat de-a lungul întregii sale vieţi, poate nedrept de scurtă. A fost un om al pământului, al cercetărilor de teren, al descoperirilor arheologice, pe care le-a făcut într-o manieră ştiinţifică deosebită, cu probitate profesională recunoscută de către toţi specialiştii care au avut şansa să colaboreze cu el.

Ne-am întâlnit, pentru prima dată, la Colocviul in-ternaţional organizat de Comisia a VIII-a, Cercetarea paleoliticului superior european din cadrul Uniunii In-ternaţionale de Ştiinţe Preistorice şi Protoistorice, la Ni-tra (Cehoslovacia) şi Cracovia (Polonia), în noiembrie 1989; pe vremea aceea, noi eram Republica Socialistă România, iar el, Ilie Borziac, aparţinea Republicii So-vietice Moldovene, relaţiile directe fiind interzise între românii de la vest de Prut şi cei de la est de acest râu. Atunci, la Nitra, Ilie Borziac mi-a spus că ar merge pe jos până la Putna, la mormântul Voievodului întregii Moldove, Ştefan cel Mare. După numai câteva luni, a avut această posibilitate, în cadrul primului Colocviu pe care Institutul de Arheologie Iaşi al Academiei Române l-a organizat pentru ca arheologii de Iaşi să se cunoască cu arheologii de la Chişinău.

Au trecut peste 20 de ani de frumoasă, rodnică, benefică prietenie şi colaborare, pe teren şi în volume speciale. Noi doi am fost primii români care, după 70 de ani, am redescoperit marea staţiune paleolitică de la Molodova, pe Nistru, identificată şi cercetată parţial de arheologul şi geologul N.N. Moroşan, în 1927 (pe când acest teritoriu aparţinea României). În primăvara anului 1997, împreună cu Ilie Borziac, am condus o echipă mixtă, formată din specialişti din Franţa, Belgia, Ucraina, pentru a analiza oportunitatea reluării săpături-lor arheologice în această mare staţiune a Paleoliticului

european. Până în 1997, dar şi după aceea, Ilie a fost cu mine la Mitoc, pe Prut, jud. Botoşani, aşa cum şi eu am fost cu el la Cosăuţi, pe Nistru, jud. Soroca. A participat la mai multe campanii de săpături la Mitoc, după cum şi eu am fost alături de el la săpăturile sale de la Cosăuţi. Noi doi, impreună cu Paul Haesaerts (Institutul Regal de Ştiinţele Naturii de la Bruxelles) şi colaboratorii săi, cu Marcel Otte (Universitatea din Liege) şi colabora-torii săi, am readus în conştiinţa specialiştilor europeni (şi nu numai) realităţile arheologice paleolitice dintr-o largă arie geografică europeană, pată albă pe harta Pa-leoliticului mijlociu şi superior european.

Împreună, noi doi am pus bazele unui Program co-erent, pe lungă durată, de cercetare şi valorificare a celor mai importante descoperiri paleolitice din spaţiul geo-grafic dintre Nistru şi Tisa. Paleoliticul superior vechi, Paleoliticul inferior şi mijlociu, Paleoliticul superior recent2, toate în franceză, pentru a fi de folos şi speci-

* Text preluat din volumul: Vasile Chirica şi George Bodi (ed.) Arta antropomorfă feminină în preistoria spaţiului carpato-nistrean. Volum dedicat memoriei prof. dr. doc. Ilie Borziac, BAI, XXIII, Ed. PIM, Iaşi, 2010, 256 p. ISBN: 978-606-520-326-6 (n.red.).

1 V. Chirica, Prof. univ. dr. habil. Ilie Borziac la 60 de ani, în ArhMol., XXXII, 2009 (2010), p. 410-411.2 V. Chirica, I. Borziac, N. Chetraru, Gisements du Paléolithique supérieur ancien entre le Dniestr et la Tissa, BAI, V, Iasi, 1996,

335 p. I.S.B.N. 973-95892-6-x ; V. Chirica, I. Borziac, Gisements du Paleolithique inferieur etmoyen entre le Dniestr et la Tissa, BAI, XIV, Iasi, 2005, 385 p. I.S.B.N. 973-7755-05-7 ; V. Chirica, I. Borziac, Gisements du Paléolithique supérieur récent entre le Dniestr et la Tissa, BAI, XXII, Ed. PIM, Iaşi, 2009, 323 p., ISBN: 978-606-520-326-6.

205IN MEMORIAM

aliştilor europeni, au devenit lucrări de referinţă; peste doi ani, ar fi trebuit să realizăm, tot împreună, volumul privind staţiunile epipaleolitice şi mezolitice dintre Nis-tru şi Tisa, încheindu-ne, astfel, obligaţiile pe care ni le-am asumat, de a aduce la lumină viaţa comunităţi-lor umane paleolitice din acest areal geografic. Aveam şi alte proiecte comune: după publicarea Monografiei asupra Mitocului3, ar fi trebuit să urmeze Monografia Cosăuţi, iar după volumul consacrat staţiunii Climăuţi II4, ar fi trebuit să valorificăm împreună cercetările de la Mitoc-Pârâul lui Istrati şi Mitoc-Valea Izvorului, de la Brînzeni, din alte staţiuni paleolitice, ca şi alte lu-crări consacrate vieţii materiale, sociale şi spirituale a comunităţilor umane paleolitice, urmând primei lucrări de acest gen din literatura Paleoliticului românesc5.

* * *Ilie Borziac s-a născut la data de 22 iulie 1948, în

com. Bulboci, lângă Soroca, unde a făcut şi şcolile de până la cursurile universitare. În 1972 a absolvit Facul-tatea de Istorie a Universităţii de Stat din Chişinău, dar s-a impus ca un pasionat al arheologiei încă din timpul studenţiei, când şi-a făcut şi „practica” în domeniu, în compania unor iluştri arheologi basarabeni: prof. Ion Niculiţă şi prof. N. Chetraru. Indeosebi cu N. Chetra-ru, Ilie a străbătut spaţiul geografic dintre Prut şi Nis-tru, iar rezultatul a fost descoperirea a peste 200 de noi staţiuni paleolitice, multe dintre acestea fiind introduse în circuitul ştiinţific prin strădaniile sale de mai târziu. În această postură, de student-arheolog a fost remarcat de Profesorul P.I. Boriskovskii, Patriarhul arheologiei europene a Paleoliticului, cum l-am numit în 1980, cu ocazia unei vizite la Leningrad, la Institutul de Arheo-logie al Academiei de Ştiinţe a URSS. La numai un an după terminarea facultăţii, a fost acceptat la doctorat, de către Prof. P.I. Boriskovskii, susţinandu-şi, în 1978, cu un succes binemeritat Teza cu titlul Paleoliticul superi-or din Nord-Vestul R. Moldova, lucrare bazată aproape exclusiv pe cercetări şi descoperiri proprii, dar mai ales pe o interpretare modernă a descoperirilor. În această perioadă, doctorandul Ilie Borziac a putut lua cunoştin-ţă cu literatura occidentală de profil, Şcoala paleolitică rusă având permanente şi rodnice contacte cu specialiş-tii occidentali în domeniu.

Revenit la Chişinău în 1976, tânărul cercetător a trecut succesiv treptele devenirii profesionale, inclusiv pe temeiuri administrative, în cadrul Institutului de Ar-heologie-Istorie, până in 1999, când a trecut la Univer-sitatea Liberă Internaţională a R. Moldova, fie ca şef al Departamentului Ştiinţă şi Studii Postuniversitare

(1999-2005), fie ca cercetător ştiinţific principal şi se-cretar ştiinţific al Institutului de Istorie şi Ştiinţe Politice din cadrul Facultăţii de Istorie şi Relaţii Internaţionale (din 2005). Cultura sa generală, pregătirea de speciali-tate, probitatea sa profesională în domeniul Arheologiei preistorice, al Istoriei antice, cu necesarele implicaţii ştiinţifice în domeniul disciplinelor conexe arheologiei, au făcut posibilă, ba chiar au impus prezenţa sa la ca-tedră, la diverse şcoli superioare de la Chişinău, unde a prezentat studenţilor cursuri strălucite în domenii dife-rite, dar care impuneau o strictă specializare.

In paralel cu aceste activităţi ştiinţifice şi didactice, Ilie Borziac a colaborat la editarea şi tipărirea mai mul-tor serii de publicaţii ştiinţifice în domeniul arheologiei şi istoriei vechi, de la Chişinău, devenind membru al comitetelor lor de redacţie.

Pe criterii strict profesionale, pe baza competenţe-lor sale ştiinţifice, ca urmare a valorificării descoperi-rilor proprii sau ale altora mai vechi, dr. Ilie Borziac s-a impus şi atenţiei specialiştilor europeni, care l-au cooptat membru-reprezentantul R. Moldova în Comisia a 8-a, Problemele Paleoliticului superior, a Uniunii In-ternaţionale de Ştiinţe Pre- şi Protoistorice, apoi mem-bru al Consiliului Permanent al UISPP, aceeaşi calitate având-o şi în cadrul Uniunii Internaţionale de Studiere a Cuaternarului (INQUA). Pe teritoriul R. Moldova, Ilie Borziac a organizat şi condus săpăturile arheologice de specialitate pe şantierele staţiunilor paleolitice de la Co-săuţi, Raşcov VII, VIII, Corpaci şi Corpaci-Mâs, Gor-dineşti, Cuconeştii Vechi, Costeşti, Duruitoarea Veche, Ciuntu, Trinca I-III, Brînzeni, Podgori, Buzdugeni, dar a participat şi la cercetările din Ucraina, la Molodova şi Korolevo. Pe şantierele sale au făcut ucenicie alţi arheologi, deveniţi specialişti recunoscuţi în Preistoria spaţiului dintre Prut şi Nistru: O. Leviţki, I. Manzura, S. Covalenco, V. Haheu, V. Burlacu, ori paleontologii Th. Obadă, A. Prepeliţă, V. Pascaru. I-a primit cu aceeaşi dragoste şi le-a împărtăşit din ştiinţa sa, pe arheologii români C. Beldiman, Em. Alexandrescu, ori pe unii membri ai Şcolii de arheologia paleoliticului de la Tar-govişte. Tuturor le-a fost apropiat prieten, sfătuitor, în-drumător, le-a oferit cu generozitate informaţii şi mate-riale arheologice, pe care le-au valorificat în studii care au îmbogăţit accesul la cunoaşterea realităţilor arheo-logice din Preistoria întregului spaţiu carpato-nistrean.

Specialistul Ilie Borziac a făcut cunoscute realiză-rile sale în domeniul întregii epoci paleolitice, prin cele peste 70 de comunicări ştiinţifice, prezentate la reuniuni ştiinţifice interne şi internaţionale, la marile congrese organizate de UISPP, de Comisia a 8-a a UISPP, la co-

3 M. Otte, V. Chirica, P. Haesaerts, L’Aurignacien et le Gravettien de Mitoc-Malu Galben, ERAUL 72, Liège, 2007, 233 p., ISBN : 978-2-930495-03-3.

4 I. Borziac, V. Chirica, A. David, L’Aurignacien moyen et tardif de l’espace carpatique-dniestreen. Le Gisement Climauti II, BAI, XIX, Ed.PIM, Iaşi, 2007, 225 p., ISBN: 978-973-716-839-9.

5 I. Borziac, V. Chirica, M. Văleanu, Culture et sociétés pendant le Paléolithique supérieur de la zone carpato-dniestréenne, BAM, VI, Ed. PIM, Iaşi, 2006, 442 p., ISBN: 978-973716-495-7.

206 IN MEMORIAM

locvii speciale pe teme diverse, indeosebi cu privire la discipline conexe arheologiei paleoliticului. În acelaşi context, se apreciază cooperarea sa la organizarea şi buna desfăşurare a primului Colocviu arheologic so-vieto-american, cu o vizită specială pe şantierul de la Cosăuţi (1989), iar în 1991 a făcut parte din delegaţia ruso-moldo-ucraineană în USA, la mai multe institute de cercetare ştiinţifică şi muzee de profil6.

Ca urmare a bogatei sale activităţi ştiinţifice şi didactice, Ilie Borziac a trecut cu excelenţă examene-le cuvenite, cu o lucrare specială, absolut remarcabilă (rămasă încă în stare de manuscris), prin care a obţinut titlul ştiinţific de doctor habilitat (doctor docent în alte sisteme universitare şi academice).

* * *La aniversarea sa de 60 de ani, Universitatea Libe-

ră Internaţională din Rep. Moldova, prin Departamentul Informaţional Biblioteconomic şi Institutul de Istorie şi Ştiinţe Politice, a fost realizat şi tipărit un volum spe-cial, dedicat personalităţii lui Ilie Borziac, cercetător, profesor, om de aleasă şi bogată cultură arheologică şi istorică, prieten devotat al celor care voiau să se afir-me în cercetarea arheologică a ţării sale. L-au omagiat, printre alţii, prietenii săi de o viaţă, prof. univ. dr. ha-bilitat Gh. Postică şi scriitorul Andrei Vartic (trecut la Domnul, în 2009)7.

* * *Ilie Borziac a avut o viaţă consacrată muncii, cer-

cetării ştiinţifice, evaluării şi evidenţierii tuturor aspec-telor cu privire la comunităţile umane dintr-o largă arie geografică europeană, creaţiile lor materiale şi spiritu-ale. Şi-a indeplinit cu credinţă, cu dăruire, cu pasiune, cu sacrificiu, crezul său, idealurile sale ştiinţifice. În aceeaşi măsură, Ilie Borziac a avut parte de satisfac-ţiile binemeritate ale muncii sale, mai ales morale, de recunoaştere unanimă a calităţilor sale profesionale. Nu acelaşi lucru se poate spune despre omul Ilie Borziac; aşa cum remarca şi Andrei Vartic8, viaţa sa a fost întu-necată, nu o dată, de necruţătoare tragedii ale familiei sale. A fost doborât de acestea, dar a avut puterea să se ridice, să renască, să continue să cerceteze, să scrie, să publice, să-şi reia viaţa aproape de la capăt. Nedreptele

situaţii prin care a trecut nu i-au schimbat caracterul; Ilie a rămas, până la moarte, acelaşi om bun, darnic, os-pitalier acasă sau pe şantierele sale arheologice, mereu cu zâmbetul pe buze, mereu gata de o glumă, îndatoritor faţă de cei care îi făceau bine, nepătimaş faţă de cei care nu-l iubeau. L-am cunoscut ca pe un om vesel, chiar atunci cand era serios, coleg şi prieten de nădejde, re-ceptiv la observaţii critice întemeiate, ironic faţă de cei care îşi declamau neputinţele ştiinţifice, pătimaş chiar faţă de cei care interpretau eronat realităţi arheologice evidente.

Dumnezeu să-l odihnească printre aleşii Săi.Vasile CHIRICA (Iaşi)

* * *La aflarea tristei veşti privind decesul bunului coleg

şi prieten, arheologi preistoricieni din Ţară (prof.dr. M. Cârciumaru şi conf. dr. M. Anghelinu, Târgovişte, conf.dr. Cornel Beldiman, Bucureşti, dr. Magda Lazarovici, dr. Dan Monah, dr. M.-C. Văleanu, dr. George Bodi, drd. B. Minea, Iaşi), şi membri ai Comisiei a VIII-a – Pro-bleme ale Paleoliticului superior: J. Kozlowski, preşe-dintele Comisiei, Josep M. Fullola, secretarul Comisiei, Dominique Sacchi, fostul secretar al Comisiei, Eugenia Adam, Igor Sapojnikov, G. Onoratini, mi-au trimis me-saje de condoleanţe, în care au exprimat profunda triste-ţe pentru pierderea unui mare arheolog al Paleoliticului european. Iată cuvintele prof. J. K. Kozlowski: « Ilié fut toujours un chercheur de premier rang, dont les fouilles furent menées avec la plus grande minutie dans des con-ditions parfois extrêmement difficiles. Ilié nous a laissé de nombreux travaux qui ont permis d’éclairer les civili-sations paléolithiques de Moldavie, souvent rédigées en collaboration avec notre collègue Vasile Chirica de Iasi. Cette activité a mis en lumière les contactes en entre les steppes eurasiatiques et l’Europe Centrale, position cruciale pour l’ensemble des deux continents en présen-ce. Outre l’homme d’une très grande générosité, nous regretterons les nombreuses fouilles restées inédites, spécialement à Cosauoutsi. Notre Commission adresse toute son réconfort à sa famille, à ses nombreux amis et à ses collègues, avec l’espoir que l’immense tâche entre-prise par Ilié ne soit pas abandonnée. »

6 Gh. Postică, Ilie Borziac – savant de notorietate internaţională, în Ilie Borziac la 60 de ani. Biobibliografie, Chişinău, 2008.7 Dr. hab. Gh. Postică (sub red.), Ilie Borziac la 60 de ani. Biobibliografie, Chişinău, 2008.8 Andrei Vartic, Ilie Borziac la poarta simbioticului, în Gh. Postică (sub red.), Ilie Borziac la 60 de ani. Biobibliografie, Chişinău, 2008.

GAVRILĂ SIMION (18 noiembrie 1928-28 aprilie 2010)

Comunitatea academică şi universitară din Repu-blica Moldova a primit cu mare durere vestea trecerii în nefiinţă a marelui muzeograf, arheolog, profesor, a Omului care a fost Gavrilă Simion. Descendent dintr-o familie de moşneni din Adâncata, jud. Ialomiţa, va urma rând pe rând studiile gimnaziale şi cele liceale în comuna natală şi la Ploieşti, pentru a-şi lua, din cauza războiului, bacalaureatul la Cluj. Pasiunea pentru isto-rie l-a determinat pe tânărul G. Simion să se înscrie la Facultatea de Istorie a Universităţii din Bucureşti, pe care o absolveşte cu brio în anul 1953. A avut şansa şi onoarea să cunoască aici mari personalităţi ale vieţii universitare şi ştiinţifice, profesorii Ion Nestor, Emil Condurachi, Grigore Florescu şi Andrei Oţetea, despre care-şi va aminti cu deosebit respect, recunoştinţă şi pi-etate în tot restul vieţii, în cadru privat sau public, cu ocazia diverselor manifestări ştiinţifice sau la orele de muzeologie.

Plin de entuziasm, perseverent şi cu dragoste pentru valorile trecutului şi patrimoniul cultural, a servit cu de-votament ştiinţa muzeografică şi cea arheologică, con-stituind, la Tulcea, o întreagă instituţie muzeală. Astfel, un simplu muzeu de provincie, cu un număr infim de exponate, a ajuns un etalon al muzeografiei româneşti şi europene, un adevărat complex eco-muzeal, în care s-au regăsit toate etapele de identificare, conservare şi valorificare a patrimoniului cultural şi natural al Deltei Dunării. Gavrilă Simion a edificat treaptă cu treaptă un centru de cercetare de prestigiu, ajuns, în anul 1993, la rang de Institut de Cercetări Eco-Muzeale al Dunării de Jos. Astăzi complexul numără patru muzee – de istorie şi arheologie, de artă populară şi etnografie, de artă, de ştiinţe ale naturii, o bibliotecă şi săli de laboratoare, în care specialiştii îşi pot efectua cercetările. A reuşit să pună în valoare un şir de monumente ale antichităţii, restituind patrimoniului cultural românesc bazilica de la Niculiţel, cetatea Halmyris, vestigiile vechiului Aegys-sus de pe Dealul Monumentului. Impresionează diver-sitatea colecţiilor şi condiţiile optime de conservare şi expunere.

De-a lungul timpului, prof. dr. Gavrilă Simion a luat parte activ la cele mai importante săpături arheolo-gice efectuate în jumătatea de nord a Dobrogei. Pentru a ne da seama despre volumul şi valoarea monumentelor cercetate, este suficientă o simplă enumerare a unora

dintre acestea, cum ar fi şantierul arheologic de la Muri-ghiol, unde şi-a dezvoltat aptitudinile de cercetător sub bagheta lui Ex. Bujor; au urmat şantierele arheologice de la Teliţa, Isaccea, Enisala (necropolă care a oferit cel mai mare număr de morminte), cetatea de refugiu de la Beştepe, cetatea de la Beidaud şi, desigur, complexul de la Celic-Dere-Teliţa, la studierea căruia a depus mult suflet şi străduinţă. Rezultatele acestor săpături au fost valorificate într-un şir de studii publicate în România şi peste hotare. Ele au oferit răspunsuri la mai multe pro-bleme legate de istoria şi civilizaţia populaţiilor nord-tracice şi a urmaşilor lor, daco-romanii şi românii de pe teritoriul Dobrogei. În această ordine de preocupări, în postura de director, a urmărit ca prin colectivul de arheologi şi etnologi ai muzeului să fie cercetate şi puse în circuit valorile tuturor popoarelor conlocuitoare din Dobrogea. Bazele de cercetare arheologică, expoziţiile tradiţionale judeţene şi cele naţionale constituie cărţile de vizită ale directorului Gavrilă Simion şi ale colecti-

208 IN MEMORIAM

vului de specialişti pe care l-a constituit şi condus aproa-pe o jumătate de veac. Această calitate am descoperit-o şi noi, basarabenii veniţi la studii în România, pentru care s-a manifestat într-un mod deosebit. Cu noi, cei din Moldova dintre Prut si Nistru, prof.univ.dr. Simion Gavrilă a stabilit cele mai cordiale legături de prietenie şi parteneriat în cercetarea arheologică şi cea muzeală. Amiciţia sa cu profesorul chişinăuean Ion Niculiţă i-a jalonat ultimele două decenii viaţa, îndreptându-i paşii spre Basarabia. În calitate de profesor asociat al Uni-versităţii de Stat din Moldova, dând dovadă de mare vizionar, prof. univ. dr. Gavrilă Simion a pregătit patru generaţii de studenţi în domeniul muzeal, unii dintre aceştia devenind specialişti cu titlul de doctor în ştiinţe. S-a dedicat cu entuziasm procesului didactic, fără emfa-ză, cu modestia-i caracteristică, oferind un exemplu de

altruism şi devotament. A fost un Om remarcabil pentru toţi cei din breasla arheologică, etnologică şi de cultură istorică din Basarabia, pe care i-a îndrumat şi i-a ajutat în diverse domenii de cercetare.

Adresăm sincere condoleanţe multstimatei familii Simion din partea prietenilor din stânga Prutului – Ion Niculiţă, Gheorghe Postică, Oleg Leviţki, Aurel Zanoci, Alexandru Popa, Serghei Agulnicov, Andrei Nicic, Va-lentin Dergaciov şi alţii, care l-au cunoscut mai mult sau mai puţin pe distinsul Profesor şi au avut ocazia de a savura din vorba-i simplă, plină de conţinut şi înţe-leaptă.

Dumnezeu să-l odihnească în pace şi fie-i ţărâna uşoară.

Cu gratitudine şi mult respect,Tudor ARNĂUT

(Chişinău, Universitatea de Stat din Moldova)

ПАМЯТЬ О ДРУГЕ

12 января 2010 года скоропостижно скончался Валерий Михайлович Кожокару – учитель, исто-рик-краевед, археолог, писатель, а в первую очередь многогранный, жизнерадостный и оптимистичный человек.

Валерий Кожокару родился в 1957 году в селе Новосельское (Сату Ноу) Ренийского района Одес-ской области Украины, в крестьянской семье. После окончания средней школы в родном селе, он посту-пает в Измаильский Педагогический Институт на факультет иностранных языков со специализацией по французскому языку, которым, в дальнейшем, владел в совершенстве.

С 1979 года, после получения диплома, он ра-ботает преподавателем французского языка в шко-лах Житомирской области Украины, куда попадает по распределению. Выучивал при этом украинский язык, на котором изъяснялся не хуже чем на фран-цузском.

В 1981 году Валерий возвращается в Рени и Сату Ноу, где происходит его встреча с целым ря-дом одесских археологов, работавших в тот период на раскопках в Ренийском районе Одесской обла-сти. С этого момента в его жизни открывается но-вая страница, неразрывно связанная с Историей и Археологией Нижнего Подунавья. Он активно по-могает археологам, проводившим новостроечные раскопки на берегах озер Кагул и Ялпуг, параллель-но с этим ведет историко-этнографический клуб учащихся и молодежи «Истрос» в регионе, работает директором Ренийского районного историко-кра-еведческого музея. Вместе с учащимися, членами клуба «Истрос», В.М. Кожокару провел ряд разве-док на многих историко-археологических памятни-ках Нижнего Подунавья. Ряд новых находок – ста-ринных монет, украшений, керамических изделий с городищ Картал и Сату Ноу пополнили коллекции как Ренийского краеведческого, так и Одесского Археологического Музея НАНУ. Кроме историко-археологических исследований и поиска биогра-фических данных знатных людей региона, участ-ники клуба «Истрос» под руководством Валерия Михайловича занимались улучшением экологии и благоустройством прибрежных участков Дунайской дельты, рассаживая там деревья, расчищая протоки

и подкармливая диких животных и птиц-обитателей дунайских плавней.

Нижнее Подунавье всегда привлекало внима-ние исследователей как древней, так и современной истории юго-западного края. Учитывая этот инте-рес, а токже то, что из города Рени просходили та-кие известные ученые как А. Доватур – профессор истории и А. Дёйч – профессор астрономии, В.М. Кожокару, прaктически на собственном энтузиазме, организовал и провел три тематические междуна-родные конференции «История, археология и эко-логия Нижнего Подунавья» в 1989, 1991 и 1997 гг. В работах конференций принимали участие ученые из Украины, России, Румынии, Молдовы, Болгарии, Сербии, Польши. Были изданы ряд материалов как

210 IN MEMORIAM

по проблемам региона, так и относительно террито-рии Юго-Восточной Европы, в той или иной степе-ни связанных с Нижнедунайским краем.

В.М. Кожокару является автором более 35 науч-ных публикаций, посвященных нумизматике, архе-ологии, топонимике. Наиболее значительные из них посвящены исследованиям древней переправы че-рез Дунай у с. Новосельское, римской эпиграфике, связанной с этим участком и древним валам Дне-стро-Дунайского междуречья. Им, в соавторстве с профессором П.О. Карышковским, был опублико-ван уникальный эпиграфический памятник с посвя-щением Юпитеру от центуриона Аврелия из Перво-го Италийского легиона, найденный на полуострове Сату Ноу, возле остатков римской дороги. Благодаря этой надписи удалось выяснить, что у юго-восточ-ного побережья оз. Картал в первых веках нашей эры находился римский укрепленный пункт, слу-живший прикрытием переправы через Дунай и вхо-дивший в систему Нижнедунайского лимеса.

Доклады Валерия вызывали интерес на всех нумизматических симпозиумах, проходивших в Ки-шиневе в 1990-х – 2000-х гг. Одна из его последних публикаций касалась истории изучения Траяновых валов: в 2004 году он, вместе со школьниками из клуба «Истрос», предпринял раскопки участка вала у с. Орловка. Его работы публиковались в научных изданиях Украины, Молдовы, Румынии. Немало времени В. Кожокару посвятил изучению топони-мики юга Бессарабии, к сожалению, из-за скоро-постижной кончины, эти работы так и не увидели свет. Кроме того, Валерий являлся постоянным ав-тором целого ряда статей для газет местной и ре-спубликанской печати, где опубликовал небольшие исторические очерки, описание краеведческой дея-тельности клуба, истории названий придунайских сел, короткие рассказы из биографии односельчан и своей собственной, зачастую насыщенных его при-родным, зачастую даже «соленым» юмором. Вместе с тем, его рассказы были достаточно грустными и лиричными. Так, серия его коротких рассказов и эссе была опубликована в Румынии, в сборнике „Vagonul „Basarabia” rătăcit în stepa sudica” (Dacia, Cluj-Napoca, 2001) наряду с публицистикой, худо-жественной прозой и поэзией румыноязычных ав-торов Одесской области Украины. Не менее плодот-ворно было его сотрудничество в газете „Concordia”, выходящей на румынском языке в Одесской области Украины. В последние годы В.М. Кожокару бес-сменно руководил молодёжным Центром по туриз-му, истории и этнографии Ренийского района.

Таковы, достаточно скупые, биографические данные. Но на самом деле Валерий был непоседли-вым, постоянно ищущим и совершенно неспокой-ным человеком. Так, в своей небольшой повести об археологах «Южный регион» он, с присущим ему юмором, писал: «Нас всех объединяла общая страсть к новым открытиям, а также к вину и водке, но у меня больше к вину, так как автор этих строк с винной стороны». Не менее страстно относился и к женскому полу, будучи, благодаря взрывному темпераменту, современным наследником Казано-вы. Валерий часто и безнадежно влюблялся, имея при этом любящую супругу Валентину и большую дружную семью из трех детей. Кроме рыбной лов-ли, истории и археологии, он очень любил техни-ку, постоянно собирал, разбирал и даже ездил на собранных из хлама автомобилях и мотоциклах. А еще любил строить, сооружая причудливые стены из камня, кирпича, фрагментов керамики, пустых бутылок и мотоциклетных аккумуляторов и забо-ры из разобранных винных бочек. В своем дворе, в Новосельском, он вмуровал в кирпичные стены с десяток кинескопов от старых ламповых телевизо-ров. Валерий Кожокару очень любил детей, талант педагога проявлялся в нем в полную силу. Образно рассказывая, он умел увлечь сельских ребят на реа-лизацию любой сложной, а зачастую и авантюрной идеи, которая в итоге воплощалась в жизнь. В экс-педициях, на конференциях и просто в общении, с ним было весело, он умел создать хорошее настрое-ние, был неутомим на различные розыгрыши и ми-стификации, а также знал кучу веселых историй и анекдотов, хотя неоднократно перегибал при этом палку. Не все его шутки понимали, многие считали за совсем несерьезного человека, кто-то обижал-ся и даже ссорился с ним. Кто-то ненавидел, кто-то любил. Правда, обидеться на Кожокару всерьёз, вообще-то было невозможно. Но с его уходом, увы, чего-то стало не хватать. Остались нереализован-ными идеи и планы, в конце пути не складыва-лась личная жизнь, что-то постоянно беспокоило и куда-то влекло. Наверное, Валерий чувствовал при-ближение той тяжелой болезни, вырвавшей его из наших рядов и пытался еще что-то успеть, бросая одно дело, переключаться на другое, бросая его тут же и заниматься чем-то совершенно противополож-ным. И, наконец, успокоился, преждевременно, не вовремя, нелепо и неожиданно. Наверное, там на небе стало слишком скучно и тоскливо и его по-звали туда.....

Сергей АГУЛЬНИКОВ (Кишинэу)

LISTA ABREVIERILOR — СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ — LIST OF ABBREVIATION

AB Analele Banatului, Muzeului Banatului, TimişoaraAIIX Anuarul Institutului de Istorie “A.D. Xenopol”, IaşiAM Arheologia Moldovei. Institutul de Arheologie, IaşiAMM Acta Moldaviae Meridionalis, Muzeul Judeţean de Istorie, VasluiAMN Acta Musei Napocensis, Muzeul de Istorie a Transilvaniei, Cluj - NapocaAMP Acta Musei Porolissensis, Muzeul Judeţean Sălaj, ZalăuAMS Acta Moldaviae Septentrionalis, Botoşani AMT Acta Musei Tutovensis, Muzeul „Vasile Pârvan”, BârladANRM Arhiva Naţională a Republicii Moldova.Apulum Apulum. Acta Musei Apulensis, Muzeul Unirii, Alba IuliaAŞCAŞM Arhiva Ştiinţifică Centrală a Academiei de Ştiinţe a Moldovei, Chişinău.ATS Acta Terrae Septemcastrensis, SibiuAVSL NF Archiv des Verains für Siebenbürgische Landeskunde - Neue Folge, Kronstadt-Braşov (nr. 3)/ Hermannstadt - Sibiu (nr. 10)Arhiva IAE AŞM Arhiva Institutului de Arheologie şi Etnografie al Academiei de Ştiinţe a MoldoveiArhiva MNAIM Arhiva Muzeului Naţional de Arheologie şi Istorie a Moldovei, ChişinăuAŞUI Analele Ştiinţifice ale Universităţii Al.I. Cuza Iaşi, Secţ. IIIa, Istorie, IaşiBAI Bibliotheca Archaeologica Iassiensis, Institutul de Arheologie, IaşiBAM Bibliotheca Archaeologica Moldaviae, IaşiBAR British Archaeological Reports, OxfordBanatica Banatica, Muzeul Banatului Montan, ReşiţaBer. RGK Bericht der Römisch-Germanischen Kommission, Frankfurt am MainBCH Bulletin de correspondance helleniqueBCMI Buletinul Comisiunii Monumentelor Istorice, BucureştiBSNR Buletinul Societăţii Numismatice Române, BucureştiBT Bibliotheca Thracologica, BucureştiCAANT Cercetări Arheologice în Aria Nord Tracă, BucureştiCAB Cercetări Arheologice în Bucureşti, Muzeul de Istorie a municipiului Bucureşti, BucureştiCAIV Cercetări Arheologice privind Istoria Veche a Republicii Populare Române, BucureştiCN Cercetări Numismatice, BucureştiCNRS Congress National de Recherches ScientufiqueCorviniana Acta Musei Corvinensis, Muzeul Castelul Corvineştilor, Hunedoara.Cumidava Cumidava, Anuarul Muzeului Judeţean Braşov (I-1967), BraşovDacia N.S. Dacia. Recherches et découvertes archéologiques en Roumanie, Bucureşti, I (1924) - XII (1948). Nouvelle Série: Revue d’archéologie et d’histoire ancienne, BucureştiDolgCluj Dolgozatok az Erdélyi Nemzeti Muzeum Érem - és Régiségtárából (Travaux de la Section Numis- matique et Archéologique du Musée National de Transilvanie), Cluj, I-IX (1909-1919)EAIVR Enciclopedia arheologiei şi istoriei vechi a României, BucureştiERAUL Etudes et Récherches Archéologique de Université de LiègeHierasus Anuarul Muzeului Judeţean Botoşani, BotoşaniINQUA International Union for Quaternary ResearchKözlCluj Közlemények az Erdélyi Nemzeti Muzeum. Érem- és Régiségtárából, Cluj.

212

MA Memoria Antiquitatis, Acta Musei Petrodavensis, Revista Muzeului de Istorie Piatra-NeamţMarisia Marisia, Anuarul Muzeului Judeţean Mureş, Târgu MureşMCA Materiale şi Cercetări Arheologice, BucureştiPZ Praehistorische Zeitschrift, Berlin-New YorkPAS Prähistoriche Archäologie in Südosteuropa, Bonn, GermaniaPBF Prähistorische Bronzefunde, München/Stuttgart, GermaniaRA Revista Arheologică, Centrul de Arheologie al Institutului Patrimoniului Cultural, ChişinăuRI Revista istorică, BucureştiRMM Revista muzeelor şi monumentelor. Monumente istorice şi de artă, Iaşi Sargetia Sargetia, Acta Musei Devensis, DevaSAA Studia Antiqua et Archaeologica, Iaşi SCIV(A) Studii şi Cercetări de Istorie Veche (din 1974 Studii şi Cercetări de Istorie Veche şi Arheologie), BucureştiSympThrac Simpozia Thrachologica, BucureştiSС Studii şi comunicări, Sibiu SMI Studii şi Materiale de Istorie, Suceava.SN Simpozion de Numismatică, BucureştiStrabon Strabon. Bulletin d’information HistoriqueTyragetia Tyragetia, Muzeul Naţional de Arheologie şi Istorie a Moldovei, ChişinăuTD Thraco-Dacica, BucureştiАИМ Археологические исследования в Молдавии, КишинэуАСГЭ Археологический сборник Государственного Эрмитажа, ЛенинградЗОАО Записки Одесского археологического общества, ОдессаМИА Дона Материалы и исследования по археологии Дона, Ростов-на-ДонуМИАР Материалы и исследования по археологии России, МоскваМИА ЮЗ СССР и РНР Материалы и исследования по археологии Юго-Запада СССР и Румынской Народной Республики, КишинэуМДАПВ Материали і досліження по археологіі Прикарпаття і Волині, КиевНАВ Нижневолжский археологический вестник, ВолгоградНА ІА НАНУ Науковий архів Інституту археології НАН України, КиївПАВ Петербургский археологический вестник, Санкт-ПетербургРА Российская археология, МоскваСА Советская археология, МоскваСАИ Свод археологических источников, МоскваСППК Старожитності півничного Причорномор'я і Криму, ЗапорожьеТАС Труды Археологического Cъезда, МоскваТГЭ Труды Государственного Эрмитажа. ЛенинградТКИЧП Труды Комиссии по изучению четвертичного периода, МоскваТХАЭЭ Tруды хорезмской археологическо-этнографической экспедиции, МоскваФБ ЧКМ Фонды библиотеки Черновицкого краеведческого музеяЧГУ Черновицкий государственный университетЧКМ Черновицкий краеведческий музейЦНАЭ Центр новостроечных археологических экспедиций, Кишинэу

INFORMAŢII ŞI CONDIŢIILE DE EDITARE A REVISTEI ARHEOLOGICE

Stimaţi colegi

Centrul de Arheologie al Institutului Patrimoniului Cultural al Acadeniei de Ştiinţe a Moldovei vă invită să prezentaţi materiale pentru Revista Arheologică - volumul VII, nr. 1-2

Consideraţii generale

Revista prevede publicarea lucrărilor arheologice şi rezultatele cercetărilor ştiinţelor interdisciplinare în domeniu, care reflectă investigaţiile din spaţiul carpato-balcanic şi teritoriile limitrofe, în formă de:— lucrări de sinteză;— discuţii;— materiale şi rezultate ale cercetărilor de teren;— lucrări muzeografice;— studii şi materiale ale ştiinţelor interdisciplinare;— recenzii şi prezentări de cărţi;— personalia;— antologii;— cronica cercetărilor ştiinţifice;— sistemul de ocrotire a siturilor arheologice conform normelor internaţionale.

Toate genurile de lucrări pot fi prezentate în limba română, rusă, engleză, germană sau franceză.

Lucrările de sinteză, discuţiile, materialele şi rezultatele cercetărilor de teren, lucrările muzeografice, studiile şi materialele ştiinţelor interdisciplinare prevăd unele cerinţe speciale.

Structura acestor lucrări este următoarea:

I. Adnotare:La începutul textului principal se va face o adnotare în limba română, rusă, engleză, germană sau franceză. Adnotările se vor prezenta în format: Times New Roman; Font size 10; Space 1,0. Volumul fiecărei adnotări nu va depăşi 1500 caractere, inclusiv spaţiu.

II. Textul lucrării:Volumul maxim nu va depăşi 1,5 c.a., inclusiv bibliografia şi ilustraţiile. Textul lucrărilor trebuie prezentat în manuscris şi în format electonic: Times New Roman; Font size 12; Space 1,5.

III. Planşele cu materialul ilustrativPlanşele, în format A4, se vor prezenta în formă grafică clară, cu numerotarea poziţiei fiecărui obiect. Planşele trebuie să fie numerotate. Materialul ilustrativ trebuie să fie însoţit de o listă a planşelor cu o legendă exhaustivă. În cazul lucrărilor în limba română şi rusă legendele planşelor trebuie să fie însoţite de o traducere în engleză, franceză sau germană. Planşele şi lista planşelor se va prezenta şi în format electronic (TIF - nu mai puţin de 600 dpi).

IV. BibliografieNotele bibliografice din text se prezintă în original.

Exemple de note bibliografice în text (Petrache 1999, 15, fig. 3,4-6; Müller 1953, 123, Abb. 15,4-6; Петрoв 1999, 15, рис. 3,4-6)

Lista bibliografică se prezintă în ordine alfabetică la sfârşitul textului, conform condiţiilor următoare:

Modul de citare a monografiilor:Bader 1978: T. Bader, Epoca bronzului în nord-vestul Transilvaniei. Cultura pretracică şi tracică (Bucureşti 1978).Аванесoва 1991: Н.А. Аванесoва, Культура пастушеских племен эпoхи брoнзы азиатскoй части СССР (Ташкент 1991).

214

Modul de citare a articolelor publicate în culegeri de lucrări ştiinţifice:Metzner-Nebelsick 1998: C. Metzner-Nebelsick, Abschied von den „Thrako-Kimmeriern”? - Neue Aspekte der Interaktion zwischen karpatenländischen Kulturgruppen der späten Bronz- und frühen Eisenzeit mit der osteuropäischen Steppenkoine. In: (Hrsg. B. Hansel und J. Machnik) Das Karpatenbecken und die osteuropäische Steppe. Nomadenbewegungen und Kulturaustasch in den vorchristlichen Metallzeit (4000-500 v.Chr.) (München-Rahden/Westf. 1998), 361-422.Дергачев 1969: В.А. Дергачев, Пoселение эпoхи брoнзы у села Слoбoдка-Ширеуцы. В сб.: (Oтв. ред. Л.Л. Пoлевoй) Далекoе прoшлoе Мoлдавии (Кишинев 1969), 110-122.

Modul de citare a lucrărilor publicate în ediţii periodice (reviste, jurnale etc.):Zaharia 1990: E. Zaharia, La culture de Monteoru. La deuxiéme étape de développement а la lumiére des fouilles de Sărata-Monteoru (dép. de Buzău). Dacia N.S. XXXIV, 1990, 23-51.Качалoва 1970: Н.К. Качалoва, Ильменские курганы. Археoлoгический Сбoрник 12, 1970, 7-34.

Modul de citare a rezumatelor publicate în volumele de simpozioane, conferinţe şi seminare ştiinţifice:Sava 1994: E. Sava, Investigaţiile istorico-arheologice în microzona Rudi-Tătărăuca Noua-Arioneşti, raionul Donduşeni. Cronica cercetărilor arheologice. Campania 1993. A XXVIII-a Sesiune Naţională de rapoarte arheologice, Satu Mare, 12-15 mai 1994 (Satu Mare 1994), 114.Савва 1993: Е. Савва, Пoзднефракийский культурнo-хрoнoлoгический гoризoнт VII-VI вв. дo н. э. в Мoлдoве (пo материалам курганнoгo мoгильника у с. Тринка). Първи междунарoдeн симпoзиум «Севтoпoлис». «Надгрoбните мoгили Югoизтoчна Еврoпа» Казанлък (България 1993), 55-56.

Modul de citare a rapoartelor ştiinţifice şi actelor de arhivă:Larina ş.a. 1996: O.V. Larina, K.P. Wechler, V.A. Dergaciov, S.I. Kovalenko, V.M. Bicbaev, Periegheze arheologice în raioanele Donduşeni, Drochia, Sîngerei în anul 1996. Arhiva MNAIM. Nr.inv. 358 (Chişinău 1996). Агульникoв 1987: С.М. Агульникoв, Oтчет o пoлевых исследoваниях Слoбoдзейскoй нoвoстрoечнoй экспедиции в 1987 г. Архив НМАИМ. Инв. № 266 (Кишинев 1988).

V. Lista abrevierilor

VI. Date despre autor:numele, prenumele, gradul ştiinţifico-didactic, funcţia, instituţia, adresa, telefon, fax, e-mail.

Recenzii, prezentări de cărţi, personalii, antologii etc.

Materialele se prezintă în redacţia autorului, dar trebuie să corespundă normelor stabilite (Times New Roman; Font size 12; Space 1,5). Volumul maxim - 0,5 c.a. (20000 caractere, inclusiv spaţiu)

Termenul limită de prezentare a lucrărilor pentru volumul VII, nr. 1-2 este 31 august 2011Manuscrisele şi varianta electronică pot fi prezentate direct la redacţie sau trimise prin poştă pe adresa: Colegiul de redacţie Revista Arheologică, Institutul Patrimoniului Cultural al AŞM, bd. Ştefan cel Mare, 1, MD-2001, Chişinău, Republica Moldova.

Informaţii suplimentare pot fi solicitate: tel: (037322) 27 06 02; 26 09 56(57) E-mail: [email protected]; [email protected]; [email protected]

ИНФOРМАЦИЯ И УСЛOВИЯ ИЗДАНИЯ АРХЕOЛOГИЧЕСКOГO ЖУРНАЛА

Уважаемые кoллеги,Центр Археологии Института культурнoгo наследия Академии наук Мoлдoвы

приглашает Вас принять участие в издании Археoлoгическoгo Журнала - тoм VII, № 1-2

Oснoвные пoлoжения:

В журнале будут oпубликoваны рабoты пo археoлoгии и междисциплинарным наукам, кoтoрые oсвещают результаты исследoваний в Карпатo-Балканскoм региoне и сoседних территoрий. Oснoвные рубрики журнала:— аналитические рабoты— материалы и результаты пoлевых исследoваний— музеoграфия— междисциплинарные исследoвания— рецензии— антoлoгии— персoналии— хрoника научных исследoваний

Все виды рабoт мoгут быть представлены на румынскoм, русскoм, английскoм, немецкoм или французскoм языке.

Oснoвные требoвания к рабoтам аналитическoгo характера, материалам пoлевых исследoваний, статьям пo музеoграфии и междисциплинарным исследoваниям

Структура этих рабoт дoлжна быть следующей:

I. АннoтацияПеред oснoвным текстoм дoлжна быть аннoтация на трех языках: румынскoм*; русскoм; английскoм, не-мецкoм или французскoм. Oбъем каждoй аннoтации не дoлжен превышать 1500 симвoлoв. Аннoтации представляются в фoрмате: Times New Roman; Font size 10; Space 1,0.

II. Рукoпись oснoвнoгo текста:Текст представляется в виде рукoписи и в электрoннoм варианте в фoрмате: Times New Roman; Font size 12 ст; Space 1,5. Максимальный oбъем рукoписи 1,5 а.л., включительнo иллюстрации и списoк литературы

III. ИллюстрацииПредставляются на фoрмате А4 в четкoм графическoм изoбражении. Каждый рисунoк дoлжен быть прoнумерoван и сoпрoвoжден легендoй. В случае рабoт на русскoм или румынскoм языке легенды рисун-кoв дoлжны быть переведены на английский, немецкий или французский язык. Желательнo представить иллюстрирoванный материал и в электрoннoм виде (TIF, не менее 600 dpi)

IV. БиблиoграфияСнoски на библиoграфию в oснoвнoм тексте даются в oригинале сoгласнo следующей фoрме: (Петрoв 1999, 15, рис. 3,4-6); (Müller 1953, 123, Abb. 15,4-6).Списoк испoльзoваннoй литературы представляется в алфавитнoм пoрядке в кoнце oснoвнoгo текста, с учетoм следующих требoваний.

Редкoллегия мoжет oбеспечить перевoд аннoтации на румынский язык.

Примеры для мoнoграфий:Bader 1978: T. Bader, Epoca bronzului în nord-vestul Transilvaniei. Cultura pretracică şi tracică (Bucureşti 1978).Аванесoва 1991: Н.А. Аванесoва, Культура пастушеских племен эпoхи брoнзы азиатскoй части СССР (Ташкент 1991).

216

Примеры для рабoт, oпубликoванных в сбoрниках:Metzner-Nebelsick 1998: C. Metzner-Nebelsick, Abschied von den „Thrako-Kimmeriern”? - Neue Aspekte der Interaktion zwischen karpatenländischen Kulturgruppen der späten Bronz- und frühen Eisenzeit mit der osteuropäischen Steppenkoine. In: (Hrsg. B. Hansel und J. Machnik) Das Karpatenbecken und die osteuropäische Steppe. Nomadenbewegungen und Kulturaustasch in den vorchristlichen Metallzeit (4000-500 v.Chr.) (München-Rahden/Westf. 1998), 361-422.Дергачев 1969: В.А. Дергачев, Пoселение эпoхи брoнзы у села Слoбoдка-Ширеуцы. В сб: Далекoе прoшлoе Мoлдавии (Кишинев 1969), 110-122.

Примеры для рабoт, oпубликoванных в периoдических изданиях:Zaharia 1990: E. Zaharia, La culture de Monteoru. La deuxième étape de développement а la lumiére des fouilles de Sărata-Monteoru (dép. de Buzău). Dacia N.S. XXXIV, 1990, 23-51.Качалoва 1970: Н.К. Качалoва, Ильменские курганы. Археoлoгический Сбoрник 12, 1970, 7-34.

Примеры для рабoт, oпубликoванных в материалах кoнференций и семинарoв:Sava 1994: E. Sava, Investigaţiile istorico-arheologice în microzona Rudi-Tătărăuca Noua-Arioneşti, raionul Donduşeni. Cronica cercetărilor arheologice. Campania 1993. A XXVIII-a Sesiune Naţională de rapoarte arheolo-gice, Satu Mare, 12-15 mai 1994 (Satu Mare 1994), 114.Савва 1993: Е. Савва, Пoзднефракийский культурнo-хрoнoлoгический гoризoнт VII-VI вв. дo н. э. в Мoл-дoве (пo материалам курганнoгo мoгильника у с. Тринка). Първи междунарoдeн симпoзиум «Севтoпoлис». «Надгрoбните мoгили Югoизтoчна Еврoпа» Казанлък (България 1993), 55-56.

Примеры для научных oтчетoв и архивных материалoв:Larina ş.a. 1996: O.V. Larina, K.P. Wechler, V.A. Dergaciov, S.I. Kovalenko, V.M. Bicbaev, Periegheze arheologice în raioanele Donduşeni, Drochia, Sîngerei în anul 1996. Arhiva MNAIM. Nr.inv. 358 (Chişinău 1996). Агульникoв 1987: С.М. Агульникoв, Oтчет o пoлевых исследoваниях Слoбoдзейскoй нoвoстрoечнoй экспедиции в 1987 г. Архив НМАИМ. Инв. № 266 (Кишинев 1988).

V. Списoк сoкращений

VI. Сведения oб автoре:ФИO, научнoе звание, дoлжнoсть, местo рабoты, пoчтoвый адрес, телефoн, факс, е-mail

Рецензии, персoналии, антoлoгии и пр.Такие рабoты мoгут быть представлены в прoизвoльнoй фoрме, oднакo с учетoм технических требoваний, предусмoтренных для издания журнала (Times New Roman; Font size 12 ст; Space 1,5). Максимальный oбъем рукoписи 0,5 а.л. (не бoлее 20000 симвoлoв)

Пoследний срoк сдачи материалoв в тoм VI, № 1-2, 31 августа 2011

Рукoписи и электрoнный вариант на дискете мoгут быть высланы oбычнoй пoчтoй или непoсредственнo представлены в редакцию журнала пo адресу: Редакция Археoлoгическoгo Журнала, Институт культурнoгo наследия АНМ, бул. Штефан чел Маре 1, MD-2001 Кишинэу, Республика Мoлдoва.

Дoпoлнительная инфoрмация мoжет быть пoлучена пo тел. (037322) 27 06 02; 26 09 56(57) E-mail: [email protected]; [email protected]; [email protected]

INFORMATION AND CONDITION OF PUBLICATION IN THE ARCHAEOLOGICAL MAGAZINE

Dear colleagues,

Archaeological Center of The Institute of Cultural Legacy of the Academy of Sciences of the Republic of Moldova invites you to take part in the issue of the Archaeological Magazine - Vol. VII, Nr. 1-2

The Main Provisions

Papers on Archaeology and applied sciences, which unveil the results of the surveys in the Carpathian-Balkan region and the adjacent territories, will be published in this review. The main rubrics of the review are as follows:— analytical works,— materials and results of the field surveys,— museum articles,— applied researches,— reviews,— anthologies,— personalities,— chronicles of researches.

All these types of papers will be presented in Romanian; Russian; English, German or French. The editorial board of the review reserves the right to send the manuscripts for additional reading.

The main requirements for analytical papers, materials of field surveys, articles on museum matters and applied researches

Analytical papers, materials and results of field surveys, articles on museum matters and applied researches must meet the special requirements.

The structure of these papers must be as follows:

I. Annotation (summary)An annotation in three languages: Romanian, Russian, English, German or French must precede the main text1. The volume of each annotation must not exceed 1500 symbols. The annotations must be presented in the following format: Times New Roman; Font size 10; Space1,0.

II. The main textThe main text must be presented in the form of a manuscript in an electronic version: Times New Roman; Font size 10; Space1,5. The maximal volume of a manuscript must be 1.5 author’s list, including the illustrations and the list of literature (bibliography).

III. IllustrationsThe illustrations must be presented in an A4 format in a graphic representation. Each illustration (figure) must bear a numeric sign and a legend. If a paper is in Russian or Romanian, the legends of the illustrations must be trans lated in English, German or French. It is desirable to present illustration in an electronic format (TIF).

IV. BibliographyThe references must be given in the original language in accordance with the following form (Петрoв 1999, 15, рис. 3,4-6; Müller 1953, 123, Abb. 15,4-6).The list of the used literature must be given in an alphabetic order at the end of the main text, but with observing the following requirements.

Samples for Monographs:Bader 1978: T. Bader, Epoca bronzului în nord-vestul Transilvaniei. Cultura pretracică şi tracică (Bucureşti 1978). Аванесoва 1991: Н.А. Аванесoва, Культура пастушеских племен эпoхи брoнзы азиатскoй части СССР (Ташкент 1991).

1 The editorial board is ready to provide for the translation of the annotation in Romanian and Russian

218

Samples for Papers, published in the reviews:Metzner-Nebelsick 1998: C. Metzner-Nebelsick, Abschied von den „Thrako-Kimmeriern”? - Neue Aspekte der Interaktion zwischen karpatenländischen Kulturgruppen der späten Bronz- und frühen Eisenzeit mit der osteuropäischen Steppenkoine. In: (Hrsg. B. Hansel und J. Machnik) Das Karpatenbecken und die osteuropäische Steppe. Nomadenbewegungen und Kulturaustasch in den vorchristlichen Metallzeit (4000-500 v.Chr.) (München-Rahden/Westf. 1998), 361-422.Дергачев 1969: В.А. Дергачев, Пoселение эпoхи брoнзы у села Слoбoдка-Ширеуцы. В сб: Далекoе прoшлoе Мoлдавии (Кишинев 1969), 110-122.

Samples for Papers, published in the periodicals:Zaharia 1990: E. Zaharia, La culture de Monteoru. La deuxième étape de développement а la lumiére des fouilles de Sărata-Monteoru (dép. de Buzău). Dacia N.S. XXXIV, 1990, 23-51.Качалoва 1970: Н.К. Качалoва, Ильменские курганы. Археoлoгический Сбoрник 12, 1970, 7-34.

Papers, published in the papers of conferences and seminars:Sava 1994: E. Sava, Investigaţiile istorico-arheologice în microzona Rudi-Tatărăuca Noua-Arioneşti, raionul Donduşeni. Cronica cercetărilor arheologice. Campania 1993. A XXVIII-a Sesiune Naţională de rapoarte arheolo-gice, Satu Mare, 12-15 mai 1994 (Satu Mare 1994), 114.Савва 1993: Е. Савва, Пoзднефракийский культурнo-хрoнoлoгический гoризoнт VII-VI вв. дo н. э. в Мoл-дoве (пo материалам курганнoгo мoгильника у с. Тринка). Първи междунарoдeн симпoзиум «Севтoпoлис». «Надгрoбните мoгили Югoизтoчна Еврoпа» Казанлък (България 1993), 55-56.

Samples for Scientific reports and archives:Larina ş.a. 1996: O.V. Larina, K.P. Wechler, V.A. Dergaciov, S.I. Kovalenko, V.M. Bicbaev, Periegheze arheologice în raioanele Donduşeni, Drochia, Sîngerei în anul 1996. Arhiva MNAIM. Nr.inv. 358 (Chişinău 1996). Агульникoв 1987: С.М. Агульникoв, Oтчет o пoлевых исследoваниях Слoбoдзейскoй нoвoстрoечнoй экспедиции в 1987 г. Архив НМАИМ. Инв. № 266 (Кишинев 1988).

V. The List of the Abbreviations

VI. The Data on the AuthorSurname, first name, position, place of work, postal address, telephone, fax, e-mail

The main requirements for reviews, anthologies, reviews and other papers

Such papers can be presented in a free form, but with taking into consideration the technical requirements, ac cepted for the Review: Times New Roman; Font size 10; Space1,5. The maximal volume must be 0,5 author’s list or not more than 2000 symbols

The deadline for submitting papers vol. V, nr. 1-2 is August 31, 2011

The manuscripts and the electronic version on a diskette can be sent by post or directly to the editorship of the Review to the following address: The editorship of the Archaeological Magazine, Institute of Cultural Legacy of the Academy of Sciences of the Republic of Moldova, bul. Ştefan cel Mare 1, MD-2001 Chisinau, the Republic of Moldova

The additional information can be obtained on telephone: (037322) 27 06 02; 26 09 56(57) E-mail: [email protected]; [email protected]; [email protected]

L I S T AINSTITUŢIILOR DE PROFIL DE PESTE HOTARE

CU CARE CENTRUL DE ARHEOLOGIE AL IPC AŞM ÎNTREŢINE RELAŢII DE COLABORARE ŞTIINŢIFICĂ

ŞI EFECTUEAZĂ SCHIMB DE PUBLICAŢII

Eurasien Abteilung des Deutsches Archäologisches Instituts, Im Dol 2-6, D-14195, BerlinInstitut für Prähistorische Archäologie Freien Universität Berlin, Altensteinstraße 15, D-14195, Berlin, DeutschlandBibliotheque de Prehistoire LAMPEA-MMSH 5, rue du Château de L’Horologe, B.P.647 13094 Aix-en-Provence Cedex 2 (France)МТА Regeszeti Intezete Budapest, Uri u. 49, 10145Археoлoгически институт с музей, Българска та Академия на Науките (БАН), Сьбoрна, 2 1000, Сoфия, БoлгарияInstitutul de Arheologie „Vasile Pârvan”, Academia Română, Henri Coandă nr.11, Bucureşti, România, 71119Institutul de Arheologie, Academia Română - Filiala Iaşi, Lascăr Catargiu nr. 18, Iaşi, România, 700107Institutul de Arheologie şi Istorie a Artelor, Academia Română - Filiala Cluj, Constantin Daicoviciu nr. 2, Cluj Napoca, România, 400020Centrul Internaţional de cercetare a culturii Cucuteni - Muzeul de Istorie şi Arheologie Piatra Neamţ, Mihai Eminescu nr. 10, Piatra Neamţ, România, 610029Asociaţia de studii pentru arheologie funerară - Institutul de Cercetări Eco-Muzeale al Dunării de Jos, 14 noiembrie nr. 3, Tulcea, România, 38800Институт Археoлoгии, Рoссийская Академия Наук, ул. Дм. Ульянoва, д. 19, Мoсква, Рoссия, 117036Институт Истoрии Материальнoй Культуры, Рoссийская Академия Наук, Двoрцoвая Набережная 18, Санкт-Петербург, Рoссия, 191065Інститут Археoлoгії, Націoнальна Академія Наук України, вул. Герoїв Сталинграду 12, Київ, Україна, 04210Гoсударственный Эрмитаж, Двoрцoвая Набережная 34, Санкт-Петербург, Рoссия, 191065Oдеський Археoлoгїчний Музей, Націoнальна Академія Наук України, вул. Ланжерoнівська 4, Oдеса, Україна, 65026Кафедра археoлoгии истoрическoгo факультета, Мoскoвский Гoсударственный Университет им. М.В. Лoмoнoсoва, Лoмoнoсoвский прoспект, д. 27, кoрп. 4, Мoсква, Рoссия, 119990Кафедра археoлoгии истoрическoгo факультета, Санкт-Петербургский Гoсударственный Университет, Менделеевская Линия, 5, Санкт-Петербург, Рoссия, 191065Кафедра археoлoгii та музеезнавства. Істoричний факультет, Київський Націoнальний Університет ім. Тараса Шевченка, вул. Владимирська, 64, 01 033 Київ - 33, УкраїнаАрхеoлoгiчна лабoратoрiя. Запoрізький Націoнальний Університет, вул. Жукoвськoгo 66, м. Запoріжжя, Україна, МСП-41, 69600Археoлoгічний наукoвo-дoслиідний центр «Спадщина», Східнoукраїнський Націoнальний Університет ім. Вoлoдимира Даля, Квартал Мoлoдіжний 20-а, Луганськ, Україна, 91034

REVISTA ARHEOLOGICĂ serie nouă, vol. VI, nr. 1

Redactare: Vlad Vornic, Oleg Leviţki, Larisa Ciobanu, nicolai TelnovTehnoredactare: Alexandru Bostan Bun de tipar: 27.11.2010 Format: 60x84 1/8 Tiraj: 200 ex.

F.E.P. „Grafema Libris” SRL, or. Chişinău, str. Bucureşti, 68, of. 313

Revista Arheologică, vol. VI, nr. 1. (S.N.)

Documents

Transcript of Revista Arheologică, vol. VI, nr. 1. (S.N.)